Берлинский зоопаркЗнаю, что сказали бы веганы,
если бы я загрузила фото. «Её зовут Агата» — они фотографируются
с курицей на плече. И всё-таки моё стихотворение —
о несчастной любви. О которой поёт Барбра Стрейзанд —
отведи меня в зоопарк. Там, где дети из школы искусств рисуют
латы дюрерова носорога. Жирафы пробуют родить на крыльце своего минарета —
все глазеют, а няньки толкают тележки с новорождёнными. Учащиеся бесятся на игровой площадке,
обгоняя даже бойких обезьянок. Нахожу в сувенирном киоске открытку со слоником —
вцепившись, держится за мамин хобот. Здесь столько видов жизни — и только рвы
и стекло нас от них отделяют. Исчезни преграды, всё обернётся армагеддоном —
первыми нападут невротики львы. Что нарезают круги по вольеру, точно я
брожу по комнате, трудясь над диссертацией. Я вас люблю, — пишу, — и ничто меня не удерживает
в этом немецкозвучащем городе, в этом зверинце. От нелегального чувства, от влечения к смерти,
от банальнейшей радости жизни. Долго смотрит на рыб в аквариуме человек седовласый,
скорее всего, лишь за этим сюда и пришёл. Глоток океана в пигмалионовой горсти —
таков и наш id по сравненьи с любовью. Каковая есть волны, большие, могучие,
что обращают в пену бедняжку Русалочку.
Лейпцигская книжная ярмарка
«Что у них здесь намечается?» — «Демонстрация».
The carnival is not over,
думают красочные персонажи манги. Эти жизни уже отмечены знаком буквы —
у них есть силы наряжаться и гримироваться. Фауст с Мефистофелем обратили
в свиней кривляющихся студентов.
Полуголые мальвины, зеленоволосые эмо
с цветочными горшками на головах — Follow
your fucking dream — идут по воде.
Котоухие уфонавты, вампиры,
невесты воинов добра, плеяда Гарри Поттера,
прилетевшая на синюю софу. Мы давно уже признали, что один народ
может покорить другой народ, мучить его, истреблять.
Покаяние заморожено в музеях истории.
Такое скрупулёзное, что даже дрожь берёт.
Всё так печально, что посетители вот-вот заплачут.
Лишь поэтому они становятся чувствительней и лучше,
лишь поэтому геи, взявшись за руки, ходят по улицам,
а в городе так спокойно, словно никто
уже не сможет сделать ничего плохого. Даже если бы произошёл моральный кризис
и все внезапно бросили читать —
в нас издавна так много книг,
что мы как будто сделаны из их страниц. Мы шумим неистовее моря,
наши кольца точат короеды,
из отверстий вылезают эпосы. Остановить это невозможно, это уже случилось.
Цивилизация подражает природе —
книги из наших глубин покрываются листьями
и птиц приглашают спариваться.
Екатерининский дворец
В янтарном бальном зале, который, говорят, создали
искусные немецкие и датские умельцы,
я размышляю о судьбе своих детей. Получила его в подарок, украшен
двадцатью четырьмя зеркалами,
перламутровыми полами — но что мне с того? Восковые человечки, водяные с поджатыми
хвостами по углам рамы,
орёл герба Романовых. Когда так часто рожаешь, чувствуешь себя
полезной, и это как бы заполняет пустоту,
ведь для великих мыслей не остаётся места. Болтаешь с кормилицами о пустяках,
как о чём-то жизненно важном —
да, наследник должен выжить. Не умеешь ни читать, ни писать, но больше всего
ждёшь нежных писем от императора —
вот что жизненно важно. Не интересуйтесь моей родословной, не спрашивайте о детстве.
Так сложилось, была прачкой и фрейлиной,
а стала императрицей. Шутов, застолий, вина здесь должно быть в избытке.
Для кого эта роскошь, спро́сите? Счастье должно быть
навязчивым, чтобы покончить с горем. Екатерина жила полтора года.
Анна доживёт до двадцати.
Елизавета ещё станет императрицей.
Наталья умерла двух лет.
Маргарита не дожила до девятого месяца.
Пётр дожил до трёх с половиной.
Павлу был предначертан один-единственный день.
Наталья умерла шести с половиной. Некоторых других я даже не вспомню.
Они Романовы, такая уж династия. В янтарной комнате ты словно душа ледника,
причёсанная рыбьими гребнями. Медовый душок, безразличие к детям,
в то время как бесы правят страной. Три века спустя в шарлатанских журналах напишут:
один час, проведённый в янтарной комнате,
равносилен суткам, проведённым
в реликтовом хвойном лесу. Из-за рамы, что удерживает водяной,
ещё вынырнет динозавр.
Коммунарка
Мне говорили, имя демона упоминать нельзя,
но я не слушала, да и не было
у него имени. Предположительно в тюрьме НКВД,
подвешенный вниз головой,
замучен был один из моих прадедов. Вместе с другими военными
его зарыли в Коммунарке. Можно представить, как это
сказалось на его потомках. Почему вам кажется, что
нашими тусклыми жизнями
мы обязаны генам? Мне снился сон: иду извилистыми улицами
в кабинет терапевта, не зная
точного адреса. Там уже ждут психологини, которые заказывают
дизайнерские носовые платки ручной работы,
дорожа слезами клиентов. Они рассказывают о своих
внутренних Коммунарках, а те отвечают:
семьи травмированных более выносливы.
Несчастны те, кто не знает
историю своей семьи. Мы навек поделены на сословия: средний
класс, куда нас приводят доходы,
и плебс, до которого нас
низводит образование. Как у шахматных фигур (ведь их, в сущности, немного)
есть своя иерархия,
так и мы рассчитываемся
на ремесленников и творцов, а мастеров
назначают, не спрашивая. Вы так далеко — не верю, что когда-нибудь до вас доберусь.
До ваших чувств так трудно докопаться.
Под землёй приползти из Коммунарки. Всё равно уже не сделаю ничего хорошего,
но хотела бы перестать бояться людей
и чувствовать боль, когда они меня ранят.
Кардиологическая клиника
Тряпки, смоченные кислотой,
убери со средней крышки гроба
и положи в ведро. Очень плохо, все артерии закупорены.
Оперировать нельзя — начались
воспалительные процессы. Перед этим надень перчатки и набрось
мой халат, эта жидкость ядовита. Затем
вынеси её (она лёгкая, не надорвёшься)
на читинский дворик. Ему вставили стенты, это уже на всю жизнь.
Как фамилия? Такой высокий? Включи воду и поливочным шлангом
хорошо пропарь его с обеих сторон: боюсь,
как бы эта кислота не проела дыру. Это реанимация, здесь и умер не один.
Вот — другие лежат с кислородными масками. Положенная рядом верхняя крышка, на той же
кровати, где теперь лежу я, на колёсиках.
И хорошо её смой. Сейчас не часы посещения, подождите за дверью.
Мы вас позовём.
|
