Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
 
 
 
Журналы
TOP 10
Пыль Калиостро
Поэты Донецка
Из книги «Последнее лето Империи». Стихи
Стихи
Поезд. Стихи
Поэты Самары
Метафизика пыльных дней. Стихи
Кабы не холод. Стихи
Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами
ведьмынемы. Из романа


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Воздух

2018, №37 напечатать
  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  
Опросы
Корпус текстов
М. Айзенберг, М. Галина, А. Беляков, Ш. Абдуллаев, С. Соловьёв, Х. Ольшванг, Ф. Сваровский, А. Сен-Сеньков, Г. Геннис, В. Бородин, С. Тимофеев, В. Богомяков, Л. Юсупова, С. Могилёва, Д. Григорьев

        Насколько, по-вашему, отдельно друг от друга стоят ваши стихотворения? В какой мере они составляют, в ваших собственных глазах, единый текст? Видите ли вы в корпусе ваших текстов разломы — деление на этапы, жанры и т. д.? Чем вызвано такое разделение, если оно есть? Насколько новое ваше стихотворение предопределено предыдущими и насколько контекст ваших текстов важен для понимания и восприятия каждого из них?


Михаил Айзенберг

        По моему ощущению новые стихи не прибавляются к прежним в количественном отношении, а словно бы растёт по своему закону некое стиховое тело. Каждое стихотворение протягивает какие-то щупальца и налаживает связи не только с ближайшими соседями, но и с очень дальними, которые неожиданно оказываются его родственниками. И не только цикл становится одним стихотворением (что несомненно), но и на большем пространстве происходит нечто подобное. Обнаруживается (обнаруживает себя) какая-то грибница: какое-то «целое». И уже от этого целого возможен обратный путь к отдельным стихотворениям.
        Резких разломов в корпусе своих текстов я не вижу, но деление на этапы определённо есть (да и дико было бы, чтоб за пятьдесят с лишним лет — и никаких этапов), просто переход осуществляется не разом, а постепенно. Объясняется это, вероятно, изменением внутренней оптики: зрительная способность постепенно захватывает другие (новые) вещи. Новый этап — это, по сути, какая-то часть существования, прежде не различимая или видимая иначе.
        Контекст не просто важен, но он и есть — в каком-то смысле — основа поэтики. (Я говорю сейчас не о своих стихах, но о стихах вообще.) Ты читаешь новые стихи в их связи и отношении к уже прочитанным: как бы на их фоне. При продолжительном (и внимательном) чтении стихов одного автора они начинают как-то отражаться друг в друге и комментировать друг друга. Образовывать своё пространство понимания.
        Вот форма и характер этого пространства и есть «образ автора», поскольку стихи — не столбики слов на бумаге, а некий текст, существующий на разных уровнях, в том числе и в определённом кодексе «литературного поведения». По темам или обмолвкам этого текста, а больше всего — по его общему тону постепенно складывается жизненный сценарий данного автора.
        


Мария Галина

        Как мне кажется, я как раз и двигалась от отдельных стихотворений к массиву. По крайней мере, если в первой книжке у меня большей частью именно отдельные стихи (или мини-поэмы), и каждое независимо и самодостаточно, то уже во второй и дальше преобладают чётко сегментированные циклы, которые в принципе можно объединить в какие-то гиперциклы и так далее... Мне явно легче работать с циклами стихов, где каждый отдельный текст как бы подпирается остальными. Наверное, дело в том, что я пишу ещё и прозу: в результате вокруг прозаических текстов вырастает такое облако тэгов, ну и вообще в прозе немножко другая энергия, постепенно она захватывает и стихи. Мне кажется, что я автор довольно ровный, если что-то и меняется, то в сторону расширения инструментария, что естественно. Но оптика остаётся та же. Вообще, как ни парадоксально, сейчас «отдельные стихотворения» — признак, скажем так, поэта-дилетанта. У современного автора, который не только «пишет стихи», но как-то рефлексирует по этому поводу, тексты так или иначе взаимосвязаны друг с другом. Но есть высокая вероятность, что в этом случае энергия будет равномерно распределяться по всему массиву в ущерб отдельным точечным ударам, иными словами — самодостаточных «антологических стихотворений» мы получим гораздо меньше, чем это было бы полвека назад.
        


Александр Беляков

        На исходе Советской власти один член Союза писателей СССР, успевший издать пару гонорарных сборников за счёт государства, советовал мне делать стихи циклами. Вероятно, он в этом момент ощущал себя профессионалом перед лицом любителя, но я воспринял его рекомендацию как невольное признание в том, что он занимается литературной халтурой. Я не умел писать циклами и не думал учиться. Каждое готовое стихотворение полностью исчерпывало текущий замысел, чтобы уступить место тишине и пустоте. Из них со временем возникал новый замысел и следующий текст.
        Лет через пять один университетский преподаватель, не чуждый лирики, которому я подарил одну из своих первых, ярославских книжечек, после ознакомления изрёк с подразумеваемым упрёком: «Саша, а вы знаете, что у вас каждое стихотворение — само по себе». Вероятно, он надеялся открыть мне глаза на неутешительное положение вещей. Я не нашёлся, что ответить, потому что никогда не считал указанный им признак ни недостатком, ни достоинством. Просто данностью.
        А спустя ещё лет пять один журнальный критик написал в рецензии о моей первой полностью московской книге, что каждое стихотворение в ней одиноко, стихи почти не связаны друг с другом, не поддерживают друг друга. Он назвал мой сборник книгой одиноких сущностей и сравнил с галечным пляжем. В противоположность стене, которую являют собой книги противоположного направления. Негативного подтекста в его высказываниях не просматривалось. Наконец моё нейтральное восприятие положения вещей нашло понимание.
        Со времени выхода той рецензии прошло лет семнадцать. Галечные пляжи минувших эпох обретают всё большее сходство со стеной. Камушки норовят срастись. Они гораздо больше походят друг на друга, чем прежде. Есть очевидные признаки внешнего сходства: традиционная пунктуация, заглавные буквы в начале каждой строки. Есть сходство внутреннее, оно менее очевидно и, возможно, заметней автору, чем читателям. В них меньше горечи и больше прилагательных. Меньше отчаяния и больше иронии. Они мягче, звонче, покатей, прозрачней, водянистей.
        Разломы происходили постепенно, сами по себе, по мере проживания жизни и ощущались таковыми лишь задним числом, в связи с выходом очередной книги. Листая её, ты с очевидностью понимал: что-то вновь изменилось в составе текста. Что касается жанра, то он почти всегда оставался одним и тем же. Назовём его нейтрально — миниатюрой. В пространстве этого жанра я ощущаю сегодня всё, написанное мною, единой книгой. Эта общность для меня абсолютно очевидна и не требует доказательств.
        


Шамшад Абдуллаев

        Лучше всего в стихотворной работе не меняться, если ты однажды испытал импринтинг: ощутил атмосферу как что-то всеохватное, что ничего не значит, и это ничего не значащее нечто объемлет мир, который из него состоит. В дальнейшем никакие сильные мотивации и насущные задания извне или изнутри, никакая преемственность (чья суть — всего лишь указать место, где встречаются живые и мёртвые), ни само «дальнейшее» (новации) не успевают отменить эту нулевую опору, это постоянство самоотрицающих элементов, эту неминуемость продолжающегося продолжения, в котором невозможно умножение излишка. Поэтический субстрат в этих обстоятельствах не нуждается в передышке (в переходах, в зиянии, в обновлении) либо в трансформации. Всё здесь и так ясно. Правда, медитативная воля всякий раз должна дисциплинировать языковой инструментарий как проявление породы (воспользуемся термином Мандельштама), как алиби вечной неопределённости исследуемого материала — с той целью, чтобы создать эффект эстетического наваждения, которое просто длящуюся середину делает бесконечно длящейся серединой. В общем, пишу всегда один и тот же текст, и мои авторские предпочтения остаются прежними.
        


