Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
 
 
 
Журналы
TOP 10
Пыль Калиостро
Поэты Донецка
Из книги «Последнее лето Империи». Стихи
Стихи
Поезд. Стихи
Поэты Самары
Метафизика пыльных дней. Стихи
Кабы не холод. Стихи
Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами
ведьмынемы. Из романа


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Воздух

2019, №39 напечатать
  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  
Автор номера
В самом счастливом аду

Екатерина Симонова

Только это

1

Такое мерзкое кричала мне, была злая, такая злая,
Что я даже не поняла, как это вышло, —
Просто схватила её за плечи и приложила основательно затылком к стене.
А она не заплакала. Никогда она меня так не целовала,
Как тогда, чувствуя только ненависть и что-то ещё,
Сама не понимаю, как это назвать.
С тех пор стали ссориться гораздо чаще. Больше всего
Мне нравилось её придушивать чуть сильнее, чем нужно,
Как будто от этого во мне всё могло измениться к лучшему, больше всего
Ей нравилось, когда я её придушивала чуть сильнее, чем нужно,
Как будто от этого в ней всё могло измениться к лучшему. После
Я слизывала солоноватые капли над её верхней губой, она,
Тяжело дыша, утыкалась носом мне в ключицу, шептала:
«Клёво ведь было, да?», через минуту отталкивала меня,
Потирая укусы и синяки, улыбаясь: «Ну мне ведь больно же, да?»,
Уходила в ванную, потом выходила, говорила,
Как будто ничего и не было:

пойдём в кино
пора ужинать
кажется тебе нужно подстричься

2

Была у подружки, хорошо посидели, выпили, поржали,
Вызвала такси, перезаказывала несколько раз, спешила,
Знала, что опоздаю, и всё равно опоздала.
Когда зашла домой, был уже час ночи, она не спала, ждала меня.

«Ну и с кем ты была? С Лизой, с Мариной, с этим,
Из соседнего отдела, со всеми разом?»
Я не знала, что ответить, я просто не знала, что ответить,
Потому что уже ответила на все её звонки, на все её смс,
На все сообщения во вконтакте, в вацапе, просила успокоиться,
Просто такси задерживается, всё хорошо, люблю только её.

«Что́, дома тебя плохо трахают, раз тебе ещё где-то надо?»

Потом я помню всё очень плохо, было больно, было больно,
Я просила её не делать этого, но она
Трахала меня раз за разом, сзади и спереди, повторяла:
«Хочешь ещё? вот тебе ещё».

Потом вытерла руку о джинсы, посмотрела мимо меня,
Просто повернулась и вышла.
Я слышала, как хлопнула дверь.
Я не знаю, что мне делать. Я не знаю, что с этим делать.
Я не знала, что так бывает.
Я так люблю её, я так люблю её,
Я не хочу её потерять.

3

Вот так, как запорожцы писали письмо турецкому султану,
Читали и мы эту статью всем чатом —
Переведена с какого-то квир-форума, что ли,
Лесбиянка с Запада делится своим опытом. Примерно так:

Когда мне нравится девушка, я к ней приглядываюсь,
Стараюсь наладить контакт, потом осторожно спрашиваю:
«Я бы хотела тебя поцеловать. Что ты думаешь об этом?»
Или «Я представляю свои пальцы у себя во рту.
Как ты относишься к этой идее? Не отвечай, если тебе некомфортно.
Твоё спокойствие очень важно для меня».

Стали спрашивать друг у друга, кто бы как отнёсся,
Если девушка попросила бы разрешения поцеловать,
Засунуть пальцы в рот, засунуть пальцы куда-то ещё,
Выяснили, что все до одной
Ответили бы категорическим отказом на подобное предложение.
Тем более если девушка нравилась. Ну кто нормальный о таком спрашивает?
От странных же девушек лучше держаться подальше. Сначала
Она у тебя спрашивает разрешение поцеловать, потом
Обвиняет в абьюзе, объективации,
Нарушении личного пространства,
А ведь тебе на самом деле хотелось совсем немного:
Хорошего секса и жить вместе долго и счастливо.

Параллельно написала в личку своей:
«Ты даже не представляешь, как я рада, что ты у меня нормальная.
Я же вообще не особо люблю все эти слюни.
Если бы ты тогда меня не поцеловала без лишних слов,
Как бы я поняла, что мне нравится именно твой поцелуй?
Если бы ты не поцеловала меня ещё раз,
Как бы я поняла, что мне хочется ещё и ещё?»

4

Она совсем особенная, нежная и удивительная.
Хотелось её от всего защитить.
Хотелось с ней говорить день и ночь.
Хотелось взять её прямо здесь и сейчас.

Она сказала: «Пока не время, я не готова,
Всё слишком быстро, давай узнаем друг друга».
Я была рада ей рядом: мы узнавали друг друга,
Вместе смотрели на современное искусство,
Вместе кормили уточек на пруду,
Обсуждали Делёза, Экелёфа, примитивизм,
Любовные заблуждения современников,
Философию смерти, новое платье Маши, котиков,
Детские травмы и милости, держались за руки.

Она говорила: «У меня пока трудный период в жизни»,
«Почему ты мне не пишешь — я так соскучилась».
Мы продолжали только держаться за руки,
Ели вкусную странную еду, улыбались друг другу,
Узнавали друг друга всё больше и больше.

Она говорила: «Тебе от меня нужно только это,
Я пока не готова. Ты должна меня понять.

Я люблю тебя, ты мне очень нужна, но всё слишком быстро,
Я бы хотела, чтобы ты уважала мои желания». Однажды

Я ей просто больше не позвонила и не написала.
Знакомые передавали, она жаловалась:

Я её бросила, потому что мне от неё было нужно
ТОЛЬКО ЭТО и ничего больше.


* * *

Не люблю, когда в конце нашей встречи Подлубнова забывает
Ущипнуть Ленку за задницу — мы давно привыкли, что этим щипком
Юлька выражает общую к нам симпатию.

Не люблю салаты и объяснять, почему я их не люблю.

Не люблю, когда подруга Санька обещает приехать и не приезжает.

Не люблю, когда трогают за коленку.

Не люблю, когда не трогают за коленку.

Не люблю, когда мне говорят, что я эгоистка, —
Зачем повторять прописные истины и давно понятные мне вещи?

Не люблю, когда соседка-бабушка-инвалид в 11 вечера
Включает православное радио на полную громкость, и в час ночи
Приходится уходить спать под густой похоронный бас.

Не люблю, когда в фейсбучных комментариях начинают обсуждать,
Мило щебеча, подбор психотерапевта и антидепрессантов —
Так в XIX веке девушки и женщины обсуждали
Модный цвет лент к новой шляпке, совсем никакой разницы,
Я читаю комментарии и чувствую себя безнадёжно устаревшей и немодной.
Не люблю чувствовать себя устаревшей и немодной.

Не люблю, когда Ленка в очередной раз
Оставляет огрызки и бумажки на краю кухонной мойки
Вместо того, чтобы сразу выбросить их в мусорное ведро.
Не люблю думать о том, что однажды утром
Я могу не найти на краю мойки ни одной бумажки
И больше не найду их там никогда.

Не люблю, когда человек слишком много говорит о самоуважении,
Опыт показывает, что обычно самоуважение строится
На неуважении других, а значит, ничего не стоит.

Не люблю верлибр.
Не люблю силлабо-тонику.
Не люблю поэзию.
На самом деле я вообще не люблю читать.

Не люблю, когда человек отрицает своё снобство, —
Это отрицание всегда так повышенно снобски выглядит,
Что становится дико смешно, а смеяться нельзя, иначе человек обидится.
А обижать людей я не люблю, к моему большому сожалению.

Не люблю, когда между лирическим героем и автором ставят знак равенства.

Не люблю, когда слишком остро реагируют на стихи, —
Остро реагировать и не любить нужно тогда,
Когда выбрасывают кошку на улицу, или тебя.

