Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
 
 
 
Журналы
TOP 10
Пыль Калиостро
Поэты Донецка
Из книги «Последнее лето Империи». Стихи
Стихи
Поезд. Стихи
Поэты Самары
Метафизика пыльных дней. Стихи
Кабы не холод. Стихи
Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами
ведьмынемы. Из романа


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Воздух

2019, №39 напечатать
  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  
Проза на грани стиха
Из романа «Разбирая огонь»

Александр Уланов

        — сон и взгляд бывают вместе — есть взгляд сна, он внутри век, но чувствуется. Есть взгляд на сон — ты спишь, я на тебя смотрю, чуть убеждаясь в существовании, днём угнаться труднее, хотя интереснее
        — песок оставляет пыль после себя. Даже не пыль, а состояние кожи после песка; сейчас оно кажется невидимой пылью, стягивающей и забивающейся в поры
        — скорее соль. Море лёгкое, когда плывёшь, но царапает, когда отойдёшь — не хочет, чтобы уходили? Но соль/пыль летит, даже если в море не входишь — солёный воздух
        — ночь на берегу — сосредоточенно-рассеянная энергия моря, расслабленного днём; огни, небо и ветер, бьющийся об одеяло, но совсем не подозревающий о моём в нём наличии — не тревожащий
        — волнующееся пространство. Далёкий маяк, к которому всё же однажды придёшь и будешь видеть сноп света над головой. Плыть в чёрной гладкой воде. А огни отражаются в море, и это уже космос, где свободно и кометно в любом направлении. Кто рядом — не помеха — другие глаза, другое удивление. Потом так можно с морем в любом месте — и там, где моря нет

        — зубочистками оконных перемен линяющие зёрна звёзд
        — к постоянству бега по временной дописанности. Дома в облаках краски
        — в малоподвижном пути
        — оба кита высматривают паруса лопаток
        — камни скучных сторон спотыкаемые, осторожнее. После 9-ти темнотой слив
        — к хвосту текста воображаемым одеялом головы
        — с вилами за перевалы холода, соляным горением
        — не хочешь ли в пространство к листьям? или ночью греться запасённым в них светом?
        — само о(т)казалось дождём. Жду роста теней

        — слизывая капли с веток. Вкус коры и почек — почти весны
        — своих по жестам. Я тобой — увидев, как раскидываешь кучи осенних листьев, найти истлевшие до прожилок
        — мне твоя спина внушала большое доверие
        — дойдём до бабочки и повернём
        — деревянный куб, обломок со стройки. Какая сторона тебе больше нравится?
        — где глаза, как сова
        — мне тоже сначала, а потом понравилось, где шеврон

        — оставив запах кофе. Идём вечером ловить сумерки?
        — могу в среду — дуть в неё, в небо
        — мысль — жизнь со скоростью мысли?
        — в двух смыслах «со»

        — как решаешь, что я пропадаю в телефоне? говоришь, что пропадаю, посреди не моей речи, а твоей. Пропадают важные шорохи, дыхание? или как лицом к лицу — не столько теряюсь, сколько теряешь?
        — кажется, что пропадаю среди твоей речи (моей, становящейся твоей?). Ощущение всегда очень чёткое, наверное, пропадает чувство связи; остаётся пассивная приближающая(ся) тишина, странно не слышать тебя и знать, что меня слышишь
        — всё реже «ты». Друг другу не точка для указания, а воздух, который вокруг. «Ты» одинаковое слишком

        — пока с конференцией и галечными письмами, желтизной кипения
        — а после 8? с надеждой на субботних змей?
        — в гости к дому с изумрудными девушками
        — долгими разговорами не успевая утра
        — от ночи утру — ночь и день не стоя́т, но быстрее всего колеблются, так что нельзя выбрать главного, и, говорят, равны — одеяло несдающаяся улитка
        — день и ночь замедляются впустить шаги, море, метеоры. Одеяло ползёт на север

        — по радио добрым таким голосом, мечтательным и вдохновенным: «Растворить в поэзии сердца людей...»
        — что люди будут делать без сердец, растворившихся в поэзии? будут совсем бессердечными

