* * *Глядит в окно. Бесконечная моя
Тень. Евг. Шварц. Андерсен, говорят,
Был девственником. По-моему, маньяком.
Я говорю, в окно. У него была русалочка без ног, другие официальные лица,
Поэтому я всегда прэдпочитал Джордано Бруно. Когда
Я на тебя смотрю, то не вижу тени. Эй, либхерр, да мы о чём?
Да мы об этом. Знаешь, когда
(нет, ну опять «когда», чесслово, ну просто «я до сих пор не могу»)
Анджей принимал Марину в зеркале за настоящую
(боги и все остальные, какое же страшное это было кино),
всё остальное прошло как-то мимо, мы читали, видели, думали сказки разного уровня, получая за это по шее и никакой волны патриотизма, в общем, мне положить на светлое завтра, —
когда (а теперь провал, ещё немного — и пе-ре-вер-нётся в точки,
всегда думал о разнице между «превратиться» и «прекратиться», по-моему, никакой, другое существо на секунду поднимает глаза, говорит, что это губительно, что можно произнести дальше, что ещё можно дальше, что ещё можно произнести, но, в общем, между «произнести» и «произвести» вроде бы тоже есть какая-то разница...) тогда когда никогда, то есть когда я в Winword 07 мысленно матерясь переключаюсь на Таймс и понимаю, что <нпчтн> никогда не любило лишних движений, нет, здесь можно, конечно, поставить точки, это многое обо мне говорит... Стоять. Несколько месяцев подряд я видел один и тот же сон.
* * *
детское издание «Гамлета» 1975-го года выпуска
психотерапевт сказал парень, да ты сам его убил
дальше не выдержало сердце
конечно, куда ещё «this is the end, beautiful friend»
ходил, чтобы сбороть во сне Гекубу, въяве Гекату
опий-сырец в пирожных, семейная драма, дяде около тридцати
мне больше. мне много больше.
* * *
Пустой тёплый сентябрь. Кто-то звонил, орал в трубку.
Сказать «моё» о ржавых листьях каштанов и свежем ветре.
(Вперёд, к победе коммунизма)
ваши пальцы пахнут ладаном
поворотись-ко, сынку
ей-же ты ей не станешь моложе
рабочие укладывают асфальт
ебёт ли это кого? Не ебёт.
да, стань сильнее, выше, быстрее
копай до полудня, потом отдыхай
перевернись-ко, сынку
осталось не так много времени
быть собой, изучать популярные мелодии,
если бы как они были стихами.
держись как можешь, держи меня за руки,
ей-богу, мы выживем ещё с тобою,
как маленькие золотые рыбки,
опутанные несгораемой серебряной сетью.
мама, возьми меня отсюда, мне будет хорошо с тобой!
мама, закрой мои глаза, как оно было до сотворения мира!
у тебя острые колени и белые руки, мама,
не начинай сначала, запомни эту песню на середине.
исторгни меня из сердца своего,
забудь всё, что было со мною прежде,
милое прошлое, с какой готовностью ты встаёшь передо мной.
арахниды, возможно, грядут.
Сонет с вертолётом
опять заголосил полустеклянный ящик
и рыжий потребитель в такт ему поёт
пока настырный сыщик прячет пистолёт
и новостной канал гляделками таращит а за окном меж тем стрекочет вертолёт
и каждый взгляд незримой камерой маячит
из Шереметьева летит на город, значит
завис над крышами и вот он поворот горят дневные звёзды в белых облаках
темны отверстия почти что пулевые
темны чужих созвездий контуры прямые ты выдумал и видел это в небесах?
над белым горизонтом осень наступает
и только вертолёт по комнате летает.
* * *
«...так в шальном автобусе окуляр стеклянных дверей
зрит мельканье дерев меж фасадами и частокол фонарей
так объектив слежения на аллее парка
передаёт на вахту сотни бредущих ножниц
так контуры, пятна и лица годами сменяются в мутном стекле витрины
так идёт близорукий, и с каждым толчком кадрирует хмарь небес». похоже, что я так живу. ландшафт представляется монотонным,
отъехал-подъехал — приблизительно перспектива
что-то в бездне комету ловил — приблизительно опыт
лет восемнадцать назад а душа — она собственные потёмки
будь сусальный внутри ковчег — так ядрёная плесень поела обломки,
оттого-то теперь живой природою, очевидно,
разве что смущена но мы будем стоять до Большого Взрыва,
по всему, за китайской лапшой несолёной
в те поры, когда дождь проливной нас накроет течью
и унесёт в Океан.
|
