Литературные проекты

Live

есть такие посетители концерта
что узнаю́т песню по первым аккордам
И ТОГДА ОНИ КРИЧАТ

есть такие посетители
что узнаю́т начало первого куплета
И ТОГДА ОНИ КРИЧАТ

есть такие
что узнаю́т только припев
после четвёртого раза
И ТОГДА ОНИ КРИЧАТ

и ещё есть такие
что не узнаю́т ничего
слепые и глухие они блюют в уголке
пока охрана не выведет их из зала
И ТОГДА ОНИ КРИЧАТ

* * *

КАЖДАЯ СНЕЖИНКА КАК ПЛЕВОК В ЛИЦО
КАК УНИКАЛЬНЫЙ ШЕСТИЛУЧЕВОЙ АЖУРНЫЙ ПЛЕВОК

СПАСИБО ЯНВАРЬ
НЕ ПОШЁЛ БЫ ТЫ ДРУГИМ ПОКАЗЫВАТЬ СВОИ ПОДЕЛКИ
МНЕ УЖЕ ДАВНО ОПРОТИВЕЛИ
ПЛЕВКИ В ЛИЦО
ЗИМА
И ПРИКЛАДНОЕ ИСКУССТВО

Сказка про трёх поросят

НИФ-НИФ СИДЕЛ В ВИЛЬНЮСЕ
В ДОМИКЕ ИЗ СОЛОМЫ

НАФ-НАФ СИДЕЛ В РИГЕ
В ДОМИКЕ ИЗ ПРУТЬЕВ

НУФ-НУФ СИДЕЛ В ТАЛЛИНЕ         
В ДОМИКЕ ИЗ КАМНЕЙ

А ЗА УГЛОМ ЖДАЛ ВОЛК

Манифест свинины

ДЕРЖИТЕСЬ ДЕТИ МОИ
ТЕПЕРЬ КОГДА ВЫ ПОДРОСЛИ
ДОЛОГ НАШ ПУТЬ
СКВОЗЬ СУРОВЫЕ НЕДРА МЯСОРУБКИ

ВСЕ МЫ ПРЕВРАТИМСЯ В ТОНКИЕ ЖИЛКИ
ВЯЛО ЛЯЖЕМ В ТАРЕЛКУ
И ВОССЛАВИМ ПОКРОШЕННЫЙ ЛУК

Соска

КУДА ТЫ ДЕЛ СОСКУ, ЧТО Я ВЧЕРА КУПИЛ ТЕБЕ?
НЕ ХНЫЧЬ! ПОИЩИ САМ
В ШКАФУ У FAIRY LENOR И TIDE
НА ПОЛКЕ ЗА BARTHES FOUCAULT И GENDER
В ПАПКАХ MUSIC И DIRTY PICTURES
СТЫДНО — БОЛЬШОЙ МАЛЬЧИК
ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ ЛЕТ
И НЕ ЗНАЕШЬ КУДА ДЕЛ СВОЮ СОСКУ

* * *

как хочешь меня понимай
хоти меня как понимаешь
говорить сегодня так трудно
у меня дрожат твои руки

* * *

Твои дети бегут к тебе
и в то же время бегут от тебя,
и только они так умеют.

Твои дети бегут вместе с тобой,
и ты стоишь вместе с ними,
и только ты так умеешь.

* * *

Мой не родившийся сын
играет тяжёлый металл,
снимает суровые клипы,
на бульваре Свободы плюётся,
кричит,
и все это слышат.

— Не родившийся сынку,
зачем
в твоих клипах
ветер сушит моря,
а дождь
город залил
до губ?

— Чёрт побери,
мне ещё надо знать,
куда делись
твой рассудок и сила!

Мой не родившийся сын
мне врезает по морде.

