* * *

Вот он пишет: ноябрь.
А следом — декабрь.
Разворачивает лицо к морю,
крошит сапогом
терракотовую золу, выворачивает жабры
рыбе, вливает ром

в рот...
разве это
можно проговорить?
(смотри: в портфеле
потайная тетрадь
с утопленницей, зубрящей санскрит, —
не притрагивайся, мать и тать).

Вот пишет ещё: вишни, овцы, холмы,
слёзы, стыд, нагота, сенокос,
увядание, детство — а это мы
снаряжаем
аэропланы стрекоз.

* * *

во всё окно — вид делфта
подойди
всё правда

ступнёй коснись воды:
саднит ведь?

а чёрным деревом скрипят как
башмаки судов?

я жду его письма — и прячет в синий фартук
пальцы

ты говорил: не сто́ит
любить чужое —
лучше

будь с нами и сейчас
(сейчас!

уж сами как-нибудь)

* * *

ещё тогда
мне хотелось всё рассказать
о старости

об этих кошачьих кладбищах
полных эмалевых слёз

о коллекциях

портсигаров
наклеек стянутых жёлтой пенькой
писем

но теперь облик её
переменился

а ещё
появился внутри
дух корицы

и поднялась (революсьонная)
волна карамели

в семнадцать старость
знаешь насквозь —

но забываешь затем
(да, забываешь)

* * *

только представь: город
называется котлас
космос? компас? котёл? возглас?
и оттуда
вам, всей вашей неполной семье
(неблагополучной, как в кулачок пикантно классрук),
шлют посылку:
с белым сушёным грибом
и клюквой

это такое знакомство на юге:
чёрное море сводит края контингенты
неблагополучные семьи и
благополучные —
и вы
фотографируетесь на фоне фанерных дельфинов
и пьёте пепси новороссийского завода безалкогольных напитков
пахнет валерианой и жжёным сахаром

мы так счастливы, о, мама!
о, ивы солёной анапы!
о, молоко в пустом как луна гастрономе!

о, меланхолия семилетних,
ты!

* * *

попробовать языком
веки
выставить за дверь
учеников
датского лба сон
тянуть по букве

рассказывай мне всё на свете
и в утробной тьме
плыви стилем
серебряной лошадиной головы

мы на доске почерневшей
шахматы
и никто
не играет нами, такой покой
у зимы этой
на дворы окрест
и реки чермной стоит порез

* * *

Ведь хорошо, думаю я теперь,
что нельзя было проговорить с тобой
ничего.
Здесь, знаешь ли, всё оказалось таким же:
вязким, непроницаемым.
Просунешь руку в туман —
сгинет.
Мяч летит
к самой дороге —
пацан в бешенстве кусает кулак,
девчонка удерживает за куртку.

Удивительно жить
в будущем,
когда оно только с тобой,
как новая, не названная болезнь.
Момент разделения
ощутим, когда часов в шесть
плывёшь через туман пустого парка.
Теннисные столы усыпаны ночными каштанами,
а в вершинах деревьев
готовится переворот
вещей.
Но это так,
между нами.