Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
 
 
 
Журналы
TOP 10
Пыль Калиостро
Поэты Донецка
Из книги «Последнее лето Империи». Стихи
Стихи
Поезд. Стихи
Поэты Самары
Метафизика пыльных дней. Стихи
Кабы не холод. Стихи
Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами
ведьмынемы. Из романа


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Воздух

2016, №2 напечатать
  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  
Автор номера
Интервью

Андрей Родионов
Интервью:
Линор Горалик

Иллюзорная простота плюс нарративность Ваших текстов создают у многих читателей (судя по обсуждениям в соцсетях, например) впечатление исключительной доступности, «понятности» Ваших текстов — но и то, что все эти же лица трактуют Ваши сочинения исключительно разнообразно, говорит о многом. Бывает ли досада на «неправильное» понимание, недопонимание — и бывает ли, напротив, чувство внезапной понятости, когда этого не ждёшь?

На нынешнем этапе мне интересна возможность в восьми строчках изложить историю от начала до конца. Впервые я почувствовал это десять лет назад, когда журнал «Эсквайр» предложил мне написать рассказ в несколько десятков слов, там была такая рубрика. Я написал длинный рассказ, потом выкинул из него все прилагательные, деепричастия, союзы, ну и т. д. Результат меня позабавил. Да, мне важна доступность, но такая доступность, которая сейчас, к примеру, есть у новых левых. Этакая, если угодно, модная, современная доступность восприятия. И далеко не все стихи в моём дневнике соответствуют этой заявке на доступность. Этот дневник — каждый день восемь лирических строк — я начал 25 октября 2015 года, в день смерти Юрия Мамлеева, которого очень любил. Начиная его, я думал как раз о ясном и чётком высказывании. Этот дневник ведь ещё и социальное исследование, хотя это не главная цель. Я, например, заметил, что мои более или менее политизированные высказывания находят отклик, только если есть ясный и чёткий посыл, вывод. Допустим, этот — козёл. Если пишешь так, находишь отклик. Если пишешь, что кто-то козёл потому, что, например, ест траву, уже не находишь такого отклика. Досада чувствуется, когда не доделал, недоформулировал, неясно выразился сам. Иногда я чувствую также чёткое понимание кем-то моего высказывания, и это очень приятное чувство.

Говоря о читателях и понимании: о Ваших стихах и пьесах написано много интересных и важных (для меня как читателя, по крайней мере) текстов: Иванiв, Дарк, Дашевский; оказались ли близки чьи-то слова? Случалось ли так, что внешнее меткое наблюдение говорило Вам о себе что-то, что раньше не приходило в голову?

Сейчас мне кажется, что многое из сказанного тогда было мне выдано авансом. Но в то же время я стал заложником тех критических высказываний и долгое время не мог выйти за рамки баллад о маргинальных героях. И до сих пор я для многих — певец городских окраин. Но я изменился, и постепенно изменились мои стихи. Даже мата в них стало гораздо меньше. Теперь эпическое высказывание я оставил драматургии, а в поэзии стал лаконичнее и лиричнее. Но замечу, что, хоть театр сейчас — это самое живое пространство, с критическим анализом там дела обстоят гораздо хуже. Например, лучшую статью о спектакле «СВАН», на мой взгляд, написал Павел Арсеньев, но она не заинтересовала ни одно издание из-за своей «сложности».

Иногда кажется, что критику важно убедить себя в том, что описываемая Вами реальность, одновременно тяжёлая и завораживающая, — на самом деле никакая не реальность, а чистая литературная конструкция; я помню, между тем, вашу фразу касательно одного из текстов: «все истории — это зарифмованные сюжеты из прессы, и даже VIP-проруби существуют». Как на самом деле построены Ваши отношения с реальностью/псевдореальностью/нереальностью персонажей (я понимаю, что в какой-то мере это ненавистный всем вопрос про автора и фигуру автора, но удержаться невозможно)?