Не люблю, когда мне говорят, что своим мнением
Я что-то обесцениваю, поскольку этими словами
Собеседник обесценивает моё мнение, а значит,
Разговор об обесценивании изначально не имеет смысла.

Не люблю соцсети, без них я бы не знала многого
О собственных недостатках в частности и о человеческих вообще.
Не люблю прожить и дня без соцсетей, иначе
Как бы я знала всё о ваших недостатках вообще и о своих в частности?

Вчера вечером неожиданно поняла, что соседка сверху
Больше не включает на ночь православное радио, —
Может быть, она умерла, может быть, навсегда уехала.
И я неожиданно поняла, что скучаю
По густому бородатому хору в ночи, так я привыкла его не любить.

Оказывается, жить без любви к нелюбви невозможно.
Оказывается, без нелюбви жизнь становится бессмысленной.


Назад к полям

«Инсталляция Back to the Fields возвращает к жизни
французский республиканский календарь.

Собрав воедино все 360 предметов,
используемых для обозначения дней года, —
таких, как салат, телега, воск, репа,
мёд, ель, плющ, инжир, ртуть, лава,
мох, тунец, фазан, топор, —
инсталляция становится осязаемым календарём.

Название инсталляции происходит
от оригинального названия
французской народной песни
Il Pleut, Il Pleut, Bergère (It Rains, It Rains, Shepherdess),
написанной сотрудником республиканского календаря
Фабром Д'Эглантином, который якобы
спокойно читал тексты песен в своём исполнении».

Эти три абзаца были взяты мной
С англоязычного сайта Рут Юэн,
Авторки инсталляции, художницы из Глазго,
Переведены через автоматический переводчик.

Я давно поняла, что все чувства, эмоции, ощущения,
Которые мы проживаем, пытаемся передать словами, —
Переводятся нами при произнесении
Через автоматический переводчик
С языка чувств на язык слов, поэтому
Мы так часто не понимаем друг друга,
Не понимаем даже самих себя, иногда я не знаю,
Как мне назвать тебя, моё отражение, моя сестра,
Мой друг, становящийся моей любовью, зато знаю —
Именно несовершенство перевода и делает его
Таким притягательным.

Я помню, как это было на самом деле,
Когда мы всё это увидели своими глазами: жара снаружи,
Прохлада внутри, немного липкая
От жары снаружи моя кожа, покрывшаяся
Веснушками моей матери, горячими и тёмными,
Начинающие увядать, не политые смотрителями плющ, салат,
Маленькая олива — дерево в кадке,
Другое, лимонное дерево, сиреневый пучок цветов
С невовремя забытым названием,
Перечный куст, плоды острого цвета, жгущие язык
Одним своим видом, маленькие бледные тыквы,
Колоски и другие предметы, не требующие поливки,
Маленький целый животный скелет,
Скелет побольше, пыльная телега,
Восковые соты, помидоры «бычье сердце»,
Которые мы никак не успевали купить на рынке,
Закрывающемся слишком рано, горсть земли,
Птичьи останки, колесо, камни неясного назначения, всё,
Что я хотела запомнить, но не успела.

Сфотографировала мою Лену с разноцветными помидорами,
Краем пустой кадки, рогатым черепом,
Сфотографировала растения сверху,
Растущие по-настоящему и в то же время как будто растущие
В этих старых складах, изначально предназначавшихся
Для хранения кофе, какао, арахиса, ванили
И других колониальных товаров,
Лена сфотографировала меня, почти гладящей
Улыбающийся собачий скелет. Самым сложным
Было держать ладонь так, чтобы почти касаться, но всё же
Совсем не касаться пожелтевшего черепа,
Ставшего частью чего-то большего,
Чем он мог когда-либо рассчитывать.
За нами следил охранник, приходилось
Улыбаться в телефон на камеру,
Не опускать ладонь ни на сантиметр ниже, как всегда,
Казаться лучше, чем ты есть на самом деле.

Если бы я решила составить календарь своего года,
Не знаю, что бы там оказалось, точнее, не хочу знать.

Каждый мог бы сфотографироваться
С моим большим скелетом в шкафу,
Мог бы держать ладонь над головой
Скелета маленького, беззащитного, улыбающегося навсегда,
Рассматривать предметы этого года
Под взглядом скучающего охранника, не понимающего их ценности:
Кольцо из размятой, раздавленной кофейной ложки,
Пустые баночки из-под таблеток,
Розовый телефон, потёртый с изнанки, там, где
Я придерживаю его указательным пальцем,
Успокаивающие пирожки с капустой, зелёные кеды,
Деревянную голубую брошку с двумя лицами, обращёнными друг к другу,
Всё, что посетители этого придуманного музея могли бы
Рассортировать, разложить по полочкам,
Сказать, что они поняли и видели всё,
Объяснить мне всё про меня, вместо меня, вот только
Зрение всегда подводит нас всех, показывая
Только дорогу назад, к полям, ещё одну историю,
Переведённую через автопереводчик, поэтому
Теряющую совсем чуть-чуть смысла, то есть

Теряющую весь свой смысл до последнего слова.


* * *

Покупали всё, что не думали купить, но захотели:
брошку в форме маленького граната,
чёрную круглую брошку с неизвестным рогатым животным,
голубую вазу с женским спящим лицом,
ледяной ананасовый сок прямо из холодильника,
ленивое обсуждение весла местной гипсовой девушки,
парковый жаркий воздух, запах сахарной ваты и пышек,
посыпанных сахаром и летней пылью,
созерцание серого хвоста рыжей белки,
банку земляники и банку черники.

Вечером помыли ягоды, сели есть, вытащили по очереди:
из земляничной миски — две жёлтых сосновых иглы,
из черничной миски — мёртвый круглый черничный листик,
положили перед собой, ели ягоды ложками,
было так вкусно, как никогда. Оказывается,

иногда цена обретения равна цене расставания:
высохшие иголки, показывающие тебе «козу», черничный листочек,
коричневый, бурый, зелёный,
никак не откашливающийся,
прилипающий к нёбу и языку.


* * *

Вход в снятую нами квартиру оказался общим.
За дверью налево жила сама хозяйка,
Маленькая, седая, всегда немного растерянная, с дочерью —
Крупной, черноволосой, с толстыми губами.
Когда дверь открывалась — сильно пахло псиной,
Мать говорила только по-французски,
Дочь знала немного английский, мы — только русский.
Иногда в час ночи хозяйка и её дочь по очереди
Провожали гостей-мужчин. Не знаю, почему,
Но этот непонятный шёпот, звук заводящейся машины
Меня успокаивали. Однажды я разобрала слово «рюсс»,
Поняла, что гость спрашивал, кто сейчас здесь живёт.

За дверью направо была наша комната — узкая, сумрачная, сырая,
С высоким окном, от жары всегда закрытым ставнями,
Пахло немного старостью, немного детством, ведь их
На самом деле не отличить друг от друга.
Дымоход камина в углу был заткнут пожелтевшей бумагой,
На каминной полке лежали наши очки и купленные сувениры,
Трусы и полотенца было удобно сушить на этажерке рядом.
С холодильником было что-то не так: розетка искрилась,
Первые два дня мы каждую ночь просыпались,
Когда выбивало пробки. Хозяйка вставала, пёс начинал лаять,
Она выходила, включала счётчик обратно.
На третий нам просто поставили другой холодильник.
Кажется, здесь невозможно было
Не почувствовать себя счастливыми, и мы были счастливы.

