Воздух, 2019, №39

Дышать
Стихи

Дом-дым

Полина Барскова

Наше наследие

                         По просьбе моего сына Сергея я познакомил его с писателем по 
                  телефону. Хотя Зощенко был болен, он охотно согласился дать лите-
                  ратурную консультацию юноше спустя какое-то время. 
                         Запомнилась такая деталь. Михаил Михайлович попросил пере-
                  дать трубку сыну. Тут же по телефону они договорились созвониться
                  через определённое время. Видимо, Зощенко решил обнадёжить себя,
                  что сможет выполнить просьбу.
                         Прошло немного времени. Я узнал, что Зощенко больше нет.

                                                  Донат Мечик

Толстый юноша амбициозный нервный сын неудачника
Разговаривает по телефону со стариком.
Старик вежлив, голос его тих и мягок.
Они договариваются о встрече: встреча не состоится.

Однако беседа имела место, что-то перешло от одного к другому.
Что же?
Постараемся определить:
Власть —
Осознание своей власти над тенями слов.
Так перед заходом солнца
Цвета соединяются на небе в неотразимом акте.
Эти двое в двадцатом веке русского языка
Соединили меланхолию и облегчение.
Смеёшься/плачешь: литература есть в первую очередь предмет физиологии.

Как считали многие, их красоте в поколении не было равных,
Их голоса, особенно попавшие в объятие микрофонов,
Проникали в сны,
Вершили там, что желали.
Их жизни, порабощённые прелестными горькими женщинами
С узкими щиколотками.
Много-много-много писем.

Много-много-много письма.
Зоркий жалеющий себя чудовищный мальчик,
Вылепленный для меня из плесени затхлости ржавчины Ленинграда
(Другие пусть знай себе говорят, что из американской литературы в острых переводах, из советской амбиции, из рвани газетной),

Но для меня мальчик был сделан из того,
Как его нелепый отец пьёт с дикой Берггольц,
Гладит Зайченко по седой ослепительной голове,
Tерпит раздражение Козинцева, его опять же тоненький голос Петрушки.

Каждое его слово я трогаю на бумаге как висок любимого:
Зощенко вообще от боли не могу читать, а этого, следующего за ним, читаю как стихи.
Каждое слово нюхаю:
Ветер с Залива, затхлость, блевотина в подворотнях на Невском,
В Комарово — жар сосен.

Неспособные улыбаться,
Майский жук и комарик,
Короли цирка моего языка —
На моём языке
Драгоценные нарывы
Кисленькие слипшиеся монпансье.


Сцена

               Ф.

...эта грузная женщина с грозным лицом
с разноцветным бессмысленным скарбом
замирает над выцветшим крабом:

Над началом глумясь? над концом?
Что теперь ты: пустышка? скорлупка?
Полдник чайке? гнилое стило
Для корябанья в грязьке прибоя? —

«Буря, нервное и голубое,
Сквозь бутылочное стекло
Тёрнер смотрит, как облако скачет,
Словно птица на жолтой ноге».

Краб пустой совершенно не значит
И ничто сообщает тебе.

И красавица с алчным, капризным
Ртом, с песком на веснушчатом лбу
Им напишет:
«Краб движется к безднам», —
И волною стирает судьбу.


Срок

Марья-искусница лет сорока́
Смотрит как вьётся пылает строка
Ядом исходит себя пожирая
Адские переживая срока —

Адские сроки, сезоны, вершки.
Если б Артюр не отринул стишки,
Может быть, так и кривлялся б по свету,
Гостя надеясь для сладкой кишки,
Если бы стишки не сбежали Рембо,
Может быть, чёрной гангрены бобо
Не отхватило бы, не охватило —
Как-нибудь справились бы, ничего:

Ах, половина земного пути
Как половчее тебя перейти
Словно огромную бурую лужу
Там, где трамвайные длятся пути
Возле детсада — бензина полна
Как же сверкала манила она
Как завораживала отражала
Как на волну набегала волна
Смрада и знания.