Сергей Соловьёв

        Насколько, по-вашему, отдельно друг от друга стоят ваши стихотворения?

        В максимальной степени, насколько может быть отдельной и завершённой вещь, даже при всей её открытости и фрагментарности.

        В какой мере они составляют, в ваших собственных глазах, единый текст?

        В той же максимальной мере — как едина отдельно взятая жизнь человека.

        Видите ли вы в корпусе ваших текстов разломы — деление на этапы, жанры и т. д.? Чем вызвано такое разделение, если оно есть?

        На этапы — да, и этими этапами являются книги, которые складываются как единое высказывание, в которое могут быть взяты некоторые тексты и из предыдущих книг (этапов) — исходя из ощущения целого (никогда не сборника как просто собрания разнородных текстов). В отношении жанров и т. д. — это имело какое-то значение (скорее, игровое) в молодости, со временем утратило и этот смысл.

        Насколько новое ваше стихотворение предопределено предыдущими и насколько контекст ваших текстов важен для понимания и восприятия каждого из них?

        Вряд ли тут внятно ответишь. И то и другое, и пропорции плавающие. Вроде бы и свобода выбора, и наитие и пр., но всё это ведь не на пустом месте возникает. И какие-то — явные или неявные — кармические узоры проступают — и в жизни, и в письме. В отношении же важности контекста, думаю, оба подхода могут быть правомерны — и в контексте, и вне.
        


Хельга Ольшванг

        Насколько, по-вашему, отдельно друг от друга стоят ваши стихотворения?

        Если использовать эту пространственную аллегорию, то стоят они как деревья леса — на разном расстоянии. Какие-то вырастают и соединяют ветки, какие-то сохнут и умирают.

        В какой мере они составляют, в ваших собственных глазах, единый текст?

        Для меня они составляют разные группы — разного времени «ле́са» и разных мест в этом времени. Вот сейчас составляла подборку из стихотворений примерно одного года, и неожиданно получился цикл, что-то отдельно целое, как при монтаже фильма. И я вижу там сквозные сюжеты, связи, возвращающиеся картины, персонажей. Ощущение всех стихов как единого текста может прийти, наверное, только после смерти автора, когда наступает некая герметичность вообще всего, и текста тоже. Но для этого нужно снаружи посмотреть, а я внутри и вижу лишь то, что поблизости, не перечитываю и не помню своих старых текстов.

        Видите ли вы в корпусе ваших текстов разломы — деление на этапы, жанры и т. д.?

        Да, наверное. Я обнаруживаю их, когда вдруг выходит давно составленная подборка или книга — и кажется мне отчасти или целиком чужой, как бы собственным письмом, написанным из другого места, изнутри других событий.

        Чем вызвано такое разделение, если оно есть?

        Я не знаю другой причины, кроме внутренней перемены мест. Но я замечаю, что в стихах стало возникать больше персонажей. Это мой лес, но в нём разные виды деревьев и разные голоса. Если говорить о жанрах, то появился новый, оперный. Сольное пение, а капелла, всякое «я о себе» как-то отошло. Эта перемена едва ли осознанная и не означает безличности — скорее, безадресность.

        Насколько новое ваше стихотворение предопределено предыдущими и насколько контекст ваших текстов важен для понимания и восприятия каждого из них?

        Это зависит от стихов и от того, кто как читает, от собственного контекста восприятия. В последнее время я всё больше пишу «книгами», то есть для меня все стихи книги «Свёртки», например, соединяются в одно театральное действие, и представить их себе по отдельности сложно. «Голубое это белое» тоже казалось мне целым текстом, а теперь контекст и время изменились и какие-то стихи в этой книге заслоняют другие, стоят особняком, какие-то приказали долго жить.
        И всё же текст, который то и дело проявляется в виде отдельных стихотворений и книг, — это нечто целое, конечно. Но это не нарратив, не письмо, а, скорее, нечто растущее по-разному в одном пространстве.
        