        — окно сухоцвет лестницы после 6-ти после следами пространства
        — у двери велосипед и колючка. Куда к тебе?
        — тёплой изнанкой крыш — левой справа
        — колоколами непроглядной кратности, может быть, уже и за орехом, со дна ежевики корица не по зубам моли/моря не сказав ещё по колено
        — свистом воды про Владимира Казакова точностью за морем
        — виза с 27-го на год. Бегом листьев, вишнёвой змеёй
        — у змеи посчитать позвонки. Плыву, наевшись солнцем, как завтра утром/днём?
        — пальцами толпящегося корабельного нетерпения, попробую совсем в ночь. С твоим паспортом иду осторожнее — в кармане ощущение недопустимого к потере
        — выходящей из берегов полнотой дали — запорошённым падением, ставшим верностью — здесь взгляд не боится быть увиденным — зная, что никогда не равен себе — дрожью продолжая движение

        — Бланшо по ту сторону времени, событиями, мерцающими в отсутствии времени, в его нереальности, Владимир Казаков по эту, проживая каждое призраком желания. Человек живёт в камне каменным, но смотрит звёздным и говорит молчащим. Жёсткость языка, себя не(у)знающего. Твёрдость мгновений — литых, сколотых или желанных? Пространство поцелуев и решимости. Лицо девушки и лицо света, обращённые на «вы»
        — Казаков с вещами, ими думает и чувствует, кажется, что для него и любимая (когда не романтический штамп) — угол зрения на вещи. Твёрдость мгновений-предметов. (Мгновение Бланшо — расширяющаяся до бесконечности воронка?) Время — изменение. Вещи теряются, разрушаясь, и у Казакова много боли от этой потери. Боль возможного, но не происходящего? У Бланшо боль другая, от невозможности? Он понимает бесполезность речи, Казаков стремится говорить, даже когда не готов. Прикосновение у Казакова — тоже взрыв. В его вспышке предметы могут гораздо больше, чем они/ими думали. У Бланшо ночь скорее метафизическое понятие, у Казакова — то, куда выйти и жить. Небо у Бланшо предметнее — острая точка? А смерть — не предмет и у Казакова — потому похожа?
        — и вещи в воронке уже / ещё не. Разное ожидание — у Казакова напряжённое ожидание предметов (боятся исчезнуть/пропустить?). Множественность говорящих у Казакова. Кажется, когда говорят двое, слушают гораздо больше
        — у Бланшо ожидание с забвением, у Казакова вещь исчезает раньше забывания. Ночь Бланшо охватывает, её скорее обнаруживают, чем входят в

        — встретить/проводить с зонтиком? Не придёшь искать себя и гречневую муку?
        — приду завтра днём украдкой поработать
        — если ты украдкой уже тут и работаешь, просто я не вижу?

        — ты птица, которая сначала улетает, а потом смотрит, надо ли было улететь
        — но потом иногда возвращается
        — сначала оборачивается — птицы хорошо оборачиваются, голову наклоняют, шеей крутят
        — напряжение — это собранное время, когда в каждую минуту уложено много других, прожитых ранее, и тех, что потом из неё вырастут. Семечко очень напряжённое, твёрдое. Нет времени — не мало, а — всё оно там, в напряжение ушло
        — и мы никогда не только в чём-то одном, потому что иначе нам будет нечего дать этому одному. Всегда что-то ещё
        — делят и не делят — даже в одной постели каждый в своей голове, каждый — сам. Каждый в своём мире один — и хорошо — так возможны индивидуальность, встреча. Но и вход в ощущение, когда гладишь и чувствуешь счастье кожи, которую гладят (которая гладит — тоже). Одновременно и делить, и не делить, и отдельно, и вместе

