Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
 
 
 
Журналы
TOP 10
Пыль Калиостро
Поэты Донецка
Из книги «Последнее лето Империи». Стихи
Стихи
Поезд. Стихи
Поэты Самары
Метафизика пыльных дней. Стихи
Кабы не холод. Стихи
Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами
ведьмынемы. Из романа


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Воздух

2016, №1 напечатать
  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  
Стихи
Окончательный выбор

Фёдор Корандей

* * *

Пролетая над Англией, я думал о мастерицах,
чьи лоскутные одеяла в виде ландшафтов,
сшитые из кусочков зелёного, продаются
в солнечных зимних зданиях, у лифтов,

вместе с поделками из шерсти оленьей,
безглазыми куколками хантов и манси.
Шерстяным квадратом шкуры тюменьей
тёмной ночью зябко укройся,

пусть на нём появятся несвойственные ему горы,
пусть он вздыбится нежною волною,
по геологическому времени очень скоро
мы будем лежать под этой страною,

как под Англией лежат бритты, римляне и саксы,
потому она такая холмистая.
Вот они, одеяла случайного исторического секса,
покрывала плацкартного скрытого смысла,

землетрясения одинокой температуры под сорок,
пододеяльники младенческих невинных кошмаров,
вот затягивает предзимний утренний морок
серебристо-чёрную равнину ангаров,

гаражей, микрорайонов, дорог, уже подёрнутых инеем полей,
бурых, но уже становящихся белыми, квадратов, переливов,
рек, континентов, морей, cпящих под снегопадом людей,
жизни короткой, тёплой, промозглой, бесконечной, счастливой.


* * *

Когда солнце, целый день скрытое облаками,
Опускается ниже облачного слоя и освещает его поддон,
Красные новые дома нежно вспыхивают над грязными ларьками,
Краткий миг славы небесной — это именно он,

Это те самые яркие краски, которых хочется в Лондоне, скрытом мглою,
В рваных пушечных тучках битва горы Бадон,
В детстве мамочка говорила: «Вот тебе Англия —
Полный малины алюминиевый бидон».

И в Парфёново, где подонки целый день сколачивают поддоны,
Тихий спокойный свет озарял будущего счастливое море,
Алый и зелёный шиповник маршировал под окна,
И среди тополей распахивались небесные двери.

Как на картинах какого-нибудь Джона Констебля,
Флитской тюрьмы какой-нибудь красные стены, реющие в вечерних дымах.
Свердловской железной дороги моей вымытая Англия,
В пыльных, убогих, стоящих под радостным пламенеющим небом домах.

Через просветы как бы проглядывает общая основа
И равномерно рассеянная в небесах золотая пыль,
Ах, эти вечера в вагонах, словно в лесу сосновом,
И вот из-за деревьев выходит сосед, и спрашивает, как называется этот мёртвый король?

Эффигия, скажешь, так называется это
Тело каменного английского раскрашенного красивого короля.
Довольное лицо престарелого соседа,
И поезд едет, а вокруг раскинулась тихая вечереющая земля.


Про улицу Одесскую

А вам снится Ашотик?
Тот таксист, который не оборачивался бы лучше.
По стеклу возят беспомощные щётки,
Дождь идёт, буря, пассажир с ужасом смотрит на затылок и уши,

Куда несётся этот седанчик —
Как самолётик имени Бади Холли со светящимися окнами среди огромных гор мрака,
— cверкают молнии, кто-то плачет,
Всё с плеском захлёстывается прозрачным потоком —
В ночь Самайна и Хэлоуина,
Этих неправославных праздников, чуждых нашей культуре?

Мчится маленькая машина,
Среди чёрных мокрых кустов, которые выскакивают перед нею, как в тире
Выскакивают разные рожи с деревянным стуком,
Чтобы упасть обратно с металлическим звоном.

Вот синяя призрачная свинья перебежала дорогу
На фоне мерцающих микрорайонов.

Ночью, в машине, под музыку группы «Гоблин»,
В красном свете на перекрёстке, открытый чужому взгляду.
Что ты мне пикаэшь, гоблин,
Говорит Ашотик водителю из соседнего ряда,

И пассажир, везущий в пакете пустые молочные бутылки,
Вдруг действительно замечает в автомобилях полчища бесов,
Женщина с лицом крокодила, ребёнок с лицом галки,
Лепреконы, чёрные кровогубые принцессы.

Ад — это другие, гласит cтаринная поговорка,
Во всех окнах отвратительные снапшоты,
Мчится микроскопическая семёрка
По вытянутому уху сомнабулического Ашота.

Справа, а потом слева, а потом снова справа сияют трубы ТЭЦ,
Cтранное делает здесь улица Одесская закругленье,
Спишь, а потом снова встаёшь, а потом снова спишь, молодой отэц,
И неясно порой, где начало, а где конец сновиденья.