Фёдор Сваровский

        Насколько, по-вашему, отдельно друг от друга стоят ваши стихотворения?

        Некоторые очень далеко. Тут дело во времени и происхождении (скажем, внезапные образы, сны, впечатления). Некоторые можно объединить в большие циклы. Что я, собственно и сделал в двух сборниках. А первый сборник получился целиком тематическим. В результате для некоторых читателей я — тот, кто пишет исключительно «про роботов».

        В какой мере они составляют, в ваших собственных глазах, единый текст?

        Внутри циклов вполне составляют. Впрочем, проходит время, и я начинаю видеть, что многие стихотворения можно было бы просто выбросить оттуда. Если повыбрасывать всё, что мне не кажется достаточно совершенным, то, возможно, и циклы какие-то перестанут существовать.

        Видите ли вы в корпусе ваших текстов разломы — деление на этапы, жанры и т. д.?

        Нет. Разломы — нет. Просто со временем меняется виденье, тематика сообщения. Это, думаю, вполне естественно и гармонично для любого автора, который существует во времени. Может, есть и вневременные авторы. Я лично не знаком с таким творчеством, кроме, может, некоторых произведений царя Давида.

        Чем вызвано такое разделение, если оно есть?

        Когда я был типичным задыхающимся жителем Москвы, работающим в офисе, то был период псевдофантастики и более жёсткая, простая речь.
        Потом я два года из-за болезни провёл в кровати. Особенно неприятно было в больнице. Там понадобилась другая речь, новое сообщение, даже тематика поменялась. Я стал писать некую псевдолирику от лица многих людей, которыми себя воображал. Это было для меня нечто совершенно новое, раньше такого у меня не было. Кстати, параллельно каким-то образом получилась ещё и целая книжка детских стихов. И это уже что-то совсем неожиданное.
        Сейчас ещё один период. Я назвал бы его свободным. Меня более не тяготит окружающая жизнь, и одновременно я нахожусь в таком статусе, возрасте, состоянии здоровья, что у меня нет будущего, а значит, и лишних беспокойств. При этом, кроме как в моём блоге, новые стихи больше нигде не появляются. Так что опять всё по-новому.

        Насколько новое ваше стихотворение предопределено предыдущими и насколько контекст ваших текстов важен для понимания и восприятия каждого из них?

        Никогда это не анализировал специально. Да и не знаю, зачем оно мне. Смею надеяться, что то, что сделано хорошо, доступно читателям даже безо всякого углублённого понимания контекста. А то, что требует углубления в какой-то мой специфический собственный контекст, всё равно забудется и исчезнет в скором времени, как, может быть, и всё остальное мной написанное. Такие вещи никак не зависят от автора.
        


Андрей Сен-Сеньков

        Кажется, Оден говорил: «Новое стихотворение — это не ещё одно стихотворение». Вот у меня с точностью наоборот. У нового текста всегда есть фрагменты ДНК какого-то предыдущего стихотворения. Не обязательно того, что написано месяц назад. Возможно, и десятилетие проходит...
        Я пишу одну большую книгу. Это не корпус текстов, а такая мозаика. Оставляешь пустое место в 1998 году, а в 2018-м потерянный кусочек наконец находится. Это опыт гуляния по внутренней Португалии и разглядывания-создавания азулежу из синих букв.
        Этапы были и, надеюсь, будут, но они как-то плавно сменяли друг друга. Если взять книжки 1995, 2006 и 2015 годов — на первый взгляд (да и на второй) может показаться, что писали три разных автора, они очень разные, но, вглядевшись, зёрна будущих книг обнаруживаешь в самой первой.
        