Гулять пошли сразу, как только
Улыбнулись хозяйке, подарили ей шоколадку,
Она нам — бутылку вина, приняли душ, разложили вещи.
Бродили до вечера, как обычно:
Видели средневековые часы на средневековой башне,
Неизвестный запертый собор с танцующими полукругом
Над входом в него белыми каменными святыми или царями,
Рисунки с полуразмытыми девочками, желтоватыми, голубыми,
С острыми синими ласточками — в витрине маленькой мастерской,
Ели один на двоих сэндвич из самолёта, остатки сушёных бананов,
Пили тёплую воду, сидели на скамейке, на которой
Больше никогда не будем сидеть, уже совсем вечером
Вышли к Базилике Святого архангела Михаила, зашли —
Внутри было, как в нашей комнате, сыро и сумрачно, пахло
Так же немного старостью, немного детством, Ленка рассказывала
Про готическую архитектуру, мы задирали голову,
Разглядывали сводчатые потолки, показывали пальцем
Друг другу на остатки фресок, наслаждались
Ощущением того, что всё это больше не повторится,
После вышли на улицу. Рядом была колокольня: выщербленные каменные блоки,
Желтоватые отсветы на стенах, острый и затхлый
Запах мочи. Рядом гуляла старушка в домашнем цветастом халате,
Ела абрикосы, смеялись арабские мальчики, мы устали,
Мы шли домой, взяться за руки из-за жары не было сил.

Жизнь — это не то, что хочется, это то, что есть:
Остывающий последний вечерний луч в запертом храме,
Невидимый никому снаружи,
Тяжёлый запах мочи, ощущение нового голода,
Который не перебить ничем, чувство пронзительной красоты,
Желание вернуться туда, куда невозможно вернуться.


Холодное лето

1

это не о тебе и не о тебе и не о тебе

кожа будто натёртая огурцом
голос будто натёртый воском
уверенность в себе отполированная до блеска

иногда мне хочется походить на тебя
молодость говорящая только о себе
видящая только себя обманывающая себя

дождь заканчивается кошки бегут в траве
бегут в траве
дети разные другие маленькие существа
их, говорят, нужно любить

их, говорят, видят во сне к несчастью

2

холодное лето — люблю повторять несколько раз подряд,
холодное лето холодное лето холодное лето

этим холодным летом мы читали стихи о насилии
покупали сыр помидоры пакетики с красным перцем
готовили ужины старались казаться нормальными
последнее как всегда почти получалось
если люди не подходили к нам слишком близко

это слишком холодное лето
чтобы что-то могло вырасти дать цветы плоды семена
стать запомнившимся

мама по телефону спрашивает
нужно ли мне насушить укропа на́ зиму
это холодное и сырое лето укроп растёт хорошо
его будет много нельзя дать пропасть хотя бы ему убеждает

любовь растёт три года потом высыхает остаётся
большим лёгким нелепым мешочком укропа
с того самого холодного лета

когда заранее знаешь:
в итоге всё равно придётся его взять
в итоге всё равно придётся его выбросить

3

хочу купить красное платье из контекстной рекламы
похожее на перевёрнутый воздушный шар вот это вот длинное
многообещающе-бесформенное с большими карманами
в них можно положить расчёску и деньги
всё время про них забывать потом находить опять забывать
потом постирать вместе с ними или успеть выложить перед стиркой
сфотографироваться в красном платье
на фоне чужого жёлтого велосипеда выложить в фейсбуке
быть на фотографии молодой и красивой
знать что тебе нужно для того
чтобы быть молодой и красивой:

красное платье жёлтый велосипед
шестнадцать раз сделанный один и тот же снимок

какое лето, пишут все, давно такого не было

из шестнадцати кадров я узнаю себя только на одном


Июльский дождь

обгоняет на самокате
в сером свитере в голубых джинсах длинноволосая
русоволосая это почему-то кажется важным

навстречу ей, мимо, в синем троллейбусе
такая же русоволосая в сером же свитере
склонившаяся вермееровски над телефоном как над письмом

падает наконец первая или сто пятьдесят первая
капля дождя

ощущение дня, то самое, пронизывающее
не дающее остановиться чтобы не стало больно
как было когда-то больно:

две одинаковые так и не встретившиеся
пятичасовой как чай вечерний июльский дождь
чёрный мужской зонт в рюкзаке
мечтала о нём два года
купила зимой случайно пробегая закрывающийся пустой ТЦ

случайность это имя тебе и мне
словам которые не должны были быть сказаны
но были сказаны

словам которые должны были быть забыты
и были забыты


* * *

Осталось уже совсем немного:
Ещё двадцать лет, и никто не подумает,
Что у меня может быть секс,
Ещё тридцать лет, и никто не подумает,
Что у меня когда-то мог быть секс.

Вот, стоит позади меня в троллейбусе,
Просит передать на билет за двоих:
Разве кто-то может перебирать эти поредевшие волосы?
Разве может к кому-то прижиматься это дряблое тело?
Разве могли и могут её хотеть мужчины и женщины?

Уже тридцать лет это то, что не нужно знать никому,
Потому что этого просто не должно быть.

Вот выходят они, уходят в солнечном утреннем свете,
Поддерживая одна другую, —
Отвисшая кожа повыше локтя, сутулые спины —
Нелепых два верблюжонка,
Не касаясь друг друга больше, чем следует,
Жизнь так сложилась, что у них нет никого, кроме друг друга,
Им просто не повезло встретить «того самого».
Перед сном одна пролистывает инстаграм,
Наполовину состоящий из мёртвых, вторая
Мажет кремом руки в коричневых пятнах, после,
Жалуясь на боли в спине, в шее, на то,
Как у неё в последнее время сводит во сне ноги,
Забирает у первой телефон,
Кладёт голову ей на плечо, просовывает руку
Под пижаму, главное, никому об этом не говорить.
Уже тридцать лет это то, что не нужно знать никому,
Потому что этого просто не должно быть.


* * *

Подмышки и ноги бреют легкомысленные женщины.
Так считалось в моём детстве.
Добрые матери, хорошие жёны радуют взгляд
Своим золотистым пушком абрикосовым,
Своим тёмным дымком, похожим
На дымок над огородным костром, когда
Всей семьёй, с тёщами, детьми, зятьями,
Жгут старую ветошь, кривые палки, ботву,
Пекут картошку в золе, потом едят, обжигаясь,
Пачкая рты и пальцы.

Много было вокруг серьёзных, ответственных женщин.

Все они были примером для маленькой девочки —
Будущей доброй матери, хорошей жены.

Летом, когда до́ма отключали воду,
Бабушка водила меня в городскую баню.
Когда заходили в зал, количество порядочных женщин
Резко увеличивалось. Впрочем, я, как обычный ребёнок,
Не размышляла о длине женских интимных волос, зато
Навсегда запомнила пар из разбухшей двери парилки,
Серые тазики, называвшиеся почему-то шайками, прилипавшие
К рукам, ступням серые, как тазики, берёзовые листы.

Взрослые женщины исподтишка разглядывали друг друга,
Смотрели, что им друг в друге не нравится,
К чему можно придраться, кто из них
Самая порядочная женщина, самая хорошая жена.

В девяностые вдруг оказалось,
Что нас воспитывали неправильно.
Женщина должна быть свободной, свободная женщина
Бреет волосы, чтобы ни золотистый пушок абрикосовый,
Ни тёмный дымок, похожий на дымок на костром,
Не выдавали в ней склонность во всём
Слушаться мужа, кормить детей кашей,
Быть слишком серьёзной. Привыкали к этой мысли долго,
Переучивались со слезами, но что поделать —
В прессе, в женских журналах неправильного не напишут.

Каждой пришлось определиться,
Что брить, что не брить. В магазинах, потом в каждом доме
У каждого члена семьи появился свой отдельный станок для бритья —
Независимо от пола и возраста.
Много случилось тайных, позорных ссор между жёнами и мужьями,
Обнаружившими утром свои бритвы с прилипшим мокрым
Не живым абрикосовым, не трепещущим облачно-тёмным,
А банно-серым жениным подмышковым волоском.

О таком не расскажешь друзьям,
Не поплачешься за парой пива, поднимут на смех.

