* * *К празднику слабый и неприкаянный
силится нарастить родство.
Свободный — толстую кожу
и непривязанность к календарю.
Слабый всё хочет упрочить стояние,
но неминуемо поскальзывается.
Свободный течёт по поверхности жизни,
добывает нечаянный праздник
на склонах сил.
* * *
Пару минут
длится в пространстве любимое тело
в виде молний, зигзагов и лёгких пружин.
Взгляд А и взгляд В
преобразуются в воздухе в знак «равно».
Он так и висит над всем залом,
пока сами они
становятся невидимыми.
* * *
Потому что утро, позволенное себе,
сияет через желание,
и чайки кричат от желания,
потому что объект обещан,
объект желания размазан в пейзаже,
он рассеян в лице пейзажа, объект
тотален, и пейзаж —
это рассеянное желание,
пейзаж заряжен, но выносим. Объект желания удалён из пейзажа,
изъят из пейзажа, но повсеместен,
он безвыходно заточён в пейзаже,
как человек в фотографии. Его
не избежать. Потому что желание —
это встреча с самим собой,
это правда, даже в случае,
если это — встреча с чудовищем. Потому что мы не знаем о себе,
мы обманываемся о себе, и желание
рассказывает нам о себе разные вещи,
страшные и правдивые вещи, где умерли
моральное и аморальное, как умер
«Паралитик» с просветительской
назидательностью, но я всё равно знаю, что ложь — это одиночество, и субъект,
повенчанный с ложью, невольник,
он паралитик, кастрат, он калечит себя,
он прощается с богом, он одиночествует
в пейзаже со своим желанием, он растерзан
своим желанием и приносит
части своего тела своему желанию, и желание
выедает у него матку, живот, жировые клетки, он сам
отрезает себе
пути к свободе,
пути к утешению.
* * *
Голова поболит и перестанет.
Ребята разойдутся по домам.
Синяки станут зелёные, потом жёлтые.
Потом из этой туманности
выйдут новые люди:
менее уязвимые.
Вообще неубиваемые.
* * *
Оглушённые светом, ветер.
Жёлтый обморочный город, бьющий по голове и ногам.
Или тихий свет полноты вечера,
через который он сбылся и которым он убывает.
В разговоре: красные огни встают над Кронштадтом,
и ночь делается зелёной.
Долгий луч темноты образует крест,
и цистерны звонят, как колокола, всю Святую седмицу.
Было ли это короткое прикосновение совместным —
как если бы карлица и факир были обречены
любить друг друга прилюдно —
слишком человеческое / уязвимое (вошь? пуповина?),
стыдное? родовое?
* * *
Иногда колокольный звон напоминает
крик кукушки, и тогда, в тревожные сумерки,
к нему прислушиваешься со страхом, считаешь удары,
как если бы он мог — что-то отмерять, маркировать.
Вечером на мосту ветрено и легко. Тот же мост,
та же погода. Проходит катер и разносит
чаек на разные плоскости (чайки размечают пейзаж).
Я говорю о головокружительности этих снимков, сделанных с новых
точек (падения?), с крыш, в которых слишком много свободы
и дали (как и на этом мосту). Ты отвечаешь: конечно, две, три
бутылки коньяка в день и это непрерывное опьянение... И я вспоминаю,
как Снигиревская рассказывает: в юности
пережил несчастье в любви — с тех пор «мечтал
напиться и умереть. В конце концов,
так и случилось».
* * *
Дал родовое имя, чтобы применить как функцию.
Башни вырезаны из светящегося вещества
и наложены на трагический фон.
Край облака обратился в ледник:
но не шли к леднику,
находясь в обстоятельствах сломанной речи
и опоздания.
Пронзительно больно возник просвет,
как жаберная щель китовой акулы.
* * *
1. чайка улетела и стала нарисованная 2. на свету расслаивается улыбка матери
солнце ушло, и листья берёзы остались грустные 3. на снегу все разноцветные, с флажком 4. чудище. туловище 5. жестокость. крючья жестокости
сугроб 6. тихая (мед)сестра
по коридору
* * *
N. ненавидит тело себя, которое
плачет или болит:
но это лукавство.
Некий человек сошёл с рельс.
Деревья охвачены пламенем.
И был неминуемо скомкан
по корни корней.
* * *
железная дорога
сделана из жалости и жести. снег
сделан из жалости: лечит землю, не
обижает людей. придорожные
заборы огораживают: защищают от злых сил
стелется погода (надо всем одинаковая)
свет ровный
в облаке едет золотой мотоциклет
|