Георгий Геннис

        Вроде бы они (бо́льшая часть текстов) очень близки друг другу, перекликаются друг с другом, иногда один из другого вытекают, порой будто бы непроизвольно сами порождают себе подобных. И можно было бы сказать, что всю жизнь пишешь одну и ту же книгу. Но это верно лишь отчасти. Поскольку наступает момент, когда начинаешь ощущать некоторую недосказанность, когда скапливающийся внутри тебя недовысказанный остаток всё больше тревожит тебя и мучает. И начинаешь понимать, что он так и исчезнет вместе с тобой, не выраженным, если форма, которую ты освоил и к которой привык, пребудет неизменной. Во всяком случае, у меня это ощущение приводило — правда, спустя довольно длительное время — к изменениям, если не радикальным стиля, поэтики и т.п., то к заметным переменам интонации, регистра, способов построения сюжета и т.п. Так возникают иногда новые ответвления. Скажем, после длительного периода текстов с персонажами у меня стали появляться верлибры, которые я сам для себя называю «лирикой абсурда». (В некотором смысле это оказалось возвратом к тому, с чего я когда-то начинал, только на другом уровне.) Или тексты тоже сюжетные, но с анонимными «действующими лицами» (он, она, они). Но, опять же, новые возникшие линии не означали полного отказа от других, более ранних, продолжающихся и, однако, уже учитывающих новый опыт письма. Поэтому о делении на этапы, на мой взгляд, можно говорить только условно, хотя они и просматриваются. Что же касается взаимоотношений отдельного текста с общим контекстом твоих же собственных вещей, то он важен порой в том смысле, что способен показать неслучайность, даже — говоря несколько возвышенно — предопределённость именно такого поэтического пути у тебя лично, помимо того, что циклы создают необходимую атмосферу и некий дополнительный объём (и дело тут не столько в количестве как таковом, сколько в художественном качестве, каким-то образом «нарастающем» при наличии более или менее длинного ряда). И это — если обратиться к восприятию со стороны — также даёт возможность читателю чуть более адекватно (авторскому замыслу) и чуть глубже воспринимать и каждый текст в отдельности. Так, по крайней мере, мне кажется...
        


Василий Бородин

        По-моему, все на свете стихотворения стоят вместе — тем более у одного автора. Но они, конечно, разного «качества» — разного уровня ясности, сложности, силы и так далее. Сам я, наверное, автор «цельный», но «неровный». Этапов у меня три: истерически-экспрессионистский 2006-2007 гг., профетически-сентименталистский 2008–2013 гг., конформно-неотрадиционалистский 2014–2016 гг. Сейчас идёт какая-то инерция и медленный синтез; помимо стихотворений учусь сочинять и исполнять песни в жанре «христианский леворадикальный авантпоп».
        


Сергей Тимофеев

        Насколько, по-вашему, отдельно друг от друга стоят ваши стихотворения? В какой мере они составляют, в ваших собственных глазах, единый текст?

        Всё зависит от читателя и интерпретатора. Он может воспринимать их как некие «личности», а может как некую группу — команду, племя и т.п. Но, мне кажется, автор в поэтическом поле начинает каждый новый текст с белого листа. Для себя я решил, что не буду запоминать свои вещи (для прочтения наизусть), чтобы их в каком-то смысле «забыть». Но, возможно, кому-то эти выученные строки, наоборот, помогают удержаться от повторений.

        Видите ли вы в корпусе ваших текстов разломы — деление на этапы, жанры и т. д.? Чем вызвано такое разделение, если оно есть?

        Какие-то этапы, да, существуют. И они в некотором смысле смыкаются и с выпущенными книгами. Каждый из сборников — это своего рода повод начать писать несколько иначе. Ведь какой-то период «зафиксирован», выпущен в виде букв на бумаге. Другой вопрос — насколько этот повод потом реализуется. Это уже виднее со стороны. И ещё эти этапы для меня связаны с пониманием каких-то текстовых структур, моделей. Повторять которые раз за разом — занятие не самое интересное. Лучше искать новые.

        Насколько новое ваше стихотворение предопределено предыдущими и насколько контекст ваших текстов важен для понимания и восприятия каждого из них?

