Юлий Гуголев

        Бывают женщины, в присутствии которых невольно втягиваешь живот. Похожая история у меня с Андреем Родионовым. В том смысле, что всё время боюсь «киксануть». И боюсь, что он почувствует наигрыш и фальшь. Он ведь сам умеет играть, не пережимая, и говорить с чувством, но не лукавя. Стихи его люблю за то, что они — «без бэ», как говорили раньше во дворах; за то, что они каждый раз доказывают, что поводы для умиления и нежности разбросаны повсюду в этом мире; что мир, по сути дела, из них и состоит, несмотря на всё безобразие, грязь и ужас. Одним из самых лестных отзывов о себе я считаю слова Андрея Родионова: «А с тобой было бы интересно запить...» Выпивать — выпивали. А вот запить я пока так и не решился.

Дмитрий Данилов

        Андрей Родионов — один из самых близких мне современных (да и не современных, если вдуматься) поэтов. У его поэзии есть очень родственная мне черта — я бы назвал это любовным вниманием к мелким, малозначительным деталям нашего повседневного бытия, в том числе к невзрачным московским окраинам и пригородам, которые я тоже люблю до дрожи:

                    ...Как нежен асфальт, как салфетка, как трогает сердце
                    нежнейший панельный пастельный холодненький дом,
                    чуть-чуть он теплее, чем дом предыдущий, тот серый,
                    а этот чуть розовый, нежность за каждым окном...

        Он мне и как человек близок. Мы вместе состояли в организованном Мирославом Немировым товариществе «Осумбез», было много совместных выступлений, посиделок в его знаменитой красилке в театре Станиславского и Немировича-Данченко и всего, что такие выступления и посиделки сопровождает. Такое, знаете, не забывается.
        

Василий Бородин

        Не так просто сформулировать, что́ обеспечивает целостность и безоговорочную состоятельность поэтики Андрея Родионова. Кажется, самое важное и неизменное в этих стихах — уважение к тому, что и так любимо (и работа по осмыслению того, что и так «понятно»). Повествователь кажется неотделимым от среды, в которой возникают сюжеты или модели сюжетов; поэтический язык развивается не в борьбе с готовыми формами, а в диалоге с, грубо говоря, содержанием. Эффект «документальности» (причём это как бы документальный сериал: стихов много, и они очень схожи по конструкции), достоверности (то есть, прежде всего, внутренней правды) с этим и связан: «форма» очень решительно выведена за скобки и, на первый взгляд, не проблематизируется, целиком уступает место «драматургии» и, главное, тому, что называется поэтической мыслью.

Валентин Воронков

        Сколько я мог заметить, больше всего сложностей в жизни доставляют бинарные оппозиции: поди отличи подёнщину от призвания, судьбу от страсти, вдохновенье от прожектёрства. Дихотомия утилитарности и метафизики попросту мучительна. Тем ценнее любая нелживая двойчатка: взять хоть сказки Андерсена или вот стихотворения Андрея Родионова. Некогда уже доводилось говорить, что, застрельщик, талисман и воплощение сценической, слэмовой поэзии, мастер агрессивной и напористой подачи, Родионов — не в последнюю очередь выдающийся лирик. Постепенно перейдя от автобиографических зарисовок к стихотворным фельетонам на случай и даже служа такого рода колумнистом, он неизменно выдерживал уровень монолога. Хочется подчеркнуть, что речь идёт не о формальных пируэтах или экивоках «для своих», а о срощенности, взаимном дополнении обоих компонентов. О том, как под злободневностью возникает завораживающее мерцание цайтгайста или чувствуется укол пунктума («портвейна на сотку — по тем временам это было до хрена»; «а цепочки тогда было модно носить поверх водолазки»), а за алкогольной или фенаминовой бравадой следует последнее утешение: «за лирикой, за фенибутом / за химарём / у дома сурикова утром / и мы уснём».

Василий Чепелев

        Я люблю поэта Родионова. За «Пельмени устрицы» целиком, от и до, включая оформление (удивительный случай, когда оформление поэтической книги не просто было тщательно сверено с её содержанием, но и задало чуть ли не тренд — вся эта крафт-бумага, картонки и как будто забинтованный переплёт); за невообразимое множество его стихов, которые я помню наизусть; за возможность наблюдать, как становятся звёздами; за очень нечасто встречающуюся адекватность поэта его стихам; за то, что одно время поэтические вечера в России были лучшим способом посмеяться для нормального человека. Я купил для раздачи начинающим поэтам столько книг Андрея, что одними этими томами можно укомплектовать библиотеку небольшого райцентра. На примере его стихов хорошо объяснять очевидное важное: что стихи — это совсем не только школьная программа; что истории, случаи, сюжеты и шутки — это отличный повод говорить о серьёзных вещах, намного более тонкий, чем выверенная рифмовка с возвышенными метафорами; что слово «нежность», выложенное из силикатного кирпича и арматуры, намного заметнее и ярче; что про жизнь городских окраин и любовь к дешёвому алкоголю в больших количествах можно писать без пафоса Бориса Рыжего... Вообще я сейчас вдруг понял, что Родионов для меня — сильнейший катализатор воспоминаний ностальгического свойства: например, я уже два часа смеюсь над ситуацией, когда на фестивале «ЛитератуРРентген» я случайно вызвал на сцену сразу после сегодняшнего героя Наталию Санникову, одетую в чёрную кофту. Надо ли объяснять, каким стихотворением закончил выступление Родионов? За творчеством Андрея в последние годы я при этом слежу не особенно пристально, и, кажется, кроме подборки в «Воздухе» 2012 года (включавшей блестящее стихотворение «я вышел в екатеринбурге...», одно из лучших стихотворений об этом городе ever!) ничего внимательно не читал. Это, конечно, неправильно: не должен живой активный большой поэт становиться компонентом ностальгии. Всё прочту. Тем более — Родионов стал героем этого номера (я, кстати, был уверен, что это уже происходило).