О «мастерство» —
Как пародируешь ты «естество» —
Если бы молодость знала про это,
С дряхлостью шибче вступала б в родство:
Вот и приехали — сорок теперь
Мне: обладая палитрой потерь,
Что пожелаешь тебе нарисую,
Лишь моему неуменью поверь!
Верь, что теперь мне гораздо страшней
Спать в темноте под охраной шершней
— неугасаемых воспоминаний —
Неисцелимых графитных стержней.

Ап! И уже шевелятся во мне,
Скалятся милые лица в огне
Щас понадёжней тебя зарифмую
Ты понадёжней послужишь мене:
Нет ничего, что бы я не смогла
В области той, где комочками мгла
Рвётся залезть под моё одеяло
Тянется тенью бежит от угла
Только того не могу одного
Что, уж конечно, желанней всего:
Жить не любуясь в заветное слово —
Мёртвое не изводя Н2О
На воскрешение, Боже, чего?
На повторение, Боже, чего?
Снова и снова: слова́ и слова́
Только лишь ими жила и жива
Только лишь имя
Губами пустыми
Полными пепла
Совсем вне тепла
Глажу упорным своим языком
Словно как в детстве
Тот мартовский ком
Рыхлый уже обречённого снега —
Скоро растает и встанет цветком.


О. К.

Поэт работает языком.

Переводчик работает язычком.

31 год тому назад у меня был один знакомый небольшой кот,
Степень нашего знакомства не следует преувеличивать,
Иногда он заходил проведать, насколько я соскучилась по нему.

В один такой визит он запрыгнул с садовой веранды и обнаружил меня спящей.
Дальнейшее поразило меня. Сквозь сон я стала различать
Что кто-то вылизывает
Моё июльское огромное жаркое потное лицо,
Методично, сантиметр за сантиметром.

Это была поистине филоновская работа, упражнение в сделанности.
Очень щекотно, невероятно смешно.
Переводчик, маленький кот с фрагментом папоротника за ухом,

Очищает слова от несвойственных им наслоений,
Перенося из измерения
В измерение по слову, по тени слова,
По паутине слова.
Медленный, солёный, щекотливый подвиг.

Я открыла глаза: кот смотрел: как близко,
усталый, довольный работой, прыгну́л в окно, исчез.


К болезни

                     Нонне

Дай тебе почитаю записки Блока,
Чтоб смеясь заблеяла «плёхоплёхо!»,
Чтоб, как в юности быстро, сгорели стёкла
По-над Карповкой,
Чтобы насела блёкло
Ночь, чтоб клёкот его —

(на какой странице?)

Где жидки, Вымаменька, акробатки?
Где выводят смертные колесницы
Затравители будущего?
Тымой сладкий! —
Разложения запах — ему лишь внятен,
Потому что чу́ток, а также
Жуток:
Воспитатель зол
Наблюдатель пятен
Выводитель шуток:

Ходит-бродит бедный как мышъ по норке
Всадник бледный скорбит о корке
О чернилами мазанной чёрной дырке,

Сквозь которую видит иную эру,
Обоняет, вящий, иную серу
Словно Дива, спешащая на премьэру:

Первым он почуял
И первым замер:
Так в больничке очередь первый номер!
У него зажат был в изящной лапке,
Безупречной, шептали актрисы, лепки:
В Лупанарий! хрипел он, пока не помер:
К Пряжке/Карповке,
К Пятилетке/Летке.


Невозможные переводы: Осень

                     O. K.

1.
I am Nobody —- Who Are You?
Emily Dickinson

                     Памяти Евгения Карпова

Кто я есть теперь понятия не имею
Со временем природу свою теряю немею
Становлюсь прозрачней пастозней как за́морозка касанье
Как к безвременью ветви блистающей угасанье —
Но зато сквозь меня начинают просвечивать те другие
Лишь в моём безвиденье подвижные дорогие.