Говорим ли мы о дневнике, который я здесь и сейчас представляю, или вообще о моих стихах — меня, прежде всего, интересует сам процесс речи. Это такое сильное чувство, которое сродни... лет сколько-то назад у меня возникало такое чувство от алкоголя или от общения с женщинами. Как будто перед тобою циркулярная пила, но тебе есть что ей противопоставить — это твоя собственная речь. Это очень сильное чувство, когда ты не говоришь даже, а любишь или творишь. Меня интересовал не сам сюжет как таковой, а именно возможность самому что-то говорить в ответ реальности, тут неважно даже, если что-то соврёшь или сочинишь, — сами слова на стыке двух реальностей, моей и внешней, становились такой суперреальностью. При этом моя тогдашняя жизнь, когда кругом кипят красильные котлы, пар, в подсобке сидят пьяные гости, а ты где-то посередине — и на вершине, и на дне, — давала мне возможность влиться в эту внешнюю реальность и дышать ею. Со мной происходили фантастические истории, но я не мог их передать бумаге. А мог я просто бредить словами, сочиняя истории даже менее фантастические, чем те, что происходили вокруг меня. И теперь — в этом дневнике — я пытаюсь вспомнить и тот мой действительный опыт двадцати лет в угаре, как-то осмыслить его. Что касается приведённой Вами цитаты, то речь в ней идёт о «поэтическом вербатиме»: мы с Катей Троепольской для многих наших пьес берём существующие тексты — статьи, высказывания на форумах, интервью и т. д., — и переставляем в них слова таким образом, что они становятся ритмичными и рифмованными. В результате сложно поверить, что можно загуглить и найти первоисточник. Но это так.

Григорий Дашевский писал об отрешённости наблюдателя, голос которого звучит в Ваших текстах. При чтении теперешних стихов, этого лирического дневника, у меня создалось впечатление более, что ли, странное: это оптика едва ли не души, задержавшейся здесь, но уже отделённой от тела. Она всё это испытала на себе и во всём этом была, но для неё пробежка окончена, а вот эмоциональная связь по-прежнему сильна. Как оно на самом деле? Как любили говорить в хороших школах, «чьими глазами мы видим события этой книжки?»

Мне нравилось раньше глядеть на мир чужими глазами, глазами того или иного персонажа. Часто персонажа реального, глазами моих знакомых. Сейчас я воспринимаю это как свою слабость. Объясню, почему. У меня тонкая кожа, я чувствую других сильно, и это мешало и мешает чувствовать себя. И однажды, не очень давно, я решил изменить свою оптику, направить её не из внешнего мира внутрь себя, а наоборот, высказать что-то реальности. Сформулировать не чужое, а своё собственное решение тех вопросов, которые ставит жизнь. Это связано с тем, что я люблю. Любовь заставила меня пересмотреть свою собственную речь, отказаться от бессмысленного и беспощадного напора. Просто сказать то, что думаю. И я не смог этого! Мне всё равно приходили и приходят в голову мысли, ответы, решения, которые я не могу откровенно назвать моими собственными. Но иногда, пытаясь высказаться, я вдруг стал чувствовать самого себя. Это чувство ни с чем не спутаешь, оно приходит редко. В дневнике я стараюсь оставлять только свои собственные мысли. Хорошо, если получается через день. Вообще эта перемена совпала с моим переездом в Пермь. За два года жизни там я изменился. Во многом благодаря моей жене Кате. Я стал писать вместе с женой пьесы, их сначала неохотно, а потом чаще стали ставить. Это дало мне возможность сублимировать свою страсть думать за других и передать эти чужие мысли своим (нашим с Катей) персонажам. В течение года после приезда из Перми обратно в Москву я вёл поэтическую колонку в Газете.ру, сменив там поэта Игоря Иртеньева. Два раза в месяц мне необходимо было сочинять злободневно-лирические, довольно объёмные тексты о текущем моменте. Это было не вполне моё занятие, но там впервые я столкнулся с дисциплиной регулярного письма и необходимостью высказывать собственные мысли. И я подсел на это.

В некоторых текстах (особенно этого цикла) есть такой завершающий приём: дела оказываются ещё хуже, чем казалось герою или героям, — но зато немедленно проясняется метафизическая картина, общее мироустройство: «Ответила: здесь только Стикс, / Здесь нету Камы», «Увидел: туча вся такая, / Коричневая, Бог послал». Вам тоже, вслед за экзистенциалистами, кажется, что сперва надо полностью отчаяться, а уж потом что-то ещё?

Способ написания этих восьмистиший довольно прост: вдох и выдох. Трудно найти то, что тронет тебя сегодня настолько, чтобы ты захотел об этом написать. У меня к этому несколько подходов. Первый — я просто пишу про то, что увидел сегодня. Второй — я пишу о том, о чём все сегодня говорят, но у меня есть собственное мнение на этот счёт. Третий — я пишу некролог, жизнь часто даёт повод, увы. Четвёртый — воспоминания семейные, о родственниках, знакомых, каких-то событиях прошлого. Пятый — самый редкий случай, когда я просто брежу, и иногда это оказывается удачно. Шестой — про природу, я дышу и живу деревьями, цветами, речкой, воздухом, либо городскими, урбанистическими пейзажами. Мне близок опыт экзистенциалистов, но отчаялся я давно, а теперь я, скорее, счастлив. И даже Стикс — это просто речка в Перми, такой милый топоним.

Бесконечная, почти юнгианская тема жилищ, зданий, домов, подъездов, комнат, — это про что и почему?

Разве непременно жилища? Я вот заметил, что часто между заборами даже в центре мегаполиса остаётся пространство, куда десятилетиями не ступала нога человека, и природа возвращается туда, если угодно, возвращаются старые боги. Такие места очень дороги для меня. Я могу просто стоять и подолгу смотреть на них.

Посмертное путешествие души, постепенно осознающей, что с ней произошло, оказывается ещё и, похоже, проживанием своих отношений с русским языком и русской поэзией. Эта нежная и язвительная работа с пастишем — почему она всё ещё существенна для Вас после всего избытого Гандлевским, Кибировым и их ровесниками?

Это как любимая или просто заевшая мелодия у тебя в голове. Вот она звучит, и на неё накладываются переживания дня. Так получается дневниковая запись. И для меня её новаторство — именно в ежедневном предъявлении её социальной сети, в вызванной ею коммуникации. Таким образом, я оказываюсь сразу между Сергеем Гандлевским и Дарьей Серенко.

Отвечая на навязчивые сравнения с Маяковским, вы как-то сказали, что Вам ближе Саша Чёрный. Можно про это подробнее? И: мне местами мерещится во всей этой картине Блок, а вернее — такой анти-Блок, что он уже почти Блок. Блок что-то значит для Вас?

Для меня Блок был всегда небожителем — в отличие от Саши Чёрного. Саша Чёрный был мне очень понятен, я чувствовал нервозную нежность к бытовым мелочам, к несправедливости, которая на поверку оказывается просто жизнью, несправедливой и негармоничной в принципе. Блока и Сашу Чёрного люблю. А ещё люблю Эдгара По и Дмитрия Пригова.

Вы один из немногих (кажется) авторов, готовых осознанно работать с публикой и для публики. Что значит «строить выступление от публики» (была у Вас такая фраза)? Моделировать на лету, отбирая тексты в соответствии с реакциями? И в какой мере это же относится к читателю и «построению текста от читателя»?

Скажу вам честно, что я готов уже совсем отказаться от прямого общения с публикой. Когда я вижу, что сочинёнными мною и нами с Катей виршами оперируют прекрасные молодые актёры мастерской Брусникина или столь же прекрасные и молодые актёры других мастерских и театров, — моё тщеславие более чем удовлетворено. С другой стороны, я сам занят в постановках Театра.doc и в других небольших интересных проектах. Так что про публику — это из прошлого. Однако мне нравится играть с публикой с помощью вот этого дневника, приезжать в другой город и говорить — а давайте вспомним этот день, а теперь вот этот. Люди вспоминают, это важная для меня работа. Но стихи я пишу от себя.

В какой-то момент Вы говорили, что у Вас «изменились жизненные обстоятельства, и захотелось, чтобы со стихами познакомилось большее количество людей». Можно ли спросить, что это было? Что произошло тогда? И что изменилось теперь?

Я не помню, что изменилось тогда, но меня всегда прельщала слава рок-звезды. И всё-таки я отказался в какой-то момент от заведомо успешной стратегии смешных и злых историй. А в нынешние времена — от той политической стратегии, которая могла бы меня привести к широкой публике. Но мне приятно, когда люди узнают меня на улице.


  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  

Продавцы Воздуха

Москва

Фаланстер
Малый Гнездниковский пер., д.12/27

Порядок слов
Тверская ул., д.23, в фойе Электротеатра «Станиславский»

Санкт-Петербург

Порядок слов
набережная реки Фонтанки, д.15

Свои книги
1-я линия В.О., д.42

Борей
Литейный пр., д.58

Россия

www.vavilon.ru/order

Заграница

www.esterum.com

interbok.se

Контактная информация

E-mail: info@vavilon.ru




Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service