        — начинаются дни Дона? Донный город ближе к соли пока останавливает? Ближе к лету цветом улиц?
        — ближе к лузгающей семечки заката Швеции, берёзы светлее ночи прорастаю(т) животом засыпая на спине
        — движется последний снег ветреницы к спине лопаток в синем чае весны. Город всё ближе к тебе — ломкая бесконечность, линии пыли
        — мозаика из церкви — люди из стен собаки тоньше выше цветущей тени
        — Дон с мозаиками почти греческое море. К твоему дому собираются звёзды
        — 04.22 в субботу, 7-й вагон, но тебе совсем не удобно, дойду
        — (из-под потолка) знаю, дойдёшь, но хорошо увидеть и не быть тенью на твоём лице
        — Дон на дом, если встречать, можешь взять ключи от дома у мамы Кристины и переночевать
        — дом без тебя другой, легче дойти из моего, почти выхожу

        — сплю наяву тобой в дождь кружится голова можно сегодня? если не — голова и на расстоянии от тебя ещё как
        — сегодня всё же не, воздух полон движения
        — листья разворачиваются навстречу каплям, облака вылезают на гору из волн, улыбаюсь в твоём воздухе
        — реки запинаются и начинаются снова, они никогда не пересекаются. Не бывает речных перекрёстков
        — реки упрямо вниз. Ещё ветки деревьев не встречаются. Люди свободны и могут встретиться. Покупаю «Диссеминации»
        — диссеминации у меня есть. Рассеялись в глубине. Пересекаются в небе
        — диссеминировать вместе? В небе в полёте
        — листья предатели. Понравилось, как они падали в углу двора, и освещение там интересное, жду с камерой — за десять минут ни один не упал. Хотя в других местах — падали

        — пыльная, бесконечно истончающаяся, крепко настоянная, но не настойчивая, будто даже не касающаяся память Лоренса Даррелла. Болью — напряжённостью, чуткостью и рефлексией, когда опадают границы осторожности — и энергией радости
        — если учитывать, что у скорости и огня один результат — зола, от огня не убежишь. Читаю наощупь и в лучшем случае половину
        — читать — и до ночной половины. Не порежься об осколки неба и осколки земли
        — осколки всегда нас превосходят — не порезаться, а быть задавленным. С утра набирают свою колкость
        — утром небо жёстче ночного. Можно между — идём?
        — осколки — просеки. Куда нам?
        — к комнате, морю, книге, мосту, лесной клубнике, прикосновению
        — потому что любая находка — лето. Потому что понимаешь, что понимаю

        — можно попросить зайти утром, с разводным ключом, не могу воду перекрыть
        — осторожно нечётной пыльцой памяти
        — взглядом колодца улитки вдоль воображающих волос
        — дымом крыш, обнимаю уши
        — расшатанными горловинами в одном времени. Дома удерживаю рыбу, жду

        — пусть они вздыхают о потере того и этого. Попробуем найти и собрать
        — Соловьёв «книгу счастья» о своих индийских поездках пишет
        — оно здесь, не в Индии. Только встретить
        — вырастающей за ночь чужой работой, пространством, дважды звучащим от каждого падения непойманной Александрии, теснотой, удаляющей от вместе, желанием разговора
        — «так мало наше знание, но уверенность, которая нас не покинет, заключается в том, что надо держаться за сложное. Хорошо быть одному, потому что одиночество сложно. Хорошо также любить, потому что любовь сложна». Рильке в письме к Ф.К. Каппусу

