Воздух, 2017, №1

Глубоко вдохнуть
Автор номера

Интервью

Алексей Александров
Интервью:
Линор Горалик
«Я — саратовский литератор. Говорю об этом без ложного чувства гордости, просто мне хорошо пишется именно в этом городе. Он не велик, не мал — как раз по мне», — так говорите Вы о себе на сайте «Новая карта русской литературы». В этом как будто слышится не только привязка поэтической работы к географическому месту, но и сложная смесь самоумаления и самоуверенности, — как даётся Вам вот это ощущение своего места, не столько большого или малого, сколько особенного?

Вы правы, смесь сложная. Мне иногда кажется, что Саратов — это мой домик, как у улитки, вроде такого туристического рюкзака, в котором при желании может поместиться всё, что угодно. Я тоже медлителен и не люблю быть на виду, и в разные периоды, как и всякий, наверное, чувствовал себя то изгоем, то каким-то фриком, которого скорее терпят, чем любят. Моё, потому что здесь я в покое, здесь мне незачем под кого-то подлаживаться, и стихи мои — тоже такой маленький дом-тайник в городе-лабиринте. Наверное, отсюда и неточные рифмы, потому что тексты я очень часто прошёптываю, в другом городе я бы их произносил громче, менее деликатно. И обрывки новостной ленты, это я слышу и вижу так, выныривая и снова прячась.
Но, с другой стороны, помимо города есть ещё и поток времени, река, подхватывающая течением людей и подмывающая берега и здания, разговоры на кухне, обломки советской эпохи. И в этом потоке (вот это уже удивительный и труднообъяснимый для меня факт) я тоже свой, хотя и позиция у меня, как у поэта, здесь — позиция наблюдателя, неопознанного путешественника, хорошо замаскированного чужака.

Вы писали когда-то применительно к Виктору Iванiву о «травматическом типе сознания поэта». Довольно распространено мнение, что другого словно бы и не бывает, что поэзия в принципе работает с травмой, будь то травма поэта, травма читателя или травма мира. Как это устроено у поэта Алексея Александрова?

В последние годы я стал писать чаще. Наверное, ускорилась реакция, стал острее чувствовать происходящее вокруг. Травма — это ведь не только боль и страдания, это ещё и новые способы заменить утраченное, если не восполнить его. Можно подумать, что все эти калейдоскопические картинки, которые получаются у меня в стихах, — это такой механистический вариант составления ежедневного каталога-хроники, но, скорее всего, это не совсем так. Мне, конечно, очень тяжело наблюдать, как растёт нынешняя волна ненависти к иному, весь этот советско-имперский рецидив. И ирония в текстах — это в первую очередь обезболивающее, во вторую — попытка склеить распавшиеся части. Но ведь и раньше поводов для неуюта было достаточно. Писать стихи после Освенцима или нет — для меня так вопрос не стоит, мои стихи как раз о кажущемся мире после войны.

Во многих Ваших поэтических текстах мне видится возвращающийся мотив перехода через завершённость: закончилось (неоспоримо и безвозвратно) одно — и теперь впереди вынужденное или желанное освоение нового мира (в диапазоне от «Так что вызови карету мне, карету, / И поедем в новый мир многоэтажный» — и до «Марсианин на пенсии домик купил в Ярославле»). Можно про это поподробнее?

Так уж выпало, что выпускной в школе у меня был в 1985 году, университет я окончил в начале 90-ых, из армии демобилизовался в 96-м. Страна менялась, как картинки в шарманке, и каждый раз получалось, что вместе с этим надо было перестраивать свою жизнь, вливаться в преобразившийся социум. Не скажу, что это были во всём приятные для меня перемены, в стихах, написанных в девяностые, был у меня такой неявный привкус сопротивления. «Волокут меня в спешке...» — так, кажется, пел герой детского фильма.
Ну, и опять же, в процитированных строчках нет чувства потерянного Рая или попытки воссоздать его, есть неприятие грядущего общего защищающимся частным, иным. Новый Чацкий, мне думается, вряд ли бы подружился бы с ярославским пенсионером, но они бы точно поняли друг друга. Вообще лучшие из моего бестиария — это армия одиночек, такие вечные партизаны, временно отошедшие от дел. Но в этом их сила, не заставишь их ходить строем, не купятся они на лозунги, слишком многое повидали.

Дробные части империи, мелкая её шрапнель, всё время впивающаяся в текст, — это результат желанный или неизбежный, целенаправленная рефлексия о политике или невозможность отвлечься от неё? Или как-то ещё?