Что я думала об этом? Не знаю. Мне было всё равно.
«Не волосы делают женщину привлекательной», — шептала,
Подбривая ноги перед свиданием, представляя
Женщин нового времени, которые могли бы стать мне примером.

Прошло почти двадцать лет.
Всё-таки все мы остаёмся в душе́ маленькими,
С каждым годом понимаю я, радуюсь,
Видя, что снова становятся важными
Знакомые с детства вещи:

Как появляется вновь золотистый пушок абрикосовый на ногах,
Тёмный дымок подмышками, похожий
На дымок над огородным костром, поскольку
Действительно, как мне и говорили, вечны идеалы моего детства:
Порядочные женщины,
Добрые матери,
Хорошие жёны.


* * *

совсем разучились говорить о нежности
повторяешь и повторяешь
глядя на колеблющийся на полу свет
похожий на тень от срубленной несколько лет назад ветки

узнавая то что предпочла бы не знать
утреннюю читая «Медузу».

совсем разучились говорить хотя
слова захлёстывают переворачивают лодку внутри
и ты сегодня тонешь здесь с остальными
когда они утягивают тебя за собой.

совсем разучились совсем слова теряются
не потому что теперь есть место только для боли и неизвестности
а потому что разучились видеть слабое рядом с сильным
разучились видеть сразу двумя глазами
поэтому я закрываю тот который сейчас кровоточит

целую тебя вспоминаю слова
с трудом понемногу но вспоминаю
насколько
тихие и слабые слова бывают важнее сильных и смелых


* * *

Папа случайно вчера прищемил внуку пальчик дверью.
Криков было много, слёз — ещё больше. Обнялись и плачут в кухне:
Папа — как это он маленькому, любимому, сделал больно!
Внук — как это ему, маленькому, любимому, сделали больно?

Прижимается к дедушке, но из кухни кричит в комнату:
«Бабушка, бабушка, дедушка мне сделал плохо!»
Бабушка тоже кричит, ругается на дедушку:
«Куда ты смотришь, а если палец сломан?
Придётся рентген делать!» Дедушка
Оправдывается, совсем растерян, чувствует вину, кричит,
Что не виноват он, не виноват. Внук доволен
Этой суматохой, тем, что его все жалеют. За окном
Долгий дождь сбивает на землю розовые цветы.

Через час собираемся домой из огорода, всё забыто.
Внук крепко держит в будто больной руке старую грязную лампу,
Хочет нести домой, дедушка очень устал, сидит на скамейке.
«Какой хоть палец тебе прищемили?» — спрашиваю. Внук
Поднимает вверх важно мизинец: «Вот этот вот, который самый маленький дурачок!
Ну что ты, разве не знаешь, что его так называют?
Смотри, как мне больно, надо рентген делать!» — косится
Тихонько на бабушку — а вдруг она дедушку опять поругает?

Чтобы не заметил, что мне смешно, делаю вид,
Что рассматриваю грядку с мятой, она в этом году густая и пышная.

Кажется, так всё и есть в самом счастливом аду:
Тот, кто тебя обидел, — первым тебя и жалеет.
Ржавые головки клевера на обочине напоминают —
Скоро конец лета. Ты — навсегда маленький, идёшь домой,
Жалуешься на того, кто тебя любит и кто обидел,
Тому, кто любит тебя и любит того, кто обидел тебя, в надежде
Получить ещё немного жалости, ненадолго
Почувствовать себя самым главным, точнее —
Самым любимым.


* * *

Елизавета Петровна последние месяцы жизни
провела рядом с иконой,
которой она особенно доверяла:
советовалась с ней, каялась перед ней, молилась, засыпала
при тусклом лампадном огоньке, пугаясь
косого мокрого снега за окном.

Когда я гляжу на себя в зеркало — вижу, как постепенно время
растворяет моё лицо в стране слепых, в городе мёртвых,
вместо меня оставляя на обозренье
мутную позолоту эпохи,
тёмные доски прошлого
с трещиной наискосок —

через левую руку, щёку, правое веко,
голу́бка в глубине,
красное яблоко на столе пустом —
ничего, кроме меня,
ничего после меня,
никого, перед кем можно было бы каяться,
ради кого сожалеть об увиденном, —

так и ты смотришь на меня, как в зеркало,
постепенно меня теряя в себе.


* * *

Дедушка был плотником.
Женившись, сам сделал
буфет, комод, круглый раздвижной стол,
зеркало в полный рост.
Отшлифовал на зеркальной раме
деревянные наивные завитки, залакировал.

В зеркале отразилось всё, что я помню и что не помню:
молодая бабушка и два её единственных платья —
с белым сменным воротничком,
дешёвенькой брошкой с голубым камушком,
парой капель «Красной Москвы»,
дедушка, неумело завязывающий праздничный галстук,
в шестьдесят втором возвратившийся домой из ялтинского санатория
через Москву, с карманами пальто,
набитыми крупой, с пакетом муки в чемодане,
с несколькими батонами подмышкой —
в тагильских магазинах было пусто,
сын, уезжающий учиться в Казань,
дочь, убегающая на свадьбу к подруге,
тайком ухватывающая пару капель «Красной Москвы»,
через год — её муж расчёсывал перед зеркалом
усы и кудри, ещё через два
я рассматривала удивительную красную с золотым
коробку в виде Кремля.
пахнущую чем-то знакомым, но странным.

В восьмидесятых в огород потихоньку перевезли,
заменив заводской мебелью:
буфет, комод, круглый раздвижной стол
и зеркало в полный рост.

Года три назад отец вынул из дедушкиной рамы
потемневшее стекло с амальгамой в старческих пятнах,
вставил новое. Справа оно оказалось
чуть у́же, чем нужно:
теперь между отражением и деревом есть маленькая щель,
крадущая часть пространства. В остальном —
не изменилось ничего. Всё так же

кто-то из нас смотрится в зеркало, пытаясь понять,
как будет лучше:

быть тем, кем хотелось бы,
или не отличаться от других.


* * *

                Елене Баянгуловой

В последние годы жизни, говорят,
страсть Фриды к женщинам стала безудержной:
она забрасывала подруг подарками, выпрашивала подарки
(раскладывала их вокруг на кровати, как ребёнок,
куклу к кукле, коробочку к коробочке),
осыпала проклятиями, умоляла, упрашивала остаться на ночь,
подруги вспоминают:
— так страстно поцеловала меня на прощанье, что мне пришлось её
оттолкнуть, она упала на землю,
помню длинные юбки, красные и белые,
мак в дневной пыли, смотрящий на меня снизу вверх,
скрытая ярость, затравленное выражение, ссадина на локте,
больно, как же мне до сих пор больно, не понимаю.

Они приходили, пленительные (именно это старомодное слово),
как и все женщины, готовые любить и тайком презирать,
садились у её постели, гладили по руке, улыбались, потом уходили,
живые, упругие, полные сил, желания забыть.

Сиделку Фриды звали Юдит —
высокая темноволосая женщина в высоких чёрных сапогах,
знающая лучше всех, как будет лучше.
Прямо вот в этих чёрных сапогах
она ложилась рядом с Фридой,
обнимала её, убаюкивала, повторяла: «Я здесь, я тебя чувствую,
спи, дорогая, спи».
Иногда они так и засыпали вместе: большая Юдит
и маленькая Фрида,
и тот, кто осторожно заглядывал в приоткрытую дверь,
видел, как всё есть на самом деле:
игрушечные иуды не скалились, сахарные черепа не блестели,
снятые пышные юбки грузно и устало свисали со стула,
мёртвая гора колец и бус холодела на прикроватном столике,
сухое маленькое тело, скорчившись,
лежало в объятиях большого и здорового,
будто требуя от него ещё немного времени,
будто выпрашивая ещё хоть совсем немного любви.

