* * *Вначале было полвосьмого
И ты сидела Анна
Я выдохнул когда вошла другая
С соседом сверху Простой иконописец он стоял
И та другая рядом разувалась
И лес шумел в окно
Вдруг блеск и жар и смех счастливый
Горячее подали Всё было хорошо и алкоголь хрустальный
Над нами в воздухе звенел Я закрыл глаза и будто крылья птицы
По ним ударили
Вот попугай хозяйский
Сидит у Анны на плече
Целуя Анну в губы А наш иконописец
Лицом темнеет
И качнувшись идёт нетвёрдо
Чёрным становясь козлом
* * *
Время ночью переводили,
Чтобы свет вечерний наклонней падал
На погоны, серые из-за пыли.
Понятые были, стояли рядом. Лес вчерашний вырезан, будто молью,
И торговый комплекс за ним открылся.
Комариный воздух стрекочет кровью.
В этот миг отец мой в комнате воплотился. И сказал: «Сынок, заебал слезами,
Со вчерашнего дня и у нас нет леса.
Ты глаза открой и смотри глазами —
Человеку живому нигде нет места». А потом спросил: «Ты, случайно, не куришь?»
Я кивнул и достал и возился с ними,
И уже будто издали: «А у нас не купишь», —
Произнёс мой отец и растаял в дыме. Вышел утром, из травы птица взлетела,
Лес стоял вдалеке, никуда не делся,
И река, прерываясь, внизу блестела
И сходила на нет на границе леса.
* * *
Как хорошо целуется в лесу,
Вот так, лицом к лицу, травинки, паутинки,
Недавно я поцеловал лису,
Она была изображена на снимке. В котором говорилось, что в лесу
(О боже, отвернись, что я несу)
Вы встретите и кабана, и сойку —
Они гуляют здесь в лесу везде,
И каждому, кто встретит, по звезде:
За этим просьба подойти на стойку. Я заинтересован был лисой,
Она как будто изнутри светилась,
И я приник — да что же ты, постой,
И я приник — давайте сменим тему. В лесу приятно писать и гулять.
Приятно писать, если ты мужчина.
Смотрели Джармуша? Вплотную к дубу встать
И медленно поднять глаза к листве.
Мертвец. Так назывался фильм. В конце
Герой в индейской лодке уплывал. Читатель, я в лесу, но я устал:
Одной рукой пишу стихи в смартфон,
Другой коляску с Шуриком качаю,
Трель соловья на карканье ворон
Сменилась. Две строфы, и я кончаю. Лицом к лисе я в этот миг стою,
Она меня как будто понимает
И смотрит на меня и не мигает.
Ты говоришь, я тоже говорю. Ты говоришь: меня ты встретил здесь
И за звездой положенной на стойку
Иди, ты встретишь кабана и сойку,
Иди туда, но уходи не весь.
* * *
Спилили мальчика,
Спилили девочку
И дерево спилили —
Да что ж это такое, господа,
Вы же так нас любили
И мучили всегда. Но господа с небесною пилою
Ушли в театр и отключили телефон.
Я дереву летящему глаза закрою,
В театре ставят сон. Должно же быть и у пилы значенье:
Раз, два,
Три, и восстаёт убитое растенье,
И на дворе трава. На память о тебе, когда ты был
Единым господом и ставил в тёмный угол,
Мы, спиленные, не превратились в пыль,
Мы стали каменные и превратились в уголь.
* * *
Воздвигнутый на комьях земли
И на копьях осуждения,
Наш город оказался величайшим
Из городов этого участка. Выстояв тысячелетнюю войну
Между Семёновыми и Свинцовыми,
Пережив хлад и мрак и нашествие ос,
Он выдвинулся на первое место по показателям
Количества указателей на душу населения
И количества usb-портов
В камерах предварительного заключения, С чем вас и позд... Далее слова записки
Размыты морской водой.
Бутылка из-под тархуна
Торжественно отпущена в воду.
Семёнов смотрит в сторону заката.
* * *
Сын сна вышел в коридор, стояло
Дерево с паспортного стола.
Отца моего — он доложил — не стало.
Стоял, переминался, чтоб бумага была. Не положено, требуется освидетель.
Будете будьте протокол конца —
Налило в чашку чайного грибца.
Сын сна стоял задумчив и несветел. Снег выпал, лёг белыми пластами.
Вернулся в комнату, сел на стул.
Горчило молоко в гранёном стакане.
Отца нигде не было. Устал, уснул.
* * *
Во сне или не во сне
Но бабушка сказала строго
Ты мотылька убей, а то шумит Весь дом охотился за мотыльком
Снискать пытаясь бабушкину похвалу Но мотылёк распорядился сам, разбился о тропинку
Которая и нас вечерне влекла из кухонного окна Мы сели в ряд за стол и ложками весело стучали
Разбойничьи кривляясь, каждый
Кровь мотылька прибрать к своим хотел рукам Но на прямой вопрос все застеснялись
И с нежной тупостью глядели в заставленные углы
Ведь он лежал сам собственный и бесцельный
Владея телом сухоньким своим и может быть душой Но кашу ели все и бутерброды с сыром
Упавшие как манна, ведь бабушка его твоя моя
Была в чудесном настроении и всех дарила
Своею красотой, и из трубы дым возносился
Со вкусом булочек, дозревших
В невинную убийственную ночь
|