Я сам себя не очень люблю за эти следы политграмоты в стихах, но так всё переплелось, перемешалось, что отделить «метафизику влажной уборки» от политики невозможно. Как бы ты ни прятался, в дверь всё равно постучат и вручат повестку. Другое дело, что в стихах эти вкрапления нужны для более важного разговора, и когда-нибудь я хотел бы избавиться от влияния такой актуальности, забыть о ней. Впрочем, есть у меня небольшой дачный цикл, в нём только река, деревья, облака, птицы и рыбы, и никаких отзвуков Звёздных войн (проверил себя, перечитал — всё-таки есть эхо, пусть и сильно приглушённое).

А ещё кажется, что очень много в Ваших стихах птиц и птичьего, чирикающего, щебечущего, роняющего перо. Почему, как это сложилось?

По многим причинам. В детстве на Соколовой горе сразу за домом начинались посадки, так у нас назывались кусты сирени, акации и ещё ряд низкорослых деревьев. Друзья ловили птичек — в основном, щеглов и синиц, чтобы приманить, подражали их пенью. Цици-фу, цици-фу — вроде так синичка поёт, такой вот почти китайский птичий язык. И ещё ни с чем не сравнимые движения глаз, поворот головы. Но больше, конечно, завораживал звук, его лёгкость, его особость. Потом уже я прочёл Мандельштама и сразу узнал в нём и в его стихах всё это. Наверное, эти щебет, свобода и есть то, чего я хочу в итоге достичь в стихах, но прийти к ним не сразу, очистившись, освободившись от ненужного в звуке и словаре на подступах.

Среди прочих Ваших саратовских литературных занятий Вы принимали в городе выставку визуальной поэзии в рамках проекта «Платформа». Насколько вообще для Вас важно визуальное в поэзии? Текст-как-объект — это ведь не только ровные кирпичики строф: бывает, например, что «вот этот острый и длинный», «этот — рыхлый и широкий» — или как-то иначе.

Та выставка была случайной, мне тогда понравилась сама идея — представить в музее Павла Кузнецова, замечательного саратовского художника, стихи как картины. Город у нас с богатыми художественными традициями, и поэзия всегда шла бок о бок с живописью — так это было в случае Ярыгина, он был своим в кругу Николая Гущина, затем всё продолжилось в эпоху «Контрапункта», с ним связаны имена Романа Мерцлина, Виктора Чудина, Александра Мураховского. Не изменилось положение дел и сейчас, но интересно, что при этом визуальной поэзией у нас в городе никто не занимается, на моей памяти были только отдельные нерегулярные попытки освоить этот жанр.
Сам я какую-то особую графическую организацию текста не практикую, но зато часто использую приёмы кинематографии в стихах — это и монтажные стыки, и общие планы с наплывом воображаемой камеры на какого-то отдельного персонажа, и другая смена оптики. Т.е. выстраиваю картинку в тексте, что вроде бы многие читатели замечают.
Можно ещё довести себя до такого состояния, когда слова начинают приобретать контуры предмета, — пару раз пользовался, интересный бред наяву, но никакой пользы это мне не принесло.

Если говорить не о поэте, а о редакторе Александрове, о человеке, занимающемся поэзией в «Волге»: чего хочет от своей работы редактор отдела поэзии — и как профессионал, и как частное лицо? Какого хочет добиться эффекта, какого неповторимого лица у журнала? На что рассчитывает в обмен?

Сложный вопрос. Когда я сижу над подборками, я представляю не будущий номер, а такой метаномер, где все материалы перекликаются, по выражению Анны Сафроновой, «разговаривают друг с другом». И вот конечная цель — чтобы этот разговор не прерывался никогда, и читатель был им увлечён, и сами авторы. При этом чтобы ощущение нашего автора, автора журнала «Волга», оставалось как послевкусие.
Как читатель, я хочу чуда, неведомого прежде смысла, нового звучания, умного эксперимента. Убаюкивающий привычный размер с минимумом мысли — не для меня, я хочу не узнавания, но удивления от поэзии. Наверное, поэтому всякий раз я стараюсь представить автора по-другому, если он уже у нас публиковался.
А вот в обмен мне нужны от читателя не восторги и не лайки в Журнальном зале, хочу опять же невозможного по нынешним временам — вдумчивого чтения, внутреннего сопротивления, возвращения к тексту. Понимания, если одним словом.







Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service