        Морской город, от которого ушло море. Зубцы домов — попытка привлечь его обратно, предложив скалы его птицам. Многие дома предлагают не одну скалу. Город тянется, пытаясь увидеть море с верхних этажей. Взгляд тянется к этажам, болит шея от постоянно запрокинутой головы. Город держится за море каналами. Дома растут из следов моря, выходят из них ступенями, располагаются над ними эркерами, сохранившими в сырости своё дерево — так пропиталось солью. Кирпичные корабли на якорях, вдоль воды менее прямые и ровные, чем вдоль улиц. Море рабочее — не тёплая карнавальная путаница Венеции, каналы прямее и шире. Больше места для отражений — порой и деревьев. Дома сужаются, и окна не хотят располагаться друг над другом, перепутываются с башенками. Над окнами, даже прямоугольными, всегда арки, держать тяжесть неба. Оно тут нагружено дождём и не очень далеко.
        Здесь у чертей во рту селёдочные хвосты. Романская башня подняла все свои окна к девяти шпилям. Другая утыкается в небо зубчатым носом заморской рыбы-пилы. Третья пристроила сбоку беседку — чтобы удобнее было смотреть на море. Четвёртая выбросила над собой совсем другую башню. Мосты тихо впадают в дома, переходя в них сложными наборами арок. Некоторые разводные — продолжая надеяться на корабли. Шлюзы держат прилив, который давно ушёл. На крепостном валу поселились мельницы, там удобнее ловить ветер, соревнуясь в круглости с городскими воротами. Яркостью тюльпанов, пробирающихся и под мосты, оранжевого кирпича, фиолетовых крокусов.
        Между ними идти и находить предметы, которые станут словами языка этого города. Сходя к воде по ступеням осыпавшейся листвы. Замыкать арку можно нависшими бровями — а можно высунутым языком. Под колонной можно с крестом — а можно с лютней. Угол бережёт девушка точнее шахматной фигуры. Геометр с циркулем залез на трубу. Всадники и кони состоят из дыр, но тоже тянут головы вверх. Драконы поддерживают скамейки — отвернувшись от сидящих, чтобы не пугать. Руки тянут навстречу друг другу указующие персты.
         Паутина предложила плести кружева — они боятся ветра, и дома для них ниже. Но кружево порой выбирается на углы и арки — и кирпич рад его держать. Порой скапливается паутиной света в окнах. Голубое море, на берегах которого цветы — в памяти и на белом фасаде. По морю девушки раньше ездили на запряжённых козлами колесницах, отстреливаясь из лука от преследующих. А мужчины запрягали собак и играли на флейтах. Кони — для той, кто с лирой. Город объезжают Леда и Зевс — их везёт Прометей на Пегасе.
        У церкви цве́та заката для заката не шпили, а шлемы. На ней змея, которой понадобилось колесо, а внутри — тяжесть костей и лестниц, одежд и мешков. Стороны арок тянутся друг к другу удивлёнными головами рыб. Ветви деревьев — по перилам мостов. Каменные петли — из труб. Каменная пушка сломала колесо и застряла в траве. В руках девушки — три утки, плывущие по каналу.
        Лучшее украшение церквей внутри — память о море и небе. Дома́ подхватывают у них готику, волнующийся камень и башни, всё более становясь похожими на маяки, светясь по ночам всем контуром. Небо — то, что получится сделать внутри. Над окнами — плотники и кузнецы. То, что они делают, доберётся до моря само, ждать не будет. На доме и на флюгере — кометы, здесь их не боятся. Юноша и девушка улыбаются друг другу с разных сторон входа в собор. Когда двери закрывают на ночь, они уходят целоваться. Солнце засыпает на рассвете город морской водяной пылью.

        — полуночными разговорами, западным дыханием сонного оборота в боку приближения
        — кромешный дождь позднему ношению гор, соль улитки
        — что хочешь?
        — сыр
        — всегда просишь то, чего у меня сейчас нет, как-то догадываясь об этом
        — после 9-ти смотреть романику, если
        — буквы у тебя просыпаются, растут, ищут места. Окружата — окружена и сжата? магазин самооблуживания — там продают средства, чтобы стать сверкающим, как лужёный чайник? получить лужёную глотку? окружить себя лужей? сесть в лужу?

        — дождь крупной чёткостью в керамическое блюдо изнанки взгляда. Здесь запахи клювами ласточек прорастающей разностью ка́пель
        — голосом к голосу проходя ладонью ловя несерьёзное картой будущего шага во вдох
        — кажется, что долго и хорошо ходилось. Хорошо опираясь ступнями
        — вроде понятно, почему от меня убегаешь, даже когда очень хочешь приблизиться. Так попадаешь куда-то ещё, и я за тобой, а иначе — так и лежали бы на месте

        — вишня от сестры. Ты любишь без косточек, вытаскиваю
        — давай помогу
        — забрызгаешься
        — разденусь
        — совсем?
        — совсем
        . . . . . . . . .
        — тюлени крапчатые