        Какие-то темы, безусловно, мигрируют. И знание их предыдущего «воплощения», возможно, способно несколько обогатить опыт прочтения последующего. Так, скажем, одна латышская критикесса, недавно рецензировавшая выпущенную в Риге книжку «Реплика» и писавшая о стихотворении «Нефть» (где у героини из коленей проступает / сочится / идёт нефть), вспоминала гораздо более ранний «Чёрный язык» (опыт переживания внезапно почерневшего языка, мутации как опыт изменения личности). Но для меня эта связь не так уж явна, и, думаю, эти вещи абсолютно самодостаточны. И совершенно точно — для восприятия какого-то моего отдельного более позднего текста не требуется знание более ранних. Другое дело, если кто-то хочет составить мнение об авторе в целом.
        В принципе, «контекст моих текстов» — скорее в реальности вокруг меня, чем в корпусе написанного. Другое дело — атмосфера, некое облачко «авторского стиля».
        


Владимир Богомяков

        Я всегда думал, что мои стихи существуют отдельно друг от друга. И вот как-то человек по имени Крюгер взялся издавать сборник моих стихов под названием «Стихи, которые придумал механический барсук». И в этом сборнике он с экспериментаторскими целями слепил по несколько стихотворений вместе. Получились уродцы, у которых могло быть две головы или рука торчала из спины. Сначала они меня очень раздражали, но потом у меня появился какой-то особый взгляд, которому все мои стихи открывались как некое единое пространство (пусть и не монотонное). В дальнейшем мне понравилось смотреть на свои стихи словно бы со стороны, и, мне кажется, у меня получилось такое «зрение кубиста», когда стихотворные объекты обнаруживали в себе нечто вроде простых геометрических форм. С другой стороны, между стихотворениями не было чётких границ (пространственных и временных) и они существовали словно бы в пересекающихся плоскостях.
        


Лида Юсупова

        Странно, что на этот вопрос очень сложно ответить. Даже в циклах, где стихи вроде бы связаны, они разные — они объединены, может быть, только темой или подходом или чувством или желанием. В «Приговорах» стихотворение, первое, с которого они и начались, «а также рыжеволосая девушка по имени Ирина» написано так, как будто я не знаю, куда мне идти с этим текстом, в какую сторону, что он значит, зачем я его пишу, почему мне надо его написать — никакой мысли даже о том, чтобы написать ещё одно стихотворение, используя слова другого приговора, у меня тогда ещё не было: я взяла слова насильника и убийцы и описала абсурдную ситуацию, придуманную им для суда, но в которую суд поверил, — описала кратко и так, как я писала, может быть, предыдущий цикл «Ритуал C-4», но в «Ритуале C-4» я хотела понять убийцу, а здесь мне было всё с ним ясно, и я хотела защитить его жертву, потому что я о ней думала целый год, и думала о ней как о возможной себе, то есть я написала о себе в лживом нарративе убийцы — может быть, желая прожить то, что с ней случилось, чтобы защитить её и себя? Только сейчас, вот в этот момент, я поняла, что моё последнее стихотворение в цикле «Приговоры», «не совсем нормальный образ жизни» (оно ещё не опубликовано), очень близко именно «Ирине», хотя написано оно совсем по-другому, и оно даже противоположно, это последнее стихотворение цикла, самому первому стихотворению, с которого он и начался.
        Существуют ли мои стихи как единый текст — в моих глазах? В книге стихов «Dead Dad» я написала о детстве — и я, можно сказать, с детства ждала, когда я о нём напишу. Я знала с раннего детства, что я буду писать и что однажды я опишу вот то, что происходит вот (тогда) сейчас. Но почему-то я нашла, как написать о детстве, только в «призраке»: «иду по дорожке из божьих коровок» и т.д. Можно сказать, что от «призрака», «радиоигры», «всех этих 5 секунд», «дедушки, сделанного из мыла» и до той меня в детстве, ждущей этих стихов, то есть в обратном направлении, получается единый текст. Ещё про глаза... Если я закрою глаза, я всё время вижу какие-то картинки, какие-то образы, что-то происходит, как в кино, — не яркие и чёткие, как галлюцинации, а полупрозрачные, как воспоминания. Можно ли сказать, что в моих глазах крутится единое кино (потому что так было всегда), а мои стихи — следствие этой сверхвизуальности? Или эти образы — визуализированные стихи? Конечно, если посмотреть на мои стихи просто как на тексты, то я не вижу их как единый текст.
        В 2013 году Никита Миронов организовал мой вечер в петербургском «Порядке слов», это была презентация «Ритуала C-4», и Александр Ильянен и Настя Денисова, и Никита, и, конечно, я читали стихи из этой книги. Александр Ильянен выбрал цикл «Белизида» и прочитал «я всегда говорила Дарио be safe» (кстати, только что я разговаривала с Дарио по мессенджеру, я в Канаде, он в Белизе, — и он рассказывал про своего папу, которого три дня назад, в пятницу, нашли утонувшим под знаменитым Swing-мостом в Белиз-сити, похороны отложены, полиция расследует, Дарио ездил и вернулся на остров — может, это и есть единый текст, продолжающийся действительностью, не похожей на действительность, и единый — с ней?), и в строчке «когда судьбы сливаются и я начинаю зависеть от движения крови в венах другого тела» он прочитал «слизываются»: когда судьбы слизываются. Тесты тоже иногда слизываются, как собаки, и в «Белизиду» неожиданно проникает «Dead Dad», и ничего невозможно поделать. Swing-мост — может быть, единственный мост в мире, который ещё поворачивается вручную с помощью рычагов; чтобы это сделать, нужно минимум четыре взрослых мужчины; они стоят под этим столетним металлическим ярко-жёлто-зелёным мостом, в центре, посреди реки, на круглой платформе, похожей на черепаху, и медленно разворачивают мост параллельно берегам реки Белиз, дважды в день, каждый день.
        