* * *

001

добрый день,
я должен тебе
передать записку
четыре куплета
мелким шрифтом
мой мир
уже давно с твоим
неразделим
как кишмиш

002

добрый день,
скажите,
это таможенное управление?
я по поводу тех
контрабандных товаров
для меня там должен
быть пакетик чувств
похожих на
полусгоревшие
свечи

003

добрый день,
я только хотел
записать
цвет глаз
и длину волос
два года уже
не могу понять
как мне с тобой
заговорить

004

добрый день,
я всего лишь хотел
сделать пару записей
в твоём паспорте
в этом году
я пойду заново
учиться любить
в приготовительном классе

005

добрый день,
я счастливей всего
на закате
всё остальное
рабочее время
алкогольные лавки
не закрывайте

* * *

стоит ли говорить, что я написал лишь две трети того, что
вышло бы, выводи я влажные иероглифы в разлитом травяном чае,
монитору на том краю стола пришло письмо от какого-то
другого печально пузатого монитора, может, даже не
письмо, а только пара постукиваний усталых пальцев,
увядшие маргаритки, песни, от настроенья которых
вмиг бегут такие мурашки, что только держись,
может, нужно было сказать то, что юнга сказал Смилле
за пару секунд до смерти, стоит ли говорить, что я написал

* * *

оно пульсирует,
периодически меняет полярность,
огибает нас неодинаковыми синусоидами
в глянцевых календарных беспорядках и переворотах
и втискивается посерёдке,
накидывает петлю на то, что ещё мгновенье назад
сияло и колыхалось,
у него осязаемые физиологические причины,
аргументы, доводы,
большие и малые предпосылки,
апологии и апофеозы,
которые никогда не используются до конца,
никогда не называются, но лишь припрятаны в пыльной хлебнице,
в приходе плесневелых корок,
единственная заповедь которого оборвана на середине:
«да не...»

Мы и она

I

оставшись без отца
старикова дочь выпивает
с другими пожилыми сиротами
и смеётся

над чем ты смеёшься
над чем ты смеёшься
следовало бы плакать
чувствуешь как нам жалко себя?
тогда мы смогли бы тебя пожалеть

если сложить ладони
палец за пальцем
по пальчику
палец к пальцу один к одному
один с другим

но мы не делаем этого

если кому не хватит
любви
пусть лучше будет одна на всех
праведная усталость

II

на похоронах рыбака
сидя на кухне вспоминали червей
не совсем не тех не совсем
совсем других

его смешных червей из поллитровой банки
завалившихся в блинное тесто

окуклившихся червей
напа́давших в разогретый суп
навозных мух что вылуплялись из куколок
и летали стадами
за окнами
дюжие как птицы хичкока
словленных им рыб
и водку
и самих себя на кухне
где надо было сидеть и рядить о войне со старыми рыбаками

и теперь мы тут сидим
так словно эта жизнь была нашей

III

на похоронах часовщика вспоминали время

дай поиграться
кто тебе это принёс починить?

мы и часы могли бы испортить
не то что время
но мы не безжалостны
не выдирали кукушку из ходиков
со всем её красным галстучком
не допытывались и не спрашивали
на чьей стороне ты была

одновременно тикало много часов
мы слушали
догадываясь
что именно в них обитает правда
и там же гнездится ложь
нам ни в чём не пришлось усомниться
поскольку
не привелось и верить

IV

в кого верить

если папаша трудится в универмаге
и попадает в тюрьму
разве что в деда мороза

мы уже повзрослеем
пока дед мороз прибудет
любому в мешке принося
то же самое что и всем
любовь и усталость

старикова дочь
что она сделает с ними
когда дед мороз постучавшись уйдёт
опустеет оставленный на пороге мешок
и мы тоже уйдём

она
может будет сидеть в тишине и шевелить пальцами
учась быть одной
может снесёт все часы в какой-то чулан
и двери запрёт
но время станет исподволь протекать через щель под дверью

на кухне
медленно кроша жизнь
она будет кормить рыб
а быть может продолжит смеяться
пока не заснёт
от любви и усталости

как рубашка и кожа
только сросшиеся
снимая одну можно сорвать другую
и заснуть свободным

Воспоминания оперной гардеробщицы о «Богеме»

                                                                      К.В.

