Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
 
 
 
Журналы
TOP 10
Пыль Калиостро
Поэты Донецка
Из книги «Последнее лето Империи». Стихи
Стихи
Поезд. Стихи
Поэты Самары
Метафизика пыльных дней. Стихи
Кабы не холод. Стихи
Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами
ведьмынемы. Из романа


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Воздух

2019, №39 напечатать
  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  
Автор номера
Интервью

Екатерина Симонова
Беседу вела Линор Горалик
«Не люблю, когда между лирическим героем и автором ставят знак равенства» — но многие ваши тексты словно бы специально построены как приглашение поставить знак равенства между лирическим героем и автором (и тот, из которого взята эта цитата, не исключение); как их размежёвывать, — и в чём ваш лирический герой — не-автор, в чём они принципиально различны?

        Я сама иногда не знаю, как их размежевать (после этой фразы должен быть смайлик, возможно, даже два). Да, часто мои стихи — это действительно почти хронологическое, пошаговое изложение реальных событий, однако мелкие детали врут, появляются какие-то вещи совершенно из другого дня, года и вообще чужой жизни, все предметы и слова нужны только для того, чтобы подвести к какому-то необходимому мне (точнее, тексту) выводу. Вот и выходит, что я — это явно не мой лирический герой: в моей реальной жизни гораздо меньше символов, совпадений, да и выводов я делаю гораздо меньше, особенно из собственных ошибок (здесь тоже можно поставить пару смайликов). Так что: моя лирическая героиня — это та, которой я хотела бы быть, но — не являюсь.
        На деле всё просто: стихи придуманы, я — настоящая. Стихи ничего не чувствуют, а только кажутся чувствующими, мне же может быть по-настоящему больно, страшно, горько, тепло, хорошо, отвратительно и т.д. до бесконечности.

        Вещный мир ваших текстов постоянно оказывается своего рода лабиринтом, в котором герои блуждают, не стремясь найти выход: хочется сказать, что этот лабиринт устраивает их, что они приняли и освоили его как жилое пространство, превратив ограничение в принятие, тесноту в близость. Как устроены отношения автора с вещным миром в реальной жизни — и действительно ли его освоение, осваивание имеет такое большое значение, как кажется при наблюдении за тем самым лирическим героем?

        Я люблю вещи. Вещи лучше людей. Вещи не лгут, не смеются над тобой, не предают. Если ты бережёшь вещи, то они не оставляют тебя, в отличие от людей. Умирая, мы сами превращаемся в вещь. Вещи приносят успокоение. По крайней мере, мне. Вещи — это память. Вещи — это воплощение не только чего-то знакомого, но и чего-то неизведанного, о чём ты никогда не узнаешь. Но зато можешь коснуться вещи, которая — знает.
        В гостиной у нас висит картина, которую когда-то Евгений Туренко подарил Елене Фёдоровне, ещё тогда, когда мы с ней практически не были знакомы. На мой взгляд, картина жутковатая: на фоне змеящегося грозового неба — голова не то лошади, не то человека. Лошадиная часть оскаливает зубы, как будто она — любимая лошадь вестника Апокалипсиса, простигосподи, человеческая часть преспокойно курит. Понятно, что в нашей тагильской квартире её не было — эта вещь меня пугала. Однако в Екатеринбург, неожиданно даже для меня самой, она переехала с нами. И уже седьмой год висит на парадном месте (подняла глаза от монитора, ещё раз с удовольствием её обозрела). Жизнь изменилась, и из ужасающего меня предмета картина незаметно превратилась в память о Туренко, о той юной Лене, которую я не знала и которую уже не узнаю, в воспоминание о совсем другой жизни.
        Мы едим со столового набора из 12 тарелок, советских времён, made in bulgaria, который я, каюсь, потихоньку бью — осталось уже только 6 тарелок, не знаю, что буду делать, когда их станет ещё на одну меньше — на них же не одна жизнь уже съедена! Cуповые тарелки подарены бабушкой — семидесятые, made in china, причём — «Дневной Китай», то есть сделанные на экспорт, как говорили у нас дома с гордостью: берегу их дико — как память о бабушке, о её квартире, о серванте, где они пылились, купленные по случаю, в одном из ящиков, память о стоявшем рядом с сервантом пианино, на котором я так и не научилась играть, потому что возненавидела сольфеджио и вообще мне на ухо слон наступил, память о красных пластмассовых часах на шкафу в маленькой комнате (у нас всегда так говорили — не «гостиная» и «спальня», а «большая» и «маленькая» комнаты, и я продолжаю так говорить) — теперь эти самые часы стоят у меня в спальне, но почему-то кажется, что те, из детства, были другие, особенные, волшебные; в спальне у нас висит на стене керамическая маска луны — с человеческим лицом, с закрытыми глазами (куплена в Ницце, в мастерской-магазинчике художницы по имени Вероника Пиньятта, и сразу вспоминается весна, похожая на лето, и апельсины в траве, и китайско-арабский квартал, в котором оказалась наша гостиница и эта мастерская), а со стены напротив этой очеловеченной луне играет на дудочке девушка цвета морской волны, и глаза у неё тоже закрыты, и волосы струятся вверх, против всех законов физики и здравого смысла, и эту картину нарисовала моя любимая художница Ирина Бабушкина, которая нарисовала и обложки к половине моих книг. У меня очень плохая память, поэтому я люблю всё, что мне о чём-то напоминает, точнее — не даёт что-то забыть.
        Даже сейчас: села отвечать на вопросы, поняла, что чего-то явно не хватает для того, «чтобы всё было правильно». Пошла, порылась в ящике, выбрала два кольца (не смогла остановиться на одном): из моего любимого антикварного битого фарфора — белое с синеватым венчиком засохшего растения, будто на фоне заснеженного поля, — и прямоугольное, из 130-летней тарелки, желтоватое, в мельчайшей кракелюрной сеточке, с синей узорчатой каймой с левого края. Стучу по клавиатуре, периодически то посматриваю на руку, то меняю кольцо.
        Как не любить вещи? Каждая вещь — это целая история. А я люблю истории. Слушать, читать и — записывать.
        Как не любить их как часть себя?