Иногда Фрида просыпалась первой
и в ярости кричала Юдит:
«Ты должна не спать и всё время прислушиваться ко мне!»

Мне кажется, иногда только это и заставляет нас
дальше цепляться за каждый новый день,
дальше держаться рядом с настоящими живыми:
когда кто-то тебя обнимает, говорит:
«Я тебя чувствую, я тебя слышу,
ты всё ещё настоящая,
ты всё ещё здесь, рядом со мной».


* * *

Договорились, встретились, выпили.
Рассказывает: Я же ей предлагала хорошие варианты.
Давай купим две квартиры в одном доме,
Хотя бы в одном районе.
У каждой своя. Будем встречаться на выходных.
И с родителями как-то спокойнее —
Не придётся ничего объяснять. А она отказалась.

Нет, я правда её любила. До сих пор люблю.
Ну да, ни разу не просила в ресторане посчитать нас вместе.
Прикинь, она и это припомнила.
Ну да, всем говорила, что она моя троюродная сестра.
И с тем, с работы, ну это у меня так — для отвода глаз,
Чтобы ничего такого про нас с ней никто не подумал.
А она сказала: тогда съезжай, я так больше не могу.

Видела её на прошлой неделе.
Представляешь: кажется, ждёт ребёнка.
Нет, ничего не сказала, но видно —
Платье на ней ещё то, которое год назад покупали вместе,
Голубое, в белый цветочек, с плиссированной юбкой. Может, помнишь?
Нет? Ну неважно, ей очень шло,
И сейчас хорошо. Просто видно, что уже тесновато.
Замуж вышла.

Я так и не поняла, почему она тогда так со мною.
И зачем сейчас ребёнок.
Она же клялась, что любит
Только меня. И больше ей никто не нужен.
А на Вайнера конец июня. Наконец жарко. Духовой оркестр
Играет довоенные вальсы. И хочется танцевать. С нею.
Всё равно — только с нею.
И ни о чём не думать.
И не бояться, что кто-то на нас смотрит.


* * *

Кажется, было лето. Отскребали со стен спальни извёстку —
В четыре руки, в два шпателя, точнее,
Делали вид, что делаем ремонт, то есть
Не делали ничего, кроме того, что вело
К случайным прикосновениям, ко взглядам исподтишка.
Просто хотелось быть вдвоём. Извёстку
Облаком выносило из открытого окна.
Она краем шпателя нацарапала
Своё прозвище на стене. Всё-таки точно было лето,
Одно из тех, которые случайно запоминаются навсегда:
Тёплый вздрагивающий свет, послеполуденная тень на белой стене.

Конечно, ничего не вышло. Да и не могло выйти.

Через несколько лет делали ремонт с Ленкой,
Рабочие выровняли, зашпаклевали стены в спальне,
Поклеили хорошие дорогие розовые обои.
Спальня, как я и хотела, стала вся розовая,
Гостиная — вся голубая. Пошловато, но мне очень нравилось,
А Ленке нравилось, что мне нравится. Потом мы уехали.

Не знаю, зачем я это всё вспоминаю.
Не знаю, о чём это — о любви, о печали, о жизни,
О чём-то ещё, чему нет названия, но —
Так обычно всё всегда и бывает:
Одна пишет на стене своё имя, другая его заклеивает.
Через десять лет в этой квартире
Живут совершенно другие люди,
Совсем другие на стенах обои.


* * *

Художница С. подошла к окну и выглянула вниз:
«А вы знаете, что здесь обитают сильфиды?»

Внизу был серый двор-колодец:
полуслепые шершавые стены,
два приблудных котёнка,
сосуд из пыльного стекла на втором этаже дома напротив,
круглая клумба с полуувядшими фиялками,
обложенная выбеленными обломками кирпича,
сырой горький воздух.

«Как же, знаем, знаем», — обернулись дружно к художнице С.
юрист Б., поэт С., философ А. и неизвестный
по имени Боренька.
«Они ко мне часто прилетают», — добавил, о чём-то подумав,
юрист Б., подкручивая несуществующий гусарский ус.

Шёл 2001 год. Исидор Севильский был избран покровителем Интернета,
в России на 5 лет запретили клонирование человеческих существ,
17 августа в Маниле погибло 70 человек при пожаре,
1 декабря официально создана партия «Единая Россия»,
я была влюблена впервые в жизни,
конечно, не зная, что даже не запомню твоего лица.
Всё, что было тогда у меня моего, — это
три очень коротких платья, белые туфли
на неудобных высоких каблуках
и горсть тыквенных семечек в кармане.
Я была счастлива, потому что несчастна. Поэтому,

когда мне предложат выпить из Леты,
забыть, освободиться из этого плена, —
оттолкну руку дающего, вернусь обратно,
чтобы увидеть, что всех, кого я любила,
оплакали другие мужчины и женщины,
другие закрыли им глаза, то есть

все, кого я любила, оказались не теми,
кем я их помнила. Память
бесполезна столь же, сколь драгоценна.


Про любовь

В четыре утра началась гроза. Такой давно не помнили:
Как будто разбилась толстая стопка тарелок,
За первой — вторая, за второй — третья, —
Целый посудный магазин. Было светло,
Несмотря на четыре утра. Было жарко. Кажется,
Проснулся весь дом. Всем домом не могли заснуть.

Сначала мы с ней шёпотом разговаривали, потом перестали.
Лежали, думали: то ли каждая о своём,
То ли обе не думали ни о чём, всё равно гроза. Поэтому,
Когда между раскатами грома она,
Положив голову ко мне на плечо, громко произнесла:
«Ночевала тучка золотая на груди утёса-великана»,

Невозможно было не рассмеяться: «Что это?»
«Лермонтов», — невозмутимо ответила она
И так же невозмутимо продолжила:
«Утром в путь она умчалась рано,
На рассвете весело играя».
«Господи, ты это про что?» — «Про любовь, конечно».

«Но ты же понимаешь, как это пошло звучит?»
«Ой, это неважно, когда про любовь.
Только я не помню, что там у них было дальше».
Я и так знаю, что обычно бывает дальше:
сначала примитивная идеализация,
затем примитивное обесценивание, поскольку
примитивная идеализация уже невозможна,
слатшейминг и объективация одновременно,
газлайтинг, депрессия после разрыва, травматическое письмо,
очередное открытие собственной сексуальности,
затем опять примитивная идеализация нового объекта,
спи уже, спи наконец, иначе срочно придётся
тебя объективировать, а это, как всем известно —

разговор уже совсем не про любовь.


* * *

Уже давно полюбила одежду
На размер или два больше, чем следует.
В такой удобно прятаться от всех.
В широкой кофте видно не меня, а кофту:
Её цвет, её мятые складки, её легкомысленный покрой
Или добротный пошив.

Может быть, поэтому
И люди мне всегда нравились те,
Которые казались больше меня: за ними,
За их умом, обаянием всегда можно спрятаться,
Быть незаметной, как тело в кофте
На размер, а лучше на два больше, чем нужно.

Иногда мне кажется, что вот оно, самое страшное —
Найти человека себе по размеру, поскольку,
Пока это не случится, ты не узнаешь,
Какова ты на самом деле, соответствующая ему во всём, —
Бесполезна, красива, нежна, безобразна, практична, сравнима
С дорогой французской юбкой, с дешёвым китаем.


* * *

                                Олечке Торопчиной

Отключили горячую воду.
Третий день кипятим воду в большой кастрюле,
В которую я обычно складываю свежие беляши,
Возимся с тазиком, моемся в нелепых позах, стараемся
Не думать о том, как глупо выглядим со стороны,
Стукаемся больно локтем, коленом, плечом
О край остывающего тазика, холодной ванны.
Горячей воды всегда не хватает.
Совсем измучились, раздражаемся.
Сколько так ещё будет — не знает никто.
Обещали включить в пятницу, но, сами знаете,
Никогда нельзя верить тому, что тебе обещали.

