Воздух, 2015, №3-4

Перевести дыхание
Проза на грани стиха

Крик тела

Владимир Ермолаев

Место, где бродят тела в поисках каждое своего опустошителя.

Сэмюэль Беккет. «Опустошитель». Перевод Е. Баевской

Только подумайте. Триединый человек!

Сэмюэль Беккет. «Мечты о женщинах, красивых и так себе». Перевод М. Дадяна

крик тела

тело изнашивается, тело кричит, слышишь крик изношенного тела, крик, который нельзя передать словами, тело в застенке времени, на вешалке времени, поношенное, подлатанное, кричащее в темноте, прикованное к самому себе, ощупывающее самого себя, пугающееся самого себя, напрасно кричащее, напрасно изнашивающееся, заваленное обломками дней и годов, погребённое в руинах месяцев и недель, мосты и дороги, по которым оно прошло, горы и крыши, на которые оно взбиралось, погребены вместе с ним, всё погребено, кроме крика, который летит свободно, свобода — это крик тела.


никаких перемирий

колючая проволока, затопленные траншеи, остатки блиндажа, это война, загляни в себя — и увидишь поля сражений, война на всей территории, повсюду фронт, никакого тыла, война без правил, здесь не заключают перемирий, парламентёров расстреливают, раненых оставляют на поле боя, некому писать письма, некому их получать, как это началось, уже не вспомнить и не у кого спросить, дезертировать невозможно, тот, кто переходит на сторону противника, оказывается у самого себя.


прислушиваясь

прислушиваясь в тишине к самому себе, разберёшь звуки оползня, лавы, ломающихся и горящих деревьев, вой бегущих зверей, крики птиц, услышишь то, чего обычно не слышишь, и удивишься, как много происходит там, где можно побывать только слухом.


за неимением лучшего

отсутствует что-то важное, и по месту, для него приготовленному, не догадаешься, что́ это будет, нельзя догадаться, чем это было, важное, как вода или воздух, как голос, что теперь, ускользнув в прошедшее, выдаёт себя лишь отсутствием, пустотой, которую бережёшь, хранишь, за неимением лучшего.


потерян

обернувшись, чтобы взглянуть на себя, никого не увидишь, ты потерялся, отстал, трудно будет тебя разыскать, а если удастся, кто поручится, что найденный — это ты сам, если будешь искать непрерывно и долго, может быть, нападёшь на следы, услышишь невнятную речь, увидишь, но не узнаешь, ты потерян для всех и для самого себя.


ночлег у обрыва

обрыв тут, рядом, и ты переворачиваешься с боку на бок, не просыпаясь, не понимая, откуда это беспокойство, что́ заставляет тебя переворачиваться, а это обрыв, куда ты можешь свалиться, рухнуть, если повернёшься в одну сторону раз и ещё раз, случай тебя удерживает, только случай, для заночевавшего на краю случай — единственный помощник, и какая удача, что он всё ещё на твоей стороне.


тишина

позовёшь его и будешь вслушиваться, никакого отзыва, никакого эха, это и есть ответ, который ты предчувствовал, надеясь, что предчувствие не сбудется, но оно сбылось, и теперь ты в тишине, сделавшейся ещё более молчаливой после того, как ты позвал.


сомнительный исход

два всадника выезжают из городских ворот, два водителя выруливают на автостраду, два пилота взлетают один за другим, два капитана покидают гавань, будет ли благополучным их путешествие? доберутