Вопросы Красота. Красота, Фёдор Михайлович. Равиль Айткалиев Пётр Петрович Сухой, уроженец
посёлка Финский
Карагандинской городской
агломерации, готовится к пересадке в международном аэропорту Шереметьево,
промаявшись в отстойнике лишние сорок минут, укоряет
себя за то, что взглянул на билет и прогуглил модель самолёта —
какая ирония, Петя! Неделю назад
ты вздрагивал от звука твоей фамилии в новостях, и вот —
погляди-ка! Петра Петровича мучают вопросы:
проклятые вопросы — шепчет голос в голове.
Что останется от меня, если вдруг —
то есть шанс минимальный, конечно, но всё же, но что?
Вот от деда — набор фотографий, ещё серебром, дневник,
три медали, побитый верстак, но рабочий ещё и, пожалуй, —
подольше удержится, чем нынешнее
правительство. Вот — от отца —
пара крепких построек в райцентре и области, памятная
доска и библиотека из редких, почти что забытых, которых
сейчас вспоминают всё чаще и чаще... Немного, но ясно.
А что от тебя, Петя? Что? Какой-то невнятный выходит реестрик: — переписка в одном мессенджере с сотрудниками
— переписка в другом с бывшими жёнами и детьми
— в третьем — с семью студентами, двумя любовницами и парой ботов
— заспамленный почтовый ящик
— невнятные фотографии на фоне ряда исторических объектов, где я заслоняю
собой то Крещатик, то Кремль, то Святого
Павла, немного ещё милых снимков с умершими или ушедшими
в пространства и жизни иные, свои, где неловкие кадры так редки, но так идеально ухватывают время, где так тонок свет, и его преломления даже в разбивающих кадр снимках столь чисты и прекрасны. Что здесь от меня — даже тайны какой не найти в череде некрочатов, на свет не извлечь имена не то что любимых, но даже, похоже друзей унесло на волне цифровых обновлений. Стоп. Петя, собраться, это лишь паника аэрофоба, сбивающая с мысли и цели. Встал, прошёл, пристегнулся. Пётр Петрович удачно приземляется,
скажем, в Милане. Делает неудачный снимок в музее да Винчи,
покупает мясное рагу, Barbaresco и бренди. Засыпает
под утро. Во сне бородатые милые люди
приносят на блюде
всего два вопроса. Пётр Петрович говорит: спасибо, Александр Иванович!
Пётр Петрович говорит: спасибо, Николай Гаврилович!
То-то же, Фёдор Михайлович! То-то же!
Русский мальчик на санках
русский мальчик на санках
смотрит индейскими глазами
в глаза диего риверы — так
что сердце грозит остановиться
так, будто в ясном холоде глаз его — от рождения:
память о всех расстрелянных
заморённых голодом
забитых в подвалах
забившихся в бараках
затаившихся в ожидании смерти мальчик смотрит в риверу, будто
уже ждёт его с той стороны, где фрида
соединилась с младенцем, где реки
полны молоком коренастых кормилиц, где прорастает
солнце сквозь корни растений, прибрежные камни, степенные воды
окрашивая небо в цвет ангельских песнопений простой русский мальчик на санках
из 1956 года смотрит в меня
своими синими, как у короля ночи, глазами и
будто бы говорит: не переживай
печаль будет длиться вечно
но вечна будет и радость просто не бойся, папа, держи
спину ровно, сворачивай, где придётся
дорога всегда рядом, а если что —
то санки — всегда здесь на этой горе
Мясо
садись родной —
будем кушать
всё очень просто вот — простое мясо (вот простой лук и совсем уже
простой хлеб
немножко сложнее — чай, но
на деле он тоже очень простой —
чёрный, зелёный, лимон и немного сахара) такое совсем простое таджикское мясо (простое, как в Душанбе в девяносто третьем
такое совсем простое, как тушёнка под Грозным
как сало под Луганском в четырнадцатом
как чужук в ДАИШ) то, что даёт нам жизнь
то, что даёт нам смерть
свежее мясо вяленое мясо разное мясо (сегодня не будем выкапывать старое мясо
стесняться осколков костей
стискивать зубы, отстраняясь от сладкого
запаха разлагающейся плоти) оставим ненадолго память
память порой надо отставлять в сторону
тихий ноябрь пусть остаётся тихим
спящие спят и пусть остаются спокойны третью — не чокаясь
да
третью — не чокаясь
* * *
пожилые белые
в основном гетеросексуальные
мужчины составляют кроссворды для приложения