Дождавшись, пока Мими возьмёт верхнее ми,
мы с Ниной выбрали самые красивые шубы
и двинулись на свидание с Виктором.

Виктор у нас охранник автостоянки —
приехал на белом роллс-ройсе, весь в штатском,
даже рубашку не забыл надеть.
Нудели так долго, что уломали его
махнуть к морю: луна, роллс-ройс, шампанское...
Последнее — припрятанное от Виктора.
Когда за рулём — приглашает девушек по две,
чтобы глаза не отвыкли от двоящейся картинки.

Где-то на полдороге на шоссе выскочила лиса,
и Виктор вильнул, чтобы на неё наехать.
Когда вышли, наткнулись на щённую самку.
Нина стала кричать на Виктора,
и он, смеясь, накинул ей тушку на шею.
После этого она уже больше не кричала.
Только долго блевала.  А когда закончила,
разбила бутылку о бампер и проткнула шину.
Чую, романтика вечера стала сильно хромать.

Виктор совсем рассвирепел и со всей дури
двинул Нине по животу. Два раза. Наверное,
тоже ради картинки. Потом уселся в роллс-ройс
и укатил, высекая диском искры из асфальта,
как бенгальские огни на рождественской ёлочке.

Помогла Нине встать, и, поддерживая друг друга,
дошкандыбали до ближайшего трактира,
где выпили бутылку водки, расцеловали бармена
и полчаса с места завывали арию Мими,
заглушая все мелодии караоке.

После энного выхода — разомлевшие —
бросили до слёз тронутую публику,
смущённо потупив головы, как цветы,
что уже с утра
ждут примадонну в её гримёрке,
и стопанули первую попавшуюся тачку.

Когда возвратились в Оперу,
              перепутали местами шубы.

В парикмахерской

«Очень коротко», — я ответил.

«Столько?» — она показала,
зажимая прядь пухлыми пальцами.

И полюбопытствовала: «А не жалко?»

У меня бывали волосы и длиннее.
В тот раз парикмахерша
еле сдержала слёзы, срезая их.
Нет, сегодня я ни о чём не жалею.
Я сегодня плачу́ по счетам.

В тот раз мои волосы
были длинными, как взмах клинка,
теперь я хочу короткие,
как зелёные, отрывистые вскрики газона,
короткие, словно пульс.

В то время у меня волосы пахли лесом,
сегодня хочу,
чтобы пахли
опилками.

Мы вдвоём в парикмахерском зале,
неожиданно ставшем больше.

Помещение расширяется.

Я молча сижу
в центре её хлопот.
Я больше не скажу ни слова.
Я плачу ей
и за это молчание тоже.

Я думаю,
не стала бы моя жена ревновать,
если б увидела,
как эта чужая женщина
возится с моей головой
своими ножницами и расчёсками,
запуская мне в волосы пальцы,
слегка постанывая от усилий,
чтобы переместить туловище вокруг кресла.

Работая машинкой,
она дышит мне в затылок —
эта профессионалка с усиками
и фигурой продавщицы из мясного павильона.
Как бы она ни старалась,
я для неё только мясо,
овца для стрижки,
клиент.

Закончив,
она феном сдувает мелкие чёрные искры
с моего лба, носа, ушей.

Но, когда она с гелем взбивает мне волосы,
на краткий миг мне всё-таки кажется,
что я её мальчик —
инфант в синей накидке,
которого она, наконец, развязывает и отряхивает,
прервав эту минутную причуду.

«Совсем другой человек!» —
говорит она, гордая сделанным.

Да, я совсем другой —
похож на кого-то,
с чьей головы тяжёлая снята корона,
и вот ему нужно идти
в морозные, мокрые улицы
без скипетра или зонтика —
вольным, равным и жалким,
как все другие.

Мандельштам

                Мы не летаем, мы поднимаемся только на те башни, какие сами можем построить.