        Не единожды и не дважды читатели и критики, говоря о вашей поэзии, поминают родство с Серебряным веком, — но мне всё время чудится в этих словах некоторое упрощение и слышится голос не то преисполненного внезапной нежностью Чарльза Буковского, не то вообще Уолта Уитмена. Чтобы не играть в эту неприличную угадайку, — можно спросить вас саму о значимом поэтическом родстве?

        Вот вы первая в моей жизни про Уолта Уитмена сказали! Дело в том, что именно Уолт Уитмен — это первый поэт, которого я запомнила, что ли, в школе. Это было начало девяностых, когда экспериментальные программы в обычной школе приветствовались. Поэтому в 11-м классе мы проходили Уитмена. И я по нему писала реферат, который и защищала вместо итогового экзамена. Поэтому с «Листьями травы» пришлось провести много времени. Это сейчас кажется, что ничего особенного. Но на самом деле: начало девяностых, нет интернета, Урал, Тагил, школа! Как в этот перечень попал Уитмен, до сих пор не понимаю. Не могу сказать, что мне он понравился (в данном случае слово «понравился» — очень неточное слово, а точнее почему-то и подобрать не могу), но времени, повторюсь, я с ним провела много. Наверное, поэтому писать стихи я начала — с верлибров. Само собой, про фей и эльфов, про нежных черноволосых дев. С ними гордо и отправилась в нашу тагильскую поэтическую студию «Ступени», где познакомилась с Евгением Владимировичем Туренко, который стал мне наставником и другом (не люблю эти общие определения, но как это иначе назовёшь?). Правда, через много лет я узнала, что, не в силах определиться, стихи я пишу или прозу, Туренко, заведовавший поэзией, и Борис Телков, заведовавший в «Ступенях» прозой, оба пытались от меня откреститься: Туренко говорил, что я пишу прозу, поэтому пусть со мной занимается Телков, на что Телков отвечал, что мои тексты — это, несомненно, стихи. В итоге не повезло Туренко — ему всё же досталась я, которая пишет не то прозу, не то стихи. Но раз решили, что это всё же стихи, то... Что поделать. Евгений Владимирович быстро научил меня рифме.
        Вторым важным поэтом стал, как ни странно, Фет. По нему я писала диплом, на странную тему: «Тема смерти, бессмертия и сущности бытия в творчестве А.А. Фета», поэтому с его стихами мне тоже пришлось провести много времени. Наверное, подумала я сейчас, потому-то Фет и Уитмен так хорошо в меня въелись, потому что пришлось провести с ними очень много времени — исключительно по суровой учебной необходимости. Иначе вряд ли мы бы с ними подружились, как я подозреваю, с учётом-то моей любви к прыганию по верхам и нелюбви к дотошному ознакомлению с чем угодно. В любом случае, именно от Фета, кажется, мне в наследство досталось то ощущение лёгкости и мрачности от текстов, от которого я, мне кажется, и рада бы порой избавиться, но помню, что от наследства отказываться грех (практичность — это, видимо, тоже у меня от Фета, а не только от моих исключительно крестьянских предков).
        Ну и третьим в этой не слишком весёлой, однако на удивление дружно бородатой компании стал Михаил Кузмин. Туренко дал почитать. Нужно ли говорить, что стихи мне его не понравились? Ну, странные они были какие-то. Хотя про еду, про красивые вещи, про мир мелочей, прелестных и воздушных — это красиво написал и по делу. Тут я против возразить ничего не могла. А со временем как-то втянулась — до сих пор не знаю, то ли это стокгольмский синдром, то ли та самая великая любовь, которая Случается Только Один-Единственный Раз В Жизни. Прочла всё, что смогла найти. Если бы у меня была хорошая память, то «Дневники» его знала бы наизусть. Все книги, которые попадаются на пути, — скупаю и принимаю в дар. Единственная в жизни книга, которую я «заиграла» (то есть взяла почитать и не вернула), — тоже про Кузмина. Вон, стоит сейчас передо мной на полке, стыдит меня. Мне стыдно, но я держусь и молчу. Тем более, что хозяин обратно вроде и не просит. Горда имеющимися у меня репринтами и прижизненными изданиями — надеюсь, не последними в коллекции. При этом: общаться с Кузминым, с живым и настоящим, я бы категорически не хотела, мы бы явно не поладили и раздражали друг друга. В конце концов, любить поэта и символ — это совсем не то, что любить реального человека. А человек Михаил Алексеич был неприятный. И за это, каюсь, я ему тоже воскуряю фанатские фимиамы. Через сто лет — можно.