* * *

Раньше мы все часто видели неопознанные объекты,
Синий свет будил по ночам, и внезапно озарялись сады,
На столе голубела белая чашка, сияли вчерашние объедки,
О, эти лунные тени оставленной с вечера на столе зачерствевшей еды!

Хотелось жить этой жизнью микроскопического героя,
Быть Сильноруким Нилом, вышагивающим по кладбищу с дохлой кошкой,
На белом пути каждую ночь вытягивалась большая,
Как от могилы, длинная тень от маленькой крошки.

А в небе сияла Земля, космический телевизор
В золотой и серебряный век таинственных сериалов,
Когда каждый кусочек сыра был египетским обелиском
В лунные ночи, и заснувшей Англией — серое одеяло.

Дома, двухэтажные чёрные сундуки, карты, лампы,
Спящие люди среди снежного, запорошённого барахла,
И каждый лист, оторвавшийся от полночной ноябрьской липы,
Летит, вращаясь, как заброшенная космическая станция, полная зла.


* * *

Мимо спящей невидимой лунненькой женщины,
Белой её груди, увозит меня такси по тусклой дороге,
И, cловно в асфальте редкие трещины,
Проскакивают в уме неясные тревоги.

Чёрные ветви, как тёмные думы, мелькают,
На фоне этой таинственной наготы.
Эй, одногрудая, свесила грудь, а где другая?
Куда другую нежную спрятала ты?

Собрал чемодан и отправился
Делать в далёкий мрачный Омск доклад о синекдохах.
А дома спит мерцающая красавица.
Чёрная ночь выдохов, ясное утро вздохов.

Ведь есть и луна вторая,
Скрытая, которую находят только наощупь,
Как стихи, из тьмы выбирая
Смысл неясный над бесконечной проезжающей мистической берёзовой рощей.

Эта идея, что терпение и труд
Всё перемелют, что репетиция
Мать всех учоных, так мне мила, но тут
В этой ночной гостинице

Я пытаюсь уползти от луны
По пустой второй половине двуспальной кровати
Тёмного Омска, где филологически продолговатые валуны
Чертят круги на потрескавшемся асфальте.

А когда мне поставят такой камень когда-нибудь,
И я буду отбрасывать тень под льющимся с высоты,
Где твоя, спрошу я, Луночка-Луна, вторая грудь,
Куда другую тёмную спрятала ты?


* * *

Летние впечатления. Владимир Геннадьевич,
Высунувшись, как из танка, фотографирует на мобилу.
Сидишь, а она всё не наступает, не наступает, ночь,
И в сумерках мерцание крышечки белой, кружечки белой.

Лежат на шоссе тени облаков и разрозненных испарений,
И ненастоящий джип проносится слишком легко
Мимо крашенных суриком ворот неизученных селений,
Где капля за каплей процеживается настоящее качественное молоко.

Как муха в золотой день мягко упадёт в марлевый полог,
И с журчанием всё пройдёт,
Так и этот день, как бы ни был он долог,
Словно крашенные суриком створки неизученных ворот,

Пронесётся мимо, не раскрыв всего своего потенциала!
Только разве что прилетит со всей дури в глаз пчела,
Или овод. Это Родина тебя поцеловала
И руками крепкими обвила.

Полные, как молочные пакеты,
Путешественники тряслись на сиденьях, и вдруг кто-то сказал:
Это могила настоящего цыгана,
Вон тот, раскидистый, одиноко стоящий тополь под знойным небом.

И все мы вылезли из своей ракеты
И, разминая ноги, пошли к тому дереву, на которое он указал.
Выстрелить из воображаемого нагана,
Почтить память настоящего героя, которого, конечно, там никогда не было.


* * *

Что вы думаете о Борисе Николаевиче Ельцине?
Спросили мы мужика, заезжая на мост.
Пока что единственный шанс уцепиться нам
За ускользающую серенькую ткань этих мест.

И что он нам ответил? Что он нам ответил,
Мы вам не скажем, но долго ещё раздавалось эхо,
Словно от выстрела, а мы, сидя в стремительно улетающей комете,
Оглядывались на этого возмущённого разгневанного человека.

Неожиданный, неуместный, словно теннисный мячик,
Оставляя за собой диснеевские искры и всполохи,
Мчался наш набитый автомобильчик
Между ругательств и чертополохов

Талицкого района Свердловской области.
Что вы думаете о Николаевиче Борисе Ельцине?
Под потолком не крутящиеся лопасти,
Мелко задрожавший совочек в руке продавщицыной.

Сельские конфеты с нарисованными полями, медвежатами,
Розами, берёзоньками, сыплются, не попадая в пакет.
Есть нельзя — выбросить жалко,
Много-много лет

В памяти хранятся они, ароматизируя,
Придавая сладость воспоминаниям о поездке на родину нашего героя,
В баночке новогодней некрасивой.
Ночью её поставлю, открою,

Когда дома не с чем будет даже выпить чаю.
Липкий cладенький янтарь, в котором завязли мы, мухи,
И Бориса Ельцина Уробороса Николаевича
Лунные резиновые снежные за окном дирижирующие руки.