Дмитрий Аверьянов

        Думаю, что призрак Андрея Родионова гуляет по Украине. Почему призрак? Один мой не слишком просвещённый товарищ выразился так: «Родионов — это самый суровый поэт, который выступает с Лимоновым и печатается только в журнале "Октябрь"». То есть к Андрею в народе относятся с опаской и поэтому с ещё большим уважением. Теперь почему «гуляет». Встречал, что кто-то читал вслух Родионова собравшимся в коридоре на музыкальном концерте. Было, что давали плеер — послушай, — а там Родионов под музыку. Или вот идёшь по июньскому Севастополю — и навстречу Родионов. Конечно, нужно сказать, что Андрей оказал немалое влияние на украинский слэм, только вот местные исполнители больше любят версию, что подражают они не Андрею, а друг другу.

Сергей Соколовский

        В наше время не говорить о человеке, спасшем тебе жизнь около котла «Мордор», как о большом русском поэте, было бы, для начала, глупо. Но я пропустил сам момент превращения: вроде бы для тех дней, когда мы все вместе собирались издавать журнал «Шестая колонна», — ещё рано, а когда «Красный матрос» выпустил «Пельмени устрицы», в пижонской картонной обложке и с вложенным диском, — уже поздно. Совесть не позволяет предаваться воспоминаниям в духе «я этого генерал-полковника ещё босоногим мальчишкой помню» — но соблазн велик.
        Ещё более странны рассуждения персонажа об авторе: несколько раз чувствовал, что уверенно примеряю изложенные в стихах Родионова фантастические сценарии. Самого разного свойства, заметим. Маленьким шариком из фольги дело не ограничивается. Думаю, в здании, которое построено Родионовым, многим нашлось если не райское, то, по крайней мере, пригодное для естественного существования место. Думаю, для многих эта поэзия — родной дом.
        Так сложилась жизнь, что цитата, которую мне хотелось бы здесь привести, уже попала однажды на страницы журнала «Воздух», а именно в №3-4 за 2012 год (внушительный опрос под названием «Прозаики о поэзии»). Мало что изменилось с тех пор в районе Кузьминок.
        Одним словом, большое спасибо тебе, Андрей.

Алексей Цветков-младший

        На заправке между Красноярском и Канском к Андрею Родионову подгребает мужичок, руки все в уголовных татуировках, речь нарочито обрывочная.
        — Ты же видишь, тут Александр Третий, это же надо к нумизматам, я всего за пятьсот рублей отдам, — предлагает он две явно поддельные монеты с профилем царя, пересыпая их из руки в руку, будто они жгутся. Нашёл типа случайно при разборе старого дома. Никто не хочет верит бедолаге. Андрей быстро соглашается на покупку, для него это акт христианского милосердия по отношению к татуированному мужичку. Мне показалось, что сейчас, за пятьсот рублей, Родионов приобрёл сюжет нового стихотворения. Мужичок же будет уверен, что ловко развёл столичного гостя. Через подобный обмен возникает особая эквивалентность, заряжающая родионовские стихи.
        Поэзия как приятная боль от ушиба при рандомном движении в социальной темноте. Воспроизводить нечто, освобождаясь от этого. Ритмизированное переживание перманентного поражения — единственный антидепрессант в мире бредящих идеологией морлоков капитализма, чьи комичные мечты никогда не сбываются. Мальчикам и девочкам из хороших семей эти стихи напоминают о дистанции с таким экзотическим, но тревожно близким миром низших классов.
        Мытищинского пиита Родионова будут помнить хотя бы только за «пельмени это устрицы пьющих людей». Пророчески потрясая своей крупно исписанной стихами тетрадью, притопывая, прихлопывая и брызгая бешеной слюной, Андрей доносил до нас в нулевых годах невероятный лиризм кишащих бомжами подмосковных платформ, милицейских протоколов, пролетарских наркотиков и коктейлей, а также навязчивых идей, балансирующих на грани между белой горячкой и прочитанной в детстве советской фантастикой. Его выступления на московских книжных ярмарках нередко заканчивались тем, что Родионову вырубали микрофон.
        В десятых годах он создал на театральной сцене антиутопию о том, как все государственные чиновники в обязательном порядке заговорили стихами и как трудно, стихами же, сдать экзамен на гражданство в УФМС этого прекрасного будущего. Но гастарбайтеры стараются. И нанимают себе учителей поэзии, чтобы остаться в этой удивительной стране навсегда. Это склеивание, неразличение между поэтическим и политическим, отсылает нас к Беньямину с его: «Правые всегда эстетизируют политику, тогда как левые, наоборот, политизируют эстетику». Впрочем, в другом его поэтическом спектакле политическое скрыто под толстым слоем январского льда и тёмной воды, на абсолютно не предсказуемом дне народной проруби, откуда всегда может вынырнуть герой будущего верлибра и протянуть поэту поддельную монету, которой предстоит стать гораздо дороже настоящей.

Владимир Богомяков

        Родионов велик. Потому что для меня это поэт Любви. Не той любви, о которой меня, наверное, учили в школе, когда ты должен шептать барышне на ухо какие-то придуманные слова, а сам только и думать, как завалить её здесь же за скамейкой и как следует засадить. Той Любви, которая во всех нас клокочет и (слава Богу!) иногда прорывается наружу.