Вот один улыбается обернувшись ждёт меня где дорожка
Возле павшего дерева где папоротник морошка —
Говорит: зажмурься вдохни.
Что чувствуешь? Воду? Воду.
Чувствуй зрелость и прелость
Сопротивляйся виду
Сопротивляйся взгляду.
Говорит: верь только прикосновенью.
Ощупи верь: гниенью-горенью-тленью:
Превращенью вещей в ничто
После сладкого сока/срока пребыванья собою —

Что ты чувствуешь?
Как трава становится серою голубою
Совершенно прозрачной бедной
Вся накануне снега.
А ещё вчера пылали в ней влага, нега.

Вот руиноподобный улитками рассечённый
Гриб растёкся во рву
Почти совершенно чёрный:
Оторви его плоти немного, вдохни рассмейся
Это нежная тайная вонь младенца
Это нежная вонь прощанья любви распада.

Там собака воет посередине сада.
Там учивший меня жабам, грибам и водам
Поспешает в путь, отделяясь от слова.

Во́т вам.
Вот нам — и дрожать по краям дороги остатком влажным,
Отпечатком бледным писчебумажным.

2.
A Thing. Its brown color. Its
Blurry outline. Twilight.
Now there is nothing left.
Only a nature mort.
Josef Brodsky

Старость лета: жабы уже не те:
Раздаются жалобы в темноте.
Золотая проседь в листах мелькнёт.
Что-то жалкое в очертаньи вод,
Лишь недавно нёсших тяжёлый жар,
Словно ребёнок — на ёлку шар.
Сердце лета твёрже делается теперь,
Но и хрупче в знаньи всех перемен/потерь,
Что вот/вот ворвутся в дом, как друзья/враги:
Их уже на лестнице леса слышны шаги.

Пахнет горьким: бархатцы поднялись
Освещать, как свет превратится в слизь, —
Пограничник осени, ком огня,
Освети в работе моей меня.
Словно вспышка магния, август прям:
Пауки и змеи идут из ям
Превращать живое в мечту Перро,
Где задремлет мир, как вагон метро
Полуночный. В этом чаду/бреду
Я внимательно по тропе бреду,
Всё запомнить надо, как нет/как есть
Всеx запомнить: вымолвить: перечесть,
Посмотреть на всё, как любви в лицо:
Прямо/прямо, не зная, когда ещё
Мне покажут это. Сейчас/сейчас,
Не отводя воспалённых глаз.

3.
...There was no winter in 't, an autumn 'twas
That grew the more by reaping.
William Shakespeare

Он не зима мне, но осень, что лишь распаляется жатвой

Так орёт Клеопатра в конце невменяемой пьесы
После неловких попыток закончить
ошибок обмолвок
Серии самоубийств подставных
подложных предательств.

Был он мне, говорит, воспалённая осень, а теперь кто, для чего я?
Клён запылал и сумак пошёл раздраженьем
Рядом осинник осенник невероятного тона
Более тёмного чем твёрдый сосок
Чем бордовая кровь менструаций
И кустарник внизу цве́та отсутствия цвета.

Что здесь вообще происходит?
Наверху монумента кричит Клеопатра и машет руками
Будто слова могут сделать кого-то целее
Римляне снизу бессмысленной речи внимают брезгливо:
В самом деле при чём здесь осинник
При чём здесь роса на тусклой траве
Первый заморозок как зеркальце приложенный к бурым соцветьям

«Ты не зима но осень»
Жизнь вообще в перспективе зимы
Обнаруживает пленительную из оптик:
Яркая ягода в оправе нового льда
Иногда противопоставляется никогда
Клеопатра бэзумна она же последовательна и горда:

После слов А/августа только укус.
Уксус, бро-ж/жение по тропам пустым,
Пустота горько-сладкий издаёт из всего извлекает дом-дым,
Примиряющий с долгожданным, чудовищным
Пьесыконцом.







Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service