                                 Осип Мандельштам. Утро акмеизма

Он надел шубу.
Демонстрация затопила улицы — тысячи голов и ни одного лица.
Шуба распушила шерсть, моль слов пряталась в подкладке и откладывала яйца.

Краденый огрызок карандаша. Он действовал им, как фальшивомонетчик, но это была всего лишь бумага, а в обращении бренчало железо.

Как у Шекспира, отец у него был перчаточных дел мастер, но ледяные осколки Невы он перекладывал голыми руками.
В тот день холод проник в его кровь.

Рыба гниёт с головы.
Усатый в форме наклонил свою голову набок, и ужас из неё уже пополз по континенту.
Он посвятил ему противоправительственный стих. Адресат чувствовал себя удостоенным чести.

В тот день в подошве сапога он спрятал лезвие. Это был ключ? Или подкова?

Страхи росли и ползли — муравьи, ищущие дорогу в трубах и проводах, чтобы подслушивать разговоры.

Его опять допрашивали.
Пишущая машинка стучала, у неё было несколько клавиатур и педали, как у орга́на.
Кто-то с закатанными рукавами колотил по клавишам, увязнув по локти в тяжёлой массе машины.
Это не был протокол. Ему предъявили счёт за телефонные звонки умершим —
пять лет в исправительном лагере.

Он не выдержал. Холод пробрался уже слишком далеко.

Башня была готова.
Во сне он взобрался на неё и смотрел на заснеженную равнину.
Кто-то тихо подошёл со спины
и толкнул.

Долгие годы чемодан с рукописями прятался под кроватью и отращивал плавники.
Ему суждено было большее.
Иногда, затворив за собой дверь, кто-то его открывал,
и чешуя отбрасывала зарево, как экран телевизора,
освещая самое тёмное время его посмертной биографии.

Рядом

Они спят рядом этой ночью?
Они спят рядом этой ночью после
того, что было, после того, как дверь в их жизнь
кто-то открыл, и ветром, и тревогой,
и гвоздь вогнал туда, где винт был?
Они спят рядом этой ночью?

Они спят рядом этой ночью, зная,
что каждому теперь бессонница своя
и каждому с утра звонит будильник свой,
и посреди реки всклокочена волна, шуга идёт
на будущее, где добру их, нажитому вместе,
грозит уйти с торгов, и будет одеяло узко?

И сядут ли они, проснувшись, утром
у одного стола, не поднимая от тарелок ли́ца,
чтоб взглядами не встретиться, чтоб не заметить
неясность в раме светлого окна?
И если вдруг разбит стакан, упавший на пол,
как им понять — на счастье иль несчастье?

Они спят рядом этой ночью
как чаши у весов, наполнены сомненьем?
И, слишком стянуты, ломаются винты годов, —
во сне снимая высохшие вещи,
она кладёт отдельно их в две кучки,
в одну своё бельё, его — в другую.

Кто-то открыл дверь в этот дом,
и тянет сквозняком, и одеяло узко,
и узок стол, с него упал стакан,
и слишком стянуты винты годов,
но вот они спят рядом этой ночью,
но всё-таки они спят рядом этой ночью.

* * *

быстро прятать пепельницы
в садовом домике где отдыхаем
ведь нежданно заявились
друзья семьи с детьми
пока они весело орут
наблюдаю облака
и пытаюсь расслышать
малейший шум
из ближайшего волостного центра
в руки мне
маленькая рука
вкладывает крохотную уточку
кря-кря
автоматически
и совсем деревянно говорю я
личико смотрит на меня
я что серьёзно
не мог ничего получше придумать

ничего получше
я придумать не мог

* * *

длиннющая русская баллада
скользит сквозь пальцы
и шлёпается на пол
как зефир
ты смотрела
на молодого человека
и бахрома твоего платка
стала стремиться к
бесконечности

* * *

я угол
того дома
что видишь повернув
на улицу по которой
ты идёшь на работу
мои кирпичи крошатся
пауки с меня
сматывают клубки бечёвок
солнце нагревает
недоведённые малярами линии
больше всего хочу
увидеть что там дальше за мной
думаю там нет ничего
только ты идёшь на работу