Выливаешь в таз очередную кастрюлю,
Пробуешь рукой, морщишься,
Бормочешь под нос: любое домашнее бедствие — как любовь.
Так и она: то чересчур горячо, то слишком холодно,
Больно стукаешься локтем, плечом,
Сердцем, взглядом, но всё равно продолжаешь
Опускать руки в воду, обжигаться,
Терпеть, замирать ненадолго, согреваясь,
Чувствовать безнадёжно, как всё остывает,
Знать, что, как всегда, любви не хватило, выходить замёрзшим,
Вспоминать то, что не хочется помнить:
Никогда нельзя верить тому, что тебе обещали.


* * *

Чтобы придать нужную форму стволу бонсай,
нужны годы. Ствол можно перетянуть проволокой
у самого основания, главное — не сломать его,
а только сдавить верхние ткани,
сокодвижение не должно быть нарушено.
Ещё можно обре́зать ветки в определённом порядке,
задавая росту нужное направление.
Способов формирования ствола и ветвей так много,
что не имеет смысла перечислять их все.

На кухонном окне у меня живёт карликовая магнолия.
Дважды в год у неё наступает осень.
Дважды в год на ней набухают крохотные бутоны,
белые карликовые цветы похожи на капельки молока
на кошачьих усах или что-то такое же очень милое.
Через несколько дней они высыхают прямо на ветке.
Каждый раз, когда я подхожу к окну,
хочется осторожно её потрогать,
пальцы, даже не касаясь коры, сами повторяют в воздухе
все изгибы изуродованного ствола.
Редко можно увидеть что-то прекрасное так близко.

Грань между травмой и красотой всегда настолько тонка,
что, не сохраняя первого, невозможно сберечь второе.


* * *

Когда в моей жизни появилась Ленка,
С нами перестали разговаривать почти все наши друзья —
Дорогие друзья, у них было своё представление о том,
Как стоит жить каждой из нас.
Это была середина нулевых —
Соцсетей у нас не было, о травле ты узнавал не сразу,
А только через неделю, месяц, даже год.
Однажды я зашла к знакомой отдать книгу —
От меня отвернулись все, кто был в комнате.
Нас перестали звать в гости, выпить и почитать —
Это была середина нулевых, поговорить, выпить и почитать —
Единственное, что имело смысл, что помогало выжить
Двум глупым девочкам из крошечного городка.
Иногда мы говорим, что до сих пор вместе
Именно потому, что тогда
У нас не было никого, кроме друг друга.

На днях, пытаясь обидеть, назвали бездарной.
Лет десять назад я бы очень обиделась, поскольку —
Быть талантливой в том, в чём хочется быть талантливой,
То есть поговорить, выпить и быть прочитанной, —
Единственное, что имело смысл
Для глупой девочки из крошечного городка.

Однако я давно осознала, что талант —
Это то, что даётся бесплатно, а значит,
Ничего не стоит.

С каждым годом я всё меньше понимаю людей,
Их желание заставить тебя быть той,
Кого они хотят перед собой видеть, однако
С каждым годом я всё больше понимаю, что такое жизнь, —

Это фейсбук, в котором
Мы никогда не оправдываем ожидания друг друга.


* * *

Вчера вечером решила печь слоёные улитки.
Достала тесто, разморозила. Долго решала,
Какая начинка лучше —
Смородиновое варенье или жимолость с сахаром.
Остановилась на жимолости. Это была ошибка,
Но на то и нужны ошибки, чтобы каждый день их совершать.

Пока заворачивала тесто с вареньем в рулетики, думала
О восьмом размере Долли Партон,
О серьёзных смешных птицах на дворовом снегу —
Не на первом ярком, но уже на третьем ненадёжном,
О том, что по свежевыбритым вискам
Всегда приятно проводить пальцем против роста волос.

Заварила чай, надела тёплую красную кофту,
Почувствовала острый приход уюта и глубокий стыд:
В наши всегда тяжёлые времена
Жить домашними мелочами, радоваться им открыто, не думать о плохом —
Это минутная слабость, политическая и эстетическая недальновидность,
Возможно, даже грубое проявление нетолерантности.


* * *

В город опять приезжают с концертами
Стас Михайлов, Сергей Безруков и группа «Аквариум».
Голуби собираются в гопницкие стаи с началом зимы,
Не дают пройти, бьют крыльями по ногам, требуют откупного.
В десять утра и в семь вечера на Вайнера задумчивый армянин
Пьёт из пластикового стаканчика вино, курит,
Дым рассеивается на расстоянии вытянутой руки.

Смотри, запоминай, чтобы завтра можно было
Не ждать чего-то ещё, не сожалеть, что упустила, поскольку
Другого никто из нас не заслуживает, и некого
По-настоящему взять за руку и молчать, даже если
Есть к кому жаться и рядом с кем греться.

Смотри и запоминай, повторяю: вот это вот всё беспричинно
Останется навсегда без тебя так же, как и с тобою,
Светящиеся витрины, ком воздуха на бегу, невысказанная любовь,
Лопнувшая ручка пакета,
Раскатившиеся мандарины.


* * *

Сегодня Подлубнова упомянула, что обязательно нужно съездить в Тагил.
Вчера Каневский при встрече сказал, что обязательно нужно съездить в Тагил.
Недавно Дозморов мне писал, что обязательно нужно съездить в Тагил.

До сих пор из всех, кого мы звали в Тагил,
Кто хотел съездить в Тагил,
Сделали это только два человека —
Одна хорошая женская пара, назовём их, к примеру, Люда и Юля.

Мы выехали осенним сырым екатеринбургским утром,
Приехали тёмным тагильским днём,
Испробовали все возможные местные развлечения:
Прогуливались вдоль отреставрированных демидовских складов,
Ели тагильскую пиццу с куриной грудкой, грецким орехом, брокколи и зелёным яблоком,
Больше похожую на пирог,
Удачно фотографировались с тагильскими паровозами
И не менее удачно избегали тагильских цыган,
Конечно, залезли на Лисью гору, похожую на женскую грудь,
Конечно, осмотрели пожарную башенку на ней,
Похожую на возбуждённый сосок.
В общем, удачно избежали всех возможных опасностей.
Каких и где? Не могу вам точно сказать, ведь опасности
Всегда поджидают там,
Где ты их совсем не ждёшь.

Теперь Люда и Юля живут в Майами.
У них там есть дом, дочь, улыбки на утренних лицах и,
Почему-то мне так кажется, обязательно есть круглый стол —
То есть у них есть всё, что было у них и здесь,
Но не было до конца настоящим.

Я помню, как мы собирались
За их круглым белым столом в вечерней кухне-фонаре,
Они слушали терпеливо наши скучные разговоры о литературе,
Оживлялись по-женски, когда все наконец
Начинали громко сплетничать
Про Машу и Веру, про Олю и Нину,
Про остальные имена умолчим.

Вечер заканчивался. Мы расходились. На улице
Ни в коем случае уже нельзя было говорить громко —
Здесь никогда нельзя говорить громко
О своих друзьях, о своей любви, проверенной временем, поскольку
Тебя могут понять не так, как нужно, точнее,
Тебя могут понять именно так, как нужно.

Иногда мне становится интересно,
Почему мне не нравятся целующиеся рядом люди —
Просто потому, что мне не нравятся целующиеся прилюдно,
Или потому, что я не могу себе позволить такую малость.
Всё, что я могу сделать, — тихо, очень тихо,
Стараясь, чтобы никто даже не заметил, что я что-то говорю,
Прошептать на ухо: «Я бы так хотела сейчас тебя поцеловать», — и
Сразу же отодвинуться, поскольку всегда помню:
Малознакомые люди
Будут к нам лояльно относиться только в том случае,
Если мы не будем при них
Слишком часто касаться друг друга.


* * *

Нежность состоит из мелочей терпения.
И еды.

