Обращение

               ...за синий платочек
 
1.
 
Мы более с тобой не нытики,
глядим на мир мы однозначнее,
случайные картинки с выставки,
другие девочка и мальчики.
Уходят литерные длинные
в пункт основного назначения,
мы высморкались, слёзы вытерли,
жизнь прожили, прощу прощения.
 
2.
 
Но если про любовь к отечеству
вошь заливает узколобая,
я ненавижу человечество
со всей отчаянною злобою.
Я ненавижу его истины,
его предательскую музыку,
за существительные с «измами»
всю эту ряженую публику.
 
3.
 
Чекистские гуляют соколы,
неонацисты с заморочками,
куда жиды Россию продали,
грузите арестантов бочками.
Грузите память стеклотарою,
пускай горит она сиренево
за нашу юность окаянную,
за Венедикта Ерофеева.
 
4.
 
За Гумилёва и Поплавского,
за розы, что не будут брошены,
давай, губерния, рассказывай
с просодией во рту некошеном.
За то, что жить мы будем сызнова
и языком чесать по-чёрному.
А ты фильтруй базар бессмысленный,
сказал в ответ поэт издёрганный.
 
5.
 
Твой синенький платочек вылинял
за листопадо-снегопадами,
но ты всё та же, взор и выговор,
красива правдами-неправдами.
Куда идёшь ты, непутёвая,
чуть выпившая и без пропуска,
склоняясь вправо под обновою,
как будто писанная прописью.
 
6.
 
Налево — дачный лес строительный,
направо — лес почти что девственный,
шмелей полёт центростремительный,
там городок, рекой отрезанный.
Туда душа моя стремится,
за мыс печальный Меганом,
дочь эмиграции колбасной,
туда приду я с похорон.
 
7.
 
И видит бог, всё будет в точности
исполненным такой же вечности,
все подростковые неловкости,
обледенелые конечности.
Поле огромное, туманное,
базар закрыт, есть бутербродная,
под солнцем пруд, как каша манная,
поговорим же, мама ро́дная.
 
8.
 
Про Сахарова в Нижнем Новгороде,
про руки, согнутые в локте
в Кремлёвском-жлобском после праздника,
век воли не видать и равенства.
Поговорим с тобой до полночи
про всё ужасное, прекрасное,
по-бабьи перемоем косточки,
а было много, было разное.
 
9.
 
Вот так, доживши до полтинника,
очнулась, где ни свет, ни тень,
и встала, труп живой, в могильнике
вслух обратилась, грозный оборотень.
Обратно обратилась в слух,
звала, и, пропади я пропадом,
я слышала ответный звук,
он сердцу говорил чего-то там.
 
28 февраля 2017

* * *

Всё прощу до последнего крика,
провожу тебя на самолёт,
ничего, что друзья чешут лыко,
говорят, что и это пройдёт.
В лёгкой жизни любому на зависть
я счастливую книгу создам,
пропою, как последний акафист,
тёмный вечер и поздний «агдам».
Много чуши уже не морозим,
пишем правду, лишь правду одну,
а всю ложь оставляем на осень
и на белую зиму — вину.

* * *

Только было, что было с любовью на сто,
отводил на губах золотой волосок,
на кагульском вокзале любовь моя, дно,
опустилось плечо моё наискосок.
Покупал у цыган заговорный гашиш,
молодое вино с малохольным огнём,
сигареты курил, говорил мне «малыш»,
этот дым можно вешать уже топором.
Обнимал молдаванку-цыганку одну,
целовал её красные губы взазос,
ничего-ничего не вменяю в вину,
вот сюда поцелуй меня, в красный сосок,
и — в другой поцелуй, и ещё один раз,
не нужна мне на свете моя белизна,
а твоя белизна, словно иконостас
через все обступившие нас времена.
И вези меня в чёрную ночь поездов
через всю бесноватую, пьяную Русь,
бормоча прямо в мочку обрывки псалмов,
так сказать про поэзию не побоюсь.

* * *

В пору солнечных каникул
неземные снятся сны,
много маленьких калигул
в сумерках одной страны.
 
Невозможным правят миром,
невозможною страной,
только мойте шею мылом,
будете и вы такой.
 
Будет и у вас в бойницах
миллион таких стрелков,
будет и у вас в темницах
миллион таких врагов.
 
Будет царская охота
и такой кровавый сок,
поздним вечером с работы
возвратится паренёк.

* * *

Спи со мной, и я вернусь,
снегом на тебя свалюсь,
убегу с урока,
спи со мною только.
 
Пусть по дому ходит мать,
уркаганит в мире власть,
сквозь кривую местность
как бы угол срезать?
 
Спи со мной средь бела дня,
голую сожми меня,
скрипы станут скрипки,
в окнах две снежинки.
 
Это я и это ты
и на небо улети,
а умру я после,
с богом спи, не бойся.

Эмигрант

Он любуется тихой витриной,
той, в которой стоит манекен,
и заснеженной красной малиной,
в продащицу влюблён до колен.
 
Вон в тележках везут стеклотару,
из жаровен ссыпают миндаль,
жжёт из бара электрогитара,
добела раскалённая сталь.
 
Эмигранту не надо резона,
напряжённая грудь колесом,
и зелёная карта огромна,
покатите бильярдным шаром.
 
На тележках провозят полмира,
тот с сестрой, у того вон жена,
и, наверное, ночь над Пальмирой
тоже будет сегодня нежна.

* * *

Стой, кто идёт? Идёт блажная
дщерь, нахлебавшаяся чая
и жирных щец,
кисельных берегов от пуза,
молочных полных рек без шлюза,
зимой, как леденец.
 
Идёт твоя косая шельма,
душа её летит бесцельно
в окраины дождя,
но уголками глаз бескрайне
глядит на зримое как тайну
и плачет, уходя.

* * *

Скользнуло облако во двор
и белый след внизу остался,
шёл человек с вязанкой дров,
он на ногах едва держался.
 
Была зима, струился пар,
лес разделился на деревья,
шёл человек и знать не знал
забытого стихотворенья.
 
Стихотворенье — красота,
как некто поднимался в гору,
лошадку под уздцы ведя
в студёную глухую пору.
 
Шёл человек, набор примет,
шарф, полушубок, рукавицы,
покуда не сошёл на нет,
и нам урок, как говорится.

* * *

Шли в музей, разглядывали картины,
перелистывали каталог,
это было давно, ещё в прошлой жизни,
развяжу на памяти узелок.
 
Не забуду парк у зимы на грани,
где качались детские голоса,
белка в высохшем питьевом фонтане
посмотрела точечно так в глаза.

* * *

Гусиных стай ночные перегуды
над улицей холодною, пустою,
что в юности любила безрассудно,
теперь люблю сильнее головою.
Чуть желтоватый, закоптелый воздух
и даже мысль, что это уже было,
листву сдувало с городских подмостов,
любовь в глухую полночь уходила.
Очарованье, разочарованье,
сменяются почти без перехода
и тут-то обращаешь вдруг вниманье,
как для другой любви душа свободна.

* * *

Вслушайся в стонущий ставень,
капает с крыши вода,
капля за каплей о камень,
капли подсчитывая.
 
Всё, что угодно для слуха
средь голубой пустоты,
маленькая незабудка,
смятая в толще воды.
 
Даже цветку надо думать,
что не подъезд и гидрант,
а будто море качнулось,
а будто волны гудят.