        «...наслаждались / ощущением того, что всё это больше не повторится», «...Кажется, так всё и есть в самом счастливом аду» — странное свойство для современной лирики: насыщенность счастьем там, где обычно принято насыщать текст трагедией; голос любви и надежды даже в контексте потери и утраты. Как это устроено, — и действительно ли это устроено так?

        До тех пор, пока не прочитала вопрос, ни разу не задумывалась над этим.
        Однако ответ на вопрос № 4, мне кажется, отчасти вытекает из ответа на вопрос № 1: поскольку героиня моих текстов — это желаемая версия меня самой, то как же можно желать, чтобы в моём воображаемом идеальном мире моя идеальная версия страдала, горевала и испытывала всё то дурное, что испытывает настоящий человек. Ну что я, зверь какой, что ли? Неурядицы, трагедии, печали, неудобства, раздражения, неизбежность и невыносимость страдания и всё такое — этого полным-полно в реальной жизни.
        На самом деле я просто не умею долго печалиться. Понятно, что на стихах это тоже не могло не отразиться.

        «...Смотри и запоминай, повторяю: вот это вот всё беспричинно // Останется навсегда без тебя так же, как и с тобою». Время — едва ли не один из главных персонажей ваших текстов, и кажется, что оно неожиданно милостиво к своим подданным: сохраняет бесценное, избавляет от невыносимого, наделяет только той болью, от которой преображаются к лучшему. Как получилось, что один из самых страшных персонажей культурного контекста фактически приручён вами?

        Начнём с того, что мне очень нравится слово «время». И его цвет (поскольку каждая буква и каждое слово имеют свой цвет). Если же мне что-то нравится, то я с этим чем-то маниакально не могу расстаться: к примеру, уже второй месяц подсела на ужасный химический рулет из «Пятёрочки» со вкусом клубники со сливками — покупаю через день, хотя в мире полным-полно других, гораздо более достойных вариантов к домашнему чаю, второй год как полюбила носить броши — и почти каждое утро цепляю что-то на пиджачный лацкан, хотя с вечера, засыпая, обещала себе (как сейчас помню!) хоть один день обойтись без этих брошей. Что уж тут говорить про одно-единственное красивое слово?
        Видимо, времени приятна моя маниакальная им увлечённость, поэтому оно отвечает мне хоть и сдержанной, но симпатией (Елена Фёдоровна прочитала ответ на этот вопрос и посоветовала быть скромнее и заменить выражение «маниакальная увлечённость» на более приличное «постоянство». Я в ответ вздохнула и сказала, что нужно писать правду).
        Если немного серьёзнее: понимание того, что ты конечен, даёт возможность понять, что и ты — часть времени. А значит, нет смысла с ним спорить. Поскольку не только ты — часть времени, но и оно — часть тебя. С собой же, всегда я считала, нужно жить во взаимопонимании и согласии. Потому что от всех других, от кого угодно — от родных, друзей, любимых, животных (отвлеклась и погладила-побесила кота, продолжающего неприлично толстеть), но от себя-то никак не избавишься.
        Вот так и выходит, что ты начинаешь понимать, что время — это тоже твой кот: вроде бы ты его не замечаешь, или он тебя иногда раздражает, однако... «без кота и жизнь не та». Это неназойливое постоянство. Это тепло сиюминутности. Это радость кратковременности.