Мне 7 лет. Лето, ул. Свердлова с густыми акациями,
С деревянными лестницами в двухэтажных домах.
Днём меня отправляют за булкой горячего хлеба
На хлебозавод через дорогу. На сдачу
Можно купить булочку за 3 коп. с сахарной поливкой.
Съедаю булочку, потом
Не могу удержаться от кисловатой ржаной корки.
Дома меня ругают за ободранную корку, на следующий день
Опять отправляют за хлебом. На сдачу
Опять можно купить булочку с сахарной поливкой.

Моему племяннику 5 лет. Дедушка сам
Научился жарить ему котлеты, как нужно и вкусно,
Никто больше так не может,
Даже бабушка учится теперь у дедушки:
Добавляет в фарш яйцо, перекрученную в мясорубке маленькую луковицу,
Размоченный в молоке хлебный мякиш, никакого перца.
Теперь ещё научился печь оладьи.
Сначала добавлял слишком много сахара, а сейчас ничего.
Льёт на сковородку тесто, брызжет горячее масло,
Ворчит: «Уйдите все, не мешайте, отстаньте».
Внук совсем как дед: «Ты плохой дедушка, не играешь со мной, не люблю тебя».
После обеда засыпают довольно на одном диване,
С одинаково детским выражением лица.

Мне 41. Уже двенадцать лет
Мусор из дома выношу только я, поскольку
Кто-то же должен его выносить. Собираю на бегу
Мешок с очистками, пустую бутылку,
Упаковку от яиц, в последний момент замечаю
Пустую коробку из-под конфет, открываю её, понимаю:

Любовь — это когда последняя конфета всегда засыхает, поскольку
Каждый из вас думает, что её доест второй.


* * *

Прекрасное: фиолетовая цветная капуста на грядке,
Поднимающая понемногу листья, как женщина,
Укладывающая волосы на затылке в тяжёлый узел;
Крошечные грибы, прорастающие в садовой скамье, —
Жёлтые, точно кончики отцовских пальцев,
Протравленные никотином, металлический запах детства;
Маленький белый цветок на фоне колодца —
Без вкуса, без запаха, сгибающийся под ветром,
Выпрямляющийся снова, не оставляющий тени;
Вытертые тарелки, вылинявшие полотенца,
Вилки с погнутыми зубцами, затупившийся кухонный нож
С пожелтевшей ручкой, закруглённым лезвием;
Запах дыма, жарящегося мяса, мыть картошку в бочке,
Обломки батона и разговоров, жёлтый укропный венчик, солнце,
Безуспешно пытающееся сесть несколько часов подряд.

Жизнь на мгновение вырывается из тебя
Узким и длинным пламенем,
Не спрашивая — кто мы, куда, для чего.
Ты закрываешь горло ладонью от ветра,
Поднимаешь ворот свитера повыше,
Надеваешь куртку, застёгиваешься, поскольку —
Это единственное, что бережёт тебя, не даёт уйти.


Ничего не бояться

Мачеху посадили в 41-м. Кричала, продавая по карточкам хлеб,
Что скоро помрём все с голоду, всех закопают,
Сама покупателям отреза́ла па́йки меньше, чем нужно.
Остались: тринадцатилетняя и девяностолетняя.
Бабка тоже была неродной, любила, выпив,
Доставать из сундука лежалые нафталинные вещи,
Показывать: «Это мне Андрей Иваныч подарил,
А это Пимен Валентиныч —
Настоящая шёлковая бахрома у шали,
Настоящая лисица на воротнике,
Руки у него были белые, перстень с весёлым камушком,
Горел, как звезда».

Больше никого не было. Голод наступил быстрее, чем думали.
Съел лисицу, съел шаль, начал есть бабку.
Голову пришлось обрить. Тринадцатилетняя мыла девяностолетнюю,
Вшей с головы каждый раз соскабливала ножом.

Снег в этом году выпал рано,
Доел всё то, что не успели съесть люди,
На чужом голоде, казалось,
Вырос выше тринадцатилетней девочки.
Вечером она ходила за водой. Идти нужно было далеко.
Было темно и страшно. Прислушивалась: нет ли кого
Позади или впереди, звёзды над ней горели, переливались,
Как перстень с весёлым камушком, лёгкая юность.

Тусклый месяц был тусклым и тупым, как нож.
Зимнее дыхание цве́та молока с водой,
Молоко, разбавленное водой, на промёрзшем подоконнике.

Вшей не становилось меньше, до сих пор кажется,
Что они были ненастоящими,
Головной платок ими кишел, вода была нужна каждый день.
Каждый вечер.

Самое главное по пути домой было одно — услышать чужие шаги
Позади или впереди, знать, что ты не одна на этой дороге,
Вздохнуть с облегченьем: сейчас можно ничего не бояться.


Поколения

Ходили вчера в ГЦСИ на лекцию о современной фотографии.
Вход свободный. Перед лекцией заскочили в секонд,
Купили два пальто Ленке — 1200 за оба. Прекрасный выбор.
Так лекцию и слушали: Фёдоровна — вся такая серьёзная,
С красивыми ногами, обтянутыми красивыми джинсами,
Записывала имена фотографов в телефон, а я —
В стильных очках, в лаковых туфлях — сидела рядом на подоконнике —
Прямо как в интеллектуальном кино, как это обычно снимают. В ногах
У меня стоял дурацкий пакет с двумя пальто. Вокруг, и справа, и слева,
Были только молодые и свободные: с тёмными немытыми волосами, с прядками,
Скрученными в уже не очень модные, но до сих пор хипстерские
Японские узелки на затылке,
С небрежными светлыми каре, со смешными большими серьгами,
С внимательными лицами, знающие много умных слов,
Видевшие много современного искусства. И без пакетов.
Когда лекция закончилась — хорошая была, кстати, лекция, —
Вышли на улицу. Начинался мелкий противный дождь. Зонт доставать не стали.
Выходившие за нами девочки трещали без умолку:
«Биеннале, наконец скоро биеннале!»
«Пойдёмте ещё где-нибудь посидим, ещё совсем рано».
«И тут он мне говорит, что женщина не должна за себя платить,
Иначе мужчина — не рыцарь. Ну я ему и ответила всё, что я думаю».
Мы же пытались понять, с какой остановки можно быстрее уехать домой —
Было уже поздновато — почти девять.

Доехали. Зашли в «Магнит» недалеко от дома. Купили
Мешок картошки (давно хотели сварить в мундире), мешок лука,
Маленькую дыню, творог Ленке, пакет томатного сока —
Устали, замёрзли, а дома было немножко водки.
Забыли хлеб, вернулись, взяли чёрный, душистый, с семечками —
Сегодня была на него двадцатипроцентная скидка,
Иначе бы брать не стали. Посчитала покупки, вспомнила,
Что нужно будет купить ещё лекарства себе и коту,
Съездить к своим в Тагил, заплатить за квартиру, не забыть —
В следующем месяце придётся
Платить уже вдвое больше — должны наконец включить отопление.
Подумала: «Как бы я одна выживала? Вдвоём всегда легче».
Забрала у неё сумку. Улыбнулась: хорошо,
Когда это «вдвоём» — всегда в радость. Не всем так везёт.

Дома позвонила маме, спросила, как она, как здоровье, что нового.
Мама сказала: «Всё хорошо сегодня, никого дома нет, я отдыхаю.
Нового ничего, слава богу, нет.
Никому ничего не нужно варить, ни о ком сегодня думать не нужно,
Только вот кота накормить. Вечно блажит, будто не кормят. Помрёт,
Другого уже заводить не буду. Ты, главное, если что, помнишь,
Где лежит платье в гроб и бельё, если вдруг что со мной случится?
В маленькой комнате, на третьей полке. Когда приедешь,
Ещё раз скажу, где лежит карточка — коплю от всех потихоньку,
Похороны нынче восемьдесят тысяч, так чтоб вам полегче было.
Главное, не забудь: фото на памятник — лежит вместе с платьем.
У меня там причёска удачная.
И выгляжу хорошо.
И глаза будто сияют.
Будто сияют».


