* * *

сегодня я ходил во двор
по юго-западной стране
как пассажир метро и вор
я был во сне, я был во сне

со мною шёл весь белый свет
по небу, но и по пятам
мне было слишком много лет
но я не знал, что я был сам

я просто шёл и шевелил
то, что пошевелить нельзя
тень на стене, венки могил,
которые со мной в друзьях

я как бы воду наливал
в больное горло невермор
я как бы песню напевал
что я не вор, что я не вор

я шёл и пристально курил
как курят до́ма старики
когда в кармане пятаки
у них зажаты наповал

а воздух плыл как белый снег
и был ушанкой и цветком,
и падал на далёкий брег,
уставши быть, ничком

* * *

Шестиногая собачка
вдоль Синьории прошла
а известная чудачка
рукой вдоль сердца провела

пелена ли с глаз упала
или сердце поняло
но собачку увидала
и всё прошлое прошло

и теперь за той собачкой
как безумная идёт
то из вида потеряет
то нечаянно найдёт

видит бедная чудачка
улетают облака
улыбается собачка
и валяет дурака

обернётся, шаг убыстрит
и блестит как Арно шерсть
глазки носик в глазках мысли
ножек чудных ровно шесть

* * *

в тридевятом царстве-государстве
жил один отряд передовой
на переднем крае и на заднем
успевал и шашкой и ногой

ну а населенье отставало
уставало очень потому
на переднем крае и на заднем
что к чему — всё невдомёк ему

говорили смятые качели:
«ведь и нас теперь в утиль-сырьё».
белые на чёрных не глядели
красные всё думали своё

так летели годы пролетали
над оврагом и травой сырца
чёрные синели госпита́ли
упадали женщины с лица

говорили смятые качели:
скрип родной, уйди из наших уст
ничего такого не хотели
деятели музык и искусств

ничего такого не видали
и не понимали почему
всё синели эти госпита́ли
и чернели тоже почему

Песенка вечной разлуки

цикады латунные
вы мимо меня пролетели
посланники лунные
монахи ночного дождя
где спите вы
на бархате чёрном сознания
в сознание — не
в сознание — не
в сознание не приходя?

* * *

Во все поры́ я улетаю
на крыльях не своих,
на бабочках арабских голубых.

Забыт назойливый бедекер под диваном,
и с рюкзачком, в котором мало букв,
я улетаю в рощи пиний, смокв.

Пусть царствуют очки (удел они, удел!)
и осень бабелем как розы расцветает —
от поршней старости и смерти
не убежать ни в рыжий цвет домов,
ни к ра́кушкам,
ни в закоулки снов.

Всем ласковым привет
неласковый
готов,

а мы с подружками уже живём не здесь

* * *

«Моя Агарь, моя Эдит
на подоконнике сидит,

глядит в окно разлук
и варит щуплый суп,

ведь в комнатах невест
страданьям нету мест»,

И рыцарь говорит супруге:
«Зачем глаза твои упруги?

я верен клятве, видит Бог,
но рог трубит, и путь далёк.

Холм за холмом, как новый лес,
намечен битвой ход небес,

мы тронем путь путём равнин,
я выйду заполночь один,

вернусь — вас будет трое».

И небо голубое.

* * *

Стихи, которым полчаса до сноса,
вдруг вылетят из глаза или носа,

вдруг закачаются, как лодочка в тумане,
такие лёгкие, как Таня или Ваня.

А я им «здрасьте» говорю с улыбкой,
ложитесь рядом и побудьте рыбкой,

не стоит кукситься, что времена убоги,
что люди смертны и они не боги,

на сердце лампочка мигает Ильича,
и дует ласточка на тех, кто сгоряча!

«Зачем Ильич?» — вы спросите с презреньем.
— А он на небе с воодушевленьем

вчера две длани простирал и растворялся,
но мне запомнился, и вот — не потерялся.

* * *

              памяти Олега Юрьева

за щекою розовой
в рощице берёзовой
воздух одноразовый
а багет глазетовый
где же смысл? — а нет его,
человек не пыжится,
просто говорит:
роза, птица, ижица,
русский алфавит