        Ваши тексты своей нарративностью, иллюзией прямоты высказывания оставляют ощущение неподдельного авторского мужества: есть что-то немыслимо беззащитное в том, чтобы говорить так, чтобы предъявлять мысль таким языком. Представляется, что у определённого типа читателя чтение этих текстов должно создавать впечатление беспрецедентной степени сближения с автором. Случалось ли вам сталкиваться с подобной реакцией на ваши стихи: читатель якобы «знает» вас (а не лирического героя, как уже говорилось) — и в силу этого предъявляет на вас особые права?

        Боюсь, тут есть смысл говорить не об авторском мужестве, а только об авторском комфорте. Простота, сюжетность и, что уж греха таить, определённая доля инфантилизма — это три мои слона поэтического удобства: первое даёт возможность не думать о художественных тропах и приветствует исключительно повседневную речь, без пафоса и накала; второе даёт возможность рассказать какую-то историю (прозу я, каюсь, всегда уважала — именно уважала! — больше поэзии, была в ней какая-то обстоятельность, неторопливость и возможность поморализировать, особенно важная для женщины средних лет родом из глубинки); третье — я просто сама по себе такая (вот этого качества я очень долго стеснялась, пока не поняла, что именно оно даёт иллюзию полной безыскусности и той самой «беспрецедентной степени сближения читателя с автором», поэтому грех не воспользоваться тем, что даёт природа).
        Было некоторое количество забавных случаев, когда я удивлялась реакции людей на свои поэтические тексты (кстати, никак не могу понять, почему многие не любят слово «текст» вместо «стихотворение», — оно же просто короче, а что может быть лучше краткости в то время, когда и так всё время всё вокруг постоянно меняется?).
        К примеру, был написан текст про болезненные месячные. В течение дня я наблюдала не столько разрастающиеся перепосты, сколько многоуровневые обсуждения под ними, которые почти все до одного сводились к женским советам, как решить эту действительно наболевшую (простите посильный каламбур) проблему. Одна читательница даже не поняла, что это стихотворение (что, впрочем, неудивительно) и на протяжении нескольких часов обвиняла меня в халатном отношении к своему здоровью.
        Или вот в тексте «Я была рада, когда бабушка умерла» есть фраза: «В итоге / смерть даёт нам не меньше, чем жизнь: / законченный образ, историю, / которую нужно однажды рассказать, / чтобы не сойти с ума». Нашла замечательное обсуждение этого текста, где одна из комментирующих убеждала остальных, что, мол, нездоровый это текст, поскольку сам автор сообщает, что записал историю, чтобы не сойти с ума. Так я узнала, что люди действительно принимают за чистую монету всё, что прочитали (это, кстати, можно отнести к первому вопросу про разграничение автора и лирического героя). Заодно я узнала, что боюсь сойти с ума, поэтому, видимо, в качестве травмотерапии пишу мрачные истории.
        Вообще оказалось, что вот такое сближение прозы с поэзией — гораздо веселее и интереснее, чем писать просто стихи. Читать комментарии — всегда одно сплошное удовольствие. Под текстом про девяностые, где кошка разодрала туфли, все дружно начали вспоминать своих животных, дравших обувь, под текстом, где случайно упоминается роман «Маленькая хозяйка большого дома», несколько человек начали вспоминать про детские впечатления от этого романа, а под текстом про секонд-хэнд активно начали обсуждать секонды и шмотки. Иногда радуются, что, мол, вот, мы снова в катином стихотворении — и тогда даже я на пару секунд сама верю в то, что написала. Иногда смеются и подкалывают (и это, на мой взгляд, самое замечательное, когда под самыми страшными текстами можно увидеть что-то весёлое и/или ехидное, что-то активно сопротивляющееся безнадёжности и депрессивности бытия, даже если это иногда тебя раздражает, мол, «тема серьёзная, а они, а они ну опять как всегда!», а потом хмыкаешь и сам присоединяешься к словесному вертепу).
        Вот это вот, когда стихи не просто стихи, а интерактив, мне и по душе.
        


  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  

Продавцы Воздуха

Москва

Фаланстер
Малый Гнездниковский пер., д.12/27

Порядок слов
Тверская ул., д.23, в фойе Электротеатра «Станиславский»

Санкт-Петербург

Порядок слов
набережная реки Фонтанки, д.15

Свои книги
1-я линия В.О., д.42

Борей
Литейный пр., д.58

Россия

www.vavilon.ru/order

Заграница

www.esterum.com

interbok.se

Контактная информация

E-mail: info@vavilon.ru




Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service