* * *

Вечерами мама смотрела перестрелки.
Шорох и мерцание перестрелок в комнате тёмной.
Начало лета, а на белом потолке
Тень мамы юной.

Ай, влажно блестящие тополя в Тугулыме.
Ай, синий свет сквозь тугулымские ветки.
Ай, в Тугулыме юная мама,
Пули, брюнетки.

Гангстер вспотевший латиноамериканский
Истекает кровавой слюною.
А у юной мамы золотятся
Волосы, и ночь стоит за спиною:

Кущи, чащи, аллеи,
Изумрудные авансцены тёмно-зелёного театра
В тот час пустые.
Единственное розоватое облако утра.

Розовое облако, словно бумажечка напоминания,
Не уходит с летнего неба даже в полночь,
Словно маленькое пышное мексиканское здание,
Глядя на которое, помнишь,

Что жара, печка с изразцами, будет топиться
Целый месяц, а когда на час снизойдёт прохлада,
Бледные полночные мексиканцы
Станут друг другу вышибать мозги из засады.

Потные, словно бутылочка лимонада,
Синие, сквозь заросли палисада.
Ай, мама, ке пасо.
Пионы, рассада.


Динозавру из торгового центра

В тех сияющих днях с девушкой,
Тоже сияющей ослепительно, слепящей,
Магниевой девушкой-вспышкой
Я и буду сидеть вечно, звероящер,

Улыбаясь молодыми саблями, а бедро
Изогнув зеленоватое пятнистое круто,
И огромная моя голова, как ведро,
Словно цинковый таз, будет гореть в центре портрета.

Девушка и тираннозавр ослепительного момента.
Давно это было, в старые годы,
Вышитые шерстью пейзажи Кента,
С ветчиной домашние бутерброды.

Танго никто уже не танцует,
Соус мажешь на хлеб, он уже не острый.
Ветер дует, а ветер дует,
И уносит так же, как девушку с этим монстром,

И нас тоже, и нас, и нас... да будьте здоровеньки.
Иностранцев уносит, и иностранцев однофамильцев.
А те, кто с динозавром сфотографировался,
Смотрят на новеньких.


* * *

Так тускло, так фосфорно светят
В тёмной тёплой сентябрьской берёзы
Ночи; сядем мы с тобой на скамейки,
Словно из лунного света вырезаны

Длинные дощатые настеленные
Скамейки; дом стоит у леса, словно cтаринный,
А за занавесками на столе у Лены
Лежат расчёска и аспирин.

Лена, почему ты не спишь? Я думаю
О некоторых людях, которых мне жалко, так жалко.
Там на пыльной траве лежит узкая лунная
Деревянная вырезанная решётка,

И холодная скамейка. Посиживая на ней, как пленный,
О Леноре прежних дней я прочту наизусть.
Проводить меня выходит Лена,
Ноги белые словно бы забыла обуть.

Сон, сон, коврики, вязанные крючком,
Вращаются пред сонными глазами.
В тёмном сердце проползает лень поездом, червячком,
А Лена, Лена громыхает в бане тазами.


* * *

В том году у меня были две невесты — блондинка и блондинка.
Деревья стояли как намыленные помазки.
Пчела уверенно вылезала из нежного цветка.
А я колебался, словно «Сибирская православная газета» на перекрёстке,

Подхваченная ветром. Куда пойти, к блондинке или к блондинке?
Яблоневых веточек сливочные вспенивания.
Знойного воздуха трусливые попинывания.
Жёлтые флаги, позвякивающие на бензоколонке.

— Куда ты прёшь со своим самокатом? — Это, простите, скейтборд.
— Сюда нельзя с самокатом. — Но как же его оставить?
От одной Риты Хейворт к другой Рите Хейворт
Замедленным шагом, думая о скейтборде, оставленном на заставе.

Но вдруг ветер старости, откуда невесть
Налетевший шквал отдалённой смерти, заставил сделать меня свой окончательный выбор.
Под кондиционером сидела моя невеста,
Прохладная, словно речная рыба.

Ох, ветер старости, откуда невесть
Налетевший; надолго потом пропала эта прохлада.
Генеральный консул России упал в Японии в пропасть
В том году. Жаркое было лето.


  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  

Продавцы Воздуха

Москва

Фаланстер
Малый Гнездниковский пер., д.12/27

Порядок слов
Тверская ул., д.23, в фойе Электротеатра «Станиславский»

Санкт-Петербург

Порядок слов
набережная реки Фонтанки, д.15

Свои книги
1-я линия В.О., д.42

Борей
Литейный пр., д.58

Россия

www.vavilon.ru/order

Заграница

www.esterum.com

interbok.se

Контактная информация

E-mail: info@vavilon.ru




Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service