* * *

из прямой лесной канавы в метр глубиной выходит водный зверь
и пускается на заросший черникой бугорок вблизи
его руки атрофировались от долгого бездействия
он не может ухватить ягоды
зверь пускается назад но не попадает в канаву
снизу пошло обмельчание
как будто не уровень воды убыл а поднялся уровень земли
он пускается на заросший черникой бугорок вблизи
его руки ещё хилые и не привыкли к работе
не могут ухватить ягоды
зверь пускается назад но не попадает в канаву
снизу пошло обмельчание
он пускается назад на заросший черникой бугорок вблизи

* * *

будучи на вольных хлебах я зашёл в невзрачную с виду
лачугу вулканического происхождения
там меня вежливо встретил чёрный курильщик
и положил на мраморную скамью
он обращался со мной как с хлебом
ломал меня в публичной турецкой бане
минуты за Беринговым проливом
и не разговаривал как не говоришь когда остаёшься один
и наконец фотографировался со мной как с хлебом
будто я был готов а не расслаблен и чист
будто я был подан на стол а не приглашён к нему

* * *

в маслянистых листьях хлебного дерева трепыхается мелкая птица
как будто кто-то держит её за лапки
снуёт туда-сюда
рвётся прочь
будто кривой коготь в чём-то увяз
мелкая птица беспокойно трепещет в листьях
словно застряла в задачке на смекалку
всё отчаяннее снуёт
рвётся прочь
туда где вольно месятся синий и красный

только клюв с красной полоской сверху
клюв неподвижен
приподнят и вниз обращён
как глаз схваченного зверя
клюв не движется
словно застрял в задачке на смекалку
всё пронзительнее врезается
всё ярче горит
будто с собой над обрывом бьётся
в ту сторону где вольно месятся синий и красный

* * *

Как у тебя дела?
Умираю так же как ты
Что ты несёшь?
Не надо было в этот Эдемский сад
Лезть так глубоко

* * *

Я не поплыл на лодке
Мне и так по пути вдоль берега открывались
Всё новые виды озера
В лодках сидели дети и плакали
Они так чувствительны к красоте

Самый конец прошлой жизни

В тот день я повесился в пустом воздухе
Я не сумею показать вам это место
У меня ни света не было, ни понятия
Из какого волокна сплетены петля
И нематериальная виселица
Кто-то шёл мимо и, будто поняв моё состояние,
Глянул наверх, потом как бы фыркнул
И сунул мне в рот что-то вроде лакрицы
Он выглядел дебелым, умственно отсталым парнем
Боже, как же я ненавижу лакрицу!
Обычно ведь смертникам в последний ужин дают, что они хотят
Петля уже затянулась, неясно откуда знаю точно, что не обделался

В тот день я повесился в пустом воздухе
Лишь облаков сенбернары сбивались в пары

Реальность в горах

Над облаками женщины играют в футбол
У них сандалии на босу ногу и чёрные юбки
У этой команды — с зелёным узором внизу и с красными ромбами
Те же, в которых они делают все работы по дому и в поле

Здесь растут лишь бобы, картошка и немного пшеницы
За это в городе можно достать немного соли, муку и масло

Изо дня в день едят картошку

Они тренируются совсем немного
После работы в поле много времени не остаётся

Только в последние годы мужчины разрешают и жёнам играть в футбол
Потому что они радостнее потом

Мужья горды, если жёны выиграют в других деревнях

Это возможность попасть на другую сторону гор и встретить других женщин
Если вечером хочешь успеть назад, нужно играть сразу после тяжкого перехода

Капитанша команды перед игрой раздаёт листья коки
Тогда все сильнее, допинг для всех

Они понятия не имеют о футболе вне Перуанских Анд
Им и в голову не придёт надеть штаны или гетры

В эти минуты они обо всём забывают
Люди с нижних склонов здесь запыхаются уже через десять метров
А эти могут пробегать километры