        — хватило ли вчера змей и пространства?
        — забежать за книгами и альбомами, пространства, конечно, не
        — лимоном и косточкой смоковницы
        — пешей длинноносой птицей
        — гигантские кальмары ночного винограда тянут щупальца сна
        — гладко-слоёным морем во рту где разноудалённостью людей от совсем неожиданно очень
        и на всякий текущий план парад насекомых сгустками ночной геометрии ближе к шару пора мухи светляками читаю о пчёлах треугольным деревом
        — позапрошлой и прошлой ночью во сне очень сильно кусаю язык и просыпаюсь от боли, сегодня утром казалось, что язык раскушен пополам, раздвоенный, как у змеи
        — подводная чуть светящая вишней удерживая майского жука не добыть корой дуба настоять часы

        — поздравляют с выходом книги
        — да, недавно во сне тебя с книгой, подарив шкуру акулы змеиной расцветки — чтобы носить на спине, глядеть и гладить разлитым молоком
        — из сада на балкон, без воздуха без воды
        — полусимметрично — отключили воду. Но воздух — тёмный и быстрый
        — голос всё это время с балкона расставленное пространство трескаясь от колебаний не синхронных ве́чера и анемоны жить без моря как город без рима по(с)ле как
        — ночью балкон собой море в тебе и мне есть трещины в воздухе к ним кран поднимает дождь укрепляя небо пальцами в клее торопясь проводами скоро
        — около тише страниц и роста листьев
        — гриппа не боюсь, он медленный гриб, убежим. В длину яблок
        — тогда буду ждать вторника стаями речной ширины

        — опередившая тебя на секунду фраза: «тоска по месту, где сбывается ночь»
        — ночь сбывается не в месте, а вместе, когда ей помогают вдвоём
        — дом — то, что отпускает последним, когда проваливаешься в сон, и пробуждает первым
        — тогда дом — человек, обнимая которого, засыпаешь
        — початки ковров растерялись вдали, безрукая зима зря хлопочет. Небо маячит впредь горизонта размякшей кружкой на ржавой банке. Гости из Питера
        — небо цве́та берёз после дождя. Прищепки ждут стрекоз. Зиме не нужны руки, обходится дыханием
        — руками зима вытряхивает из ковров старость
        — старость вплетается в нити, никакой зиме не вытрясти
        — прикосновение оживляет. Ответишь в мою форточку, а я на балконе, в воздухе?
        — в форточку буду шептать шё(потом)
        — жду, когда (ря)дом. Лучше перешёптываться, чем переговариваться

        — словами, написанными водой
        — входы озёр и выходы цветов. Утро с руками в воде
        — (ш)мели дождя скоростью (мо)лью
        — между трещин и крыльев. Касаясь ниткой в полотенце, как получится, воскресенье или в римской трубе недели
        — воздух цветёт перед цветами
        — перевёрнутым ветром стола
        — в облаках у колодца? В третьем зерне колоса?
        — что-то за спиной хлопало, показалось, что ты бежишь за мной
        — может быть, это я и есть

        — это не нормально, это чудесно, потому что очень близко. Поэтому так и прекрасно, что не зависит от того, что было или будет. Совсем не нормально, и «пойдёт дальше» только потому, что невероятно, а если нормально — дальше тоже нормально, и не знаю никакого дальше в таком случае
        — ты можешь не вспоминать? что не прекращает возвращаться само, будто не из памяти, из более личного и более бессодержательного, чем память. Когда возвращается, я хочу вспомнить, но ничего не получается. Только волнение, которое закладывает уши, я повторяю, не вспоминая
        — собрать из того, что было с нами в какой-то момент — что было бы окном в то, чего не было. Звёзды, видимые со спины, дом, который над водой и на языке
        


  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  

Продавцы Воздуха

Москва

Фаланстер
Малый Гнездниковский пер., д.12/27

Порядок слов
Тверская ул., д.23, в фойе Электротеатра «Станиславский»

Санкт-Петербург

Порядок слов
набережная реки Фонтанки, д.15

Свои книги
1-я линия В.О., д.42

Борей
Литейный пр., д.58

Заграница

www.esterum.com

interbok.se

Контактная информация

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2024 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service