Станислава Могилёва

        Не язык-система, не язык-говорение, не язык-мышление, а буквальный язык, язык-орган, язык-тело, тот самый, единственный орган восприятия, единственный способ распознавать и опознавать, различать и сличать, язык-мост, соединяющий орган, никогда не заканчивающий и не начинающий, пытающийся, пытающий, длящийся — длящий.
        Я пишу один и тот же текст, снова и снова, каждый раз, я смотрю на него с разных ракурсов, из разных ситуаций, состояний, используя разные методы, пробуя новые инструменты, исследуя новые оптики. Это движение внутри языка — поиск связей, их обна(ру)жение и устанавливание, проявление, иногда — конструирование, но — не укрепление, не фиксирование (это невозможно). Ловить и отпускать; называть, нанизывать и — распускать, отбрасывать. Это никогда не плато, но всегда — разлом, разъятое дно волны, не до конца завершённое движение, перехлёстываемое ещё не начавшимся. Как из разлома, со дна — описать то, что было до него и будет после?
        Один кадр, один взгляд — перехватывать и/или проникать можно с любого места, здесь каждый новый фрагмент предопределён предыдущим, но не равен ему, каждый взгляд — основание нового — случившееся, уже — история, но история, незнание которой не лишает возможности увидеть происходящее, описанное только что, прямо сейчас.
        Это один и тот же текст — единый текст, — слепо исследующий этот проток, поток, эту вену, которая может оказаться (и раз за разом оказывается, становится) случайным резервуаром в теле письма-вообще, резервуаром, разрывом, местом, границы которого не определены, а если и определены, то недостаточно и — недостаточны. Медленный взрыв языка-крови, разрастающийся в беззаконии, вырывающийся за собственные (на самом деле — любые) тонкостенные пределы, слепое, немое движение, безъязыкая, безглазая волна, непрерывная мелкая рябь в полноводном теле, идущем вспять, преодолевающем себя, борющемся с собой, никогда не перебарывающем, не останавливающемся — длящемся, длящем.
        