* * *

Воспоминание, придуманное, как все воспоминания:
Тающее масло вечернего света,
Только начинающаяся осень, осязаемая, как речь внутри сна,
Автобусные поручни: кислый запах металла,
Чужой кожи, отсыревающей рыхлой бумаги.

Я возвращаюсь к тебе каждый вечер. Возвращение —
Это единственная возможность снова уйти.

Так останавливается дождь, часы, сердце, кот в дверях,
И ты никогда не знаешь,
Пойдут ли они снова, тихо скрипнув и щёлкнув,
Чтобы остановиться наконец навсегда.

Я выхожу на своей остановке. Пейзаж вокруг
Выучен настолько, что больше не кажется знакомым,
Потому что давно невидим.

Кажется, так начинается тоска, меры которой —
Тёмный гниющий двор, влажный асфальт,
Синее или красное издалека окно среди белых и жёлтых,
Высохшая головка клевера у подъезда
По левую, свободную, руку.


* * *

Взгляд из окна наружу и вниз
Чёрная сырая земля острые жёлтые листья на земле
Свежевыкрашенная зелёная оградка вокруг них
Красная детская качель пустая вздрагивает посередине

Жизнь хрупкая как старая китайская чашка:
Чёрное жёлтое зелёное красное прикидывающиеся живыми
На потрескавшемся бледном фоне
Пар от пока ещё горячего чая

Пустота снаружи делает меня всё меньше и меньше
Пустота внутри делает меня больше и больше
Идеальное равновесие: капля на конце ветки
За секунду до того как упасть


* * *

Родителям повезла старое ватное одеяло —
Хорошее, просто почему-то в странных пятнах после стирки.
Унесут в огород, положат на диван вместо матраса.
«Предыдущее наконец выбросим», — обрадовался папа.
В Тагил приехала поздно, было уже темно.
Нашла магазин, купила арбуз, сливы, виноград —
Мама хотела фруктов. Потом долго ждала маршрутку, мёрзла:
Справа — пакет с одеялом, слева — пакет с фруктами.
Меня ждали: напекли пирогов, потушили курицу.
Арбузу обрадовались. Заснули все рано — наелись,
Ну и октябрь — темнеет быстро, спать хочется больше.

Наутро снова ела пироги, курицу,
Пыталась смотреть телевизор, совсем как в детстве.
Потом родители стали ребёнку готовить сумку:
Полведра картошки, свёкла, морковка, варенье — всё своё.
Потом я уехала. Когда вышла на улицу,
Папа махал с балкона, мама — из кухонного окна.
Было воскресенье: настоящая хрустальная тишина
Звенела, как бабушкина ваза — мама хранит в ней пуговицы,
Хвойный лес с лыжнёй и грибами молчал прямо за нашим домом.
«Приедешь, обязательно позвони!» — крикнул мне папа,
Когда я прошла уже целый подъезд. Крикнула в ответ — позвоню.

Мы никогда не говорим, что любим друг друга.
Нас так не воспитывали. Это глупо и стыдно. Да и к чему?
Вот мои слова: одеяло, привезённое за 140 км,
Хотя легче было выкинуть, арбуз, купленный в темноте,
Хотя не было уже сил тащить и дурацкое одеяло.
Вот их слова: полведра картошки, три банки варенья.
Четвёртую не взяла. От пакета лука отказалась тоже.
Заставили взять пакет чеснока. Чеснок лёгкий.


В Ницце

Адамович, Георгий Викторович, похоронен на кладбище Кокад.
Малявин, Филипп Андреевич, похоронен на кладбище Кокад.
Юденич, Николай Николаевич, похоронен на кладбище Кокад.
Юрьевская, Екатерина, светлейшая княгиня, тоже похоронена на кладбище Кокад.
Понятно, что решили отправиться на Кокад.
Проведать своих, так сказать.

Нашли адрес, номер автобуса, остановку, добрались.
Нашли кладбище. Французское. Широкие аллеи,
Фарфоровые букеты у надгробий, чистенько, как в библиотеке.
Нам, сами понимаете, очень понравилось. Но где тут наши, не знает никто.
Смотрели на схему, спрашивали у прохожих,
Как русские чаечки, выкликали скорбными голосами: «Руссо, руссо!»
Молва о нас разнеслась по пустому кладбищу.
Приехал служитель на специальном кладбищенском автомобильчике,
Махнул рукой — за мной мол, руссо. Вывел прочь,
Ещё раз махнул куда-то через дорогу. Пошли через дорогу — нашли Кокад.
Узнали его сразу: вверх, на разнобокий пригорок, поднималась
Узкая полоса земли, густо заросшая горячей растительностью.
Человек в светлой грязной рубашке косил траву.
«Кокад?» — спросили мы. «Ну да, Кокад, Кокад», — ответил он нам —
Задумчиво, как будто только сейчас задумался, Кокад ли это,
Кто мы, где он, зачем живёт?
Обрадовались привычным русским сомнениям, подарили ему бутылку водки
(Да, в Ниццу мы привезли 4 бутылки водки). «Пасха же завтра!»
Пошли гулять. Рассматривали имена и даты,
Тыкали пальцами — мы же туристы,
На краю каждой могилы криво лежал сухой лист или несколько.

Кажется, в тот день я много поняла о родине,
Всё, что можно понять, но никогда нельзя внятно сказать:
Старые могилы, жмущиеся друг к другу, обнимающие друг друга,
Безропотно стоящие друг на друге,
Какие-то насекомые, стрекочущие в траве,
Пасха, водка, жизнь как нежелание уезжать, однако
Завтра всегда пора уже уезжать.

Адамовича мы не нашли. Нашли его тётку.
Совсем не почувствовали себя обойдёнными —
Обрадовались этой тётке, как будто родной.


* * *

Приметы осени просты и нелепы:
На балконе восьмой день сушится ватное одеяло,
Запотели окна, на подоконнике — два кочана капусты,
Пара десятков садовых груш в картонной коробке,
Четыре из них незаметно сгнили.

Кот спит на диване, распластав лапы и хвост, —
Включено наконец отопление, можно не жаться к хозяевам.
Убираешь одеяло с балкона на сушку в гостиной —
В старческих пятнах, обессиленное, распластало края,
Свешиваются с сушки, как спящие лапы кошачьи.

На книгообмене в библиотеке почти нет книг,
Всем холодно — и бумаге, и людям, её приносящим,
Только два тёмных тома Золя, учебник по немецкому,
Выцветшее путешествие Чехова на Сахалин с запахом старости.
Ещё Джек Лондон — «Маленькая хозяйка большого дома».

На голубой нежной обложке — силуэты главных героев
В тонкой золотой оправе, похожие на камею для глупых туристов,
На отпечаток на таком же маленьком моём сердце.
Что-то внутри надламывается, забираешь себе и хозяйку, и дом,
Все 280 страниц Госиздата Карельской АССР,

Чтобы не прочитать никогда.

Посмотреть в окно, пробормотать бессмысленно и привычно:
«Осень, опять осень, когда же это закончится»,
Потихоньку начать подниматься на второй этаж,
Так до конца и не проснувшись,
Открыть дверь только со второго или третьего раза.


  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  

Продавцы Воздуха

Москва

Фаланстер
Малый Гнездниковский пер., д.12/27

Порядок слов
Тверская ул., д.23, в фойе Электротеатра «Станиславский»

Санкт-Петербург

Порядок слов
набережная реки Фонтанки, д.15

Свои книги
1-я линия В.О., д.42

Борей
Литейный пр., д.58

Россия

www.vavilon.ru/order

Заграница

www.esterum.com

interbok.se

Контактная информация

E-mail: info@vavilon.ru




Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service