самой популярной газеты в США
год за годом десятилетие за десятилетием стремительно меняется узус но
незначительно меняется тезаурус
средний возраст
новых сотрудников меняется
ещё менее значительно пожилой белый мужчина составляет кроссворд
посвящённый новому году по китайскому календарю
ищет название китайского супа из летучей мыши
ищет название кофе прошедшего через кишечник циветы
ищет название города на стрелке Янцзы и Ханьшуй происходит непонятное и
пожилой белый мужчина ухает и
оседает на стул и видит будто он снова
в том бункере что построил отец на случай
войны с коммунистами тяжёлые двери полки запас консервов туалетной
бумаги свечей кислоты и аккумуляторов
скважина в сотню футов ручной насос
тысяча квадратных футов в двух уровнях
детская гостиная спальня кладовка септик руки отца
сколь надёжны были о папа руки твои
надёжнее этих бетонных стен
стальных дверей и уж точно
надёжнее этого нового дикого мира мира открытых границ
разноцветных лиц и флагов
китайских забегаловок в нью-йорке и
макдональдсов
в хошимине пожилой белый
по большей части гетеросексуальный
мужчина закрывает глаза
трудно дышит ещё более трудно
чувствует руку отца на горячей щеке
* * *
когда закончилась чума —
сначала мы протрезвели потом — пошли в парикмахерские
потом — в ногтевые
и только потом — в одёжные
в которых вновь победила классика:
— классические пары
— сарафаны с огурцами
— пиджаки с накладными карманами
— юбки, скрывающие икры
— длинные летние пальто
— воздушные плащики
— жилеты для хипстеров
— клёши для хиппи
— косухи, казаки и прочий straight для меня как мы прогуливались вдоль искусственных озёр
приподнимая шляпы, бейсболки и
иногда — банданы сколь нежны были женщины, опьянённые простором
как стройны джентльмены, степенно кивающие встречным как прекрасен в тот день был Терлецкий парк
сколь изумительны парки культуры и отдыха как пусты — театры, кинотеатры, музеи
как побеждала жизнь
как умирало искусство
* * *
неопознанный вомбат бездействует
неопознанный суслик бездействует
неопознанный аксолотль бездействует
лишь неопознанный шакал строчит в документе —
слово за словом
предложение за предложением
абзац за абзацем неопознанная морская свинка застыла перед экраном
пытаясь разобрать треклятый шакальский язык
но буквы расплываются и никак
не хотят складываться в слова
предложения
абзацы
хоть как-то обрастать смыслом неопознанная морская свинка корит и чехвостит себя:
говорила же мама — учи шакальский
на худой конец — койотский, лисицкий
да хоть и поганую собачью мову
всё же — родственные языки
языки науки и философии
великих географических открытий
всемирных религий
не то что наш — почти утраченный — морской свинский
или совсем уж несчастный шиншильский на котором
кроме шиншилл пару слов свяжет разве что
пьяный кролень
да и того едва ли поймут шакал строчит
вомбат и суслик бездействуют
надежда лишь на то, что капибара поможет с переводом но неопознанная капибара бездействует
морская свинка клюёт носом в экран
засыпает и видит
как её окружают острые, словно клыки, буквы
как горло её терзают взрывные звуки
чужого
хищного
языка
Элизиум
Есть редкие имена
то есть как —
редкие? — такие, которых именно среди
твоих знакомых было мало. Например, один Жанат и одна Жанат, одна Манат, один Ариель, одна Нурзипа, одна Тори, один Кристиаан (именно так, с двумя «а»).
И кто-то из них уже наверняка умер (как минимум — для тебя, а может — и ты для него).
И всякий раз, встречая его или её имя в сети: в постах, комментариях, случайно в новостной ленте, — вздрагиваешь, словно
они рядом и живы, словно ещё
способны:
смеяться и плакать, читать
вслух Бодлера в оригинале запоздалым гопникам в ночном автобусе,
сверкать золотыми зубами на месте выбитых так, словно голливудская улыбка может быть только такой,
нести свои раны и шрамы подобно крестам и наградам, в распахнутый ворот ловя дуновения встречного ветра.
Как встают они рядом и времени нет и преград нет, но нет —
показалось. То призраки лишь, то лишь лёгкие тени
кружатся по кухне, дыша на полуночный кофе.
|