Дмитрий Григорьев

        В своё время Юнг разделил поэтическое (да и вообще художественное) творчество на два типа, которые условно определил как «психологический» и «визионерский». В первом случае материал, воспринимаемый поэтом, «сводится к содержанию человеческого сознания, которое истолковывается и высветляется в своём поэтическом оформлении», во втором это ветер из бездны, флейта бога, пойманный голос которой сам автор порой объяснить не может. Многие поэты (т.е. живые инструменты для создания стихотворений) работают как с тем, так и с другим материалом. Порой получаются очень далёкие друг от друга стихотворения. Объединяет их лишь одно — идиостиль, те нарезы и царапины на пуле, по которым криминалист может точно определить оружие, из которого эта пуля выпущена.
        В массиве текстов, созданных при помощи инструмента по имени Дмитрий Григорьев, можно выделить три основных группы: первая — то, что я назвал бы «песнями северного акына», где некая деталь, присущая внешнему ли, внутреннему, но этому миру, пойманная и засевшая в сознании, является центром кристаллообразования смыслов. Что кардинальным образом отличается от второй: золотых (золотых ли — не мне судить) пуль — внезапных стихов, пришедших неизвестно откуда, вне работы сознания. Оно подключается потом. И те и другие тексты совсем не похожи на вполне «сознательные» стихотворения, написанные в «игровой» форме, как правило, с чётким размером и рифмой. И я порой сталкиваюсь с тем, что некоторые стихотворения не хотят стоять рядом в одной книге.
        Зато все они поначалу прекрасно уживаются и формально являются единым текстом в файлах черновиков (поначалу файлы назывались shit1, shit2 и так далее, теперь аа1, аа2...и так до 56), где эти продукты и полуфабрикаты, собранные с бумажек и блокнотов, отлёживаются до того момента, пока я (естественно, уже другой я) их не вытащу (иногда дописав и переписав) на всеобщее обозрение. Большинство же так и остаётся в черновиках. Да и что считать «моментом рождения» стихотворения? Запись его черновика? Публикацию окончательного варианта? Последовательности (если время считать линейным) получаются совершенно разные... В первом случае часто есть связь с соседними по времени написания текстами, во втором — чаще нет. Но это уже разговор о технологии.
        Я знаю одного хорошего поэта, который ложится спать с диктофоном и, перед тем, как окончательно заснуть, ловит в него поток мыслей и образов. А потом многократно перерабатывает запись. Знаю также поэта, которому приходят в голову сразу готовые стихи, и он их переносит на бумагу или в компьютер, не внося ни единой правки. Ещё один знакомый поэт встаёт рано утром и пишет два стихотворения, для него это всё равно что сделать зарядку.
        Что же касается разломов, то в моём случае стоит говорить не о революции, а об эволюции. Причём она касается, скорее, каких-то формальных вещей. Долгое время всё, что можно было бы назвать лирикой, получалось, как правило, верлибром или гетероморфным стихом. А всякие «кунштюки» сами собой укладывались в традиционные размеры. В последние годы таких чётких привязок к форме нет. А иногда вдруг появляются флуктуации в виде длинных текстов, мне не очень свойственных.
        Да, ещё был такой бородатый анекдот о том, как Джордж Харрисон приехал учиться к Рави Шанкару и стал восхищаться его игрой. «Это не предел, — сказал ему Шанкар, — у меня есть учитель, который играет намного лучше меня, но он живёт в уединении высоко в горах». «Отведи меня к этому учителю», — попросил Харрисон. Они шли несколько дней и наконец оказались у пещеры, где сидел седовласый старец и монотонно тренькал на одной струне. «Что это?» — спросил Джордж. «Понимаешь, — ответил Шанкар, — мы ещё не нашли своей ноты, а он её уже нашёл». Такие дела...
        


  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  

Продавцы Воздуха

Москва

Фаланстер
Малый Гнездниковский пер., д.12/27

Порядок слов
Тверская ул., д.23, в фойе Электротеатра «Станиславский»

Санкт-Петербург

Порядок слов
набережная реки Фонтанки, д.15

Свои книги
1-я линия В.О., д.42

Борей
Литейный пр., д.58

Россия

www.vavilon.ru/order

Заграница

www.esterum.com

interbok.se

Контактная информация

E-mail: info@vavilon.ru




Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service