Женщины так развлеклись
Вместе им хорошо как телу одной большой радостной женщины

Нигде так высоко женщины не бегают за мячом
Никто не помнит, откуда это пошло

* * *

Работа — сдерживаемое вожделение
Это видно по трудолюбию твоей жены
Когда она не спит с тобой
Ты тоже берёшься за работу
Хотя тебе совсем не хочется
Так появляются города и самолёты
В небо вздымаются египетские пирамиды
Рабы так заработались
С утра они и не помнят
Что уже переспали во сне
С женой фараона

Первая ночь

Он вертит её слабое голое тело в кровати туда-сюда
— Ты двигаешься как бедный флюгер, когда бушует
Гормональная буря! — и он колотит себя в грудь кулаком
В ответ с полок валятся книги
Окно распахивается и бьётся об стену
Яблоко на тарелке разламывается пополам

В общежитии войлочной фабрики

В тот раз у молодой женщины
Закружилась голова

От радости
Что к ней в комнату через окно лезет совсем юнец

Я был так мил и проворен
Что она почувствовала необходимость предупредить

У НЕЁ ТРИППЕР!

Nevertheless, как сейчас помню
Одуряюще приторный вкус сигарет на её губах

Новая территория

Женщина лежит на левом боку, почти голая
Закуталась в солнечные очки
На всём пляже свободное место лишь подле неё
Ну и я ложусь, на правый бок
И говорю, что я Айвар
Не отвечает, смотрит мимо меня
Как будто там к берегу идут лодки
Но они ведь с другой стороны идут

Лежим до вечера молча
Иногда однако намазываясь
Дорогими довольно кремами
Но не гонит ведь меня на свободное место
Что нагрето ушедшими
С приходом темноты она жмётся ко мне
И говорит, что её зовут Дита
Потом медленно снимает солнечные очки

...та же Луна

— Во имя Отца, Сына и Святого духа, взвесьте мне, пожалуйста, сто грамм конфет Кара Кум!
— Хвала Господу! — отвечает продавщица и обвешивает.
Христианин выходит из лавки в замешательстве.
с детства помню, сто грамм — это ровно семь конфет
Идёт обратно.
— Ради Бога, я этого не знала, — оправдывается продавщица.
                              — У меня не было детства.

* * *

в типографии свои истории
краска въелась в волосы и чёрные рабочие пальцы
точность и быстрота
вот мои послужные инстинкты

воздух пахнет интеллектом
новыми книгами
кипящим кофейником что остывает
смена кажется краткой как перекур
время всегда играет со мной злые шутки

ночами думаю
не хочется отпуска
даже жене говорю
я профессионал и
позволять буквам f и i слипаться это халатность

приветственные ритуалы

с именем что невозможно запомнить
в первые пару раз и
никогда до конца не зная каким из двух к тебе обращаться
ты можешь вдруг уехать на поезде
не дожидаясь жареной камбалы и родных
ещё в первой половине дня ты загорала и казалось что всё хорошо
как это всё вместе держится не пойму

* * *

мы немного раскричались
ибо ветром сносило всё прочь
за дорогой было поле куда зайди и кончится день
пришлось обходиться взглядом
жестами рассказывать что не хочется

* * *

такой широкий переход со звуком для слепых
даже видящий не успеет вовремя пересечь
вижу
в проезжающем польском автобусе
школьница показывает мне средний палец

* * *

не показывайте мне природу
как она бунтует
и берёт за ворот
пока не хлынет уже через край

не показывайте мне природу
через окно сам вижу
как барсуки уволакивают забор

сам вижу как горы пересекаются
так что комок застревает в горле

храни меня природа
от чудаков
и отдай полотенце что унесла

* * *

звери едят
давление воздуха нежно массирует их шкуры
за забором где мы стоим — перспектива
всегда перспектива
все эти штуки далёкие и чужие
поговорим о том как дела
любовь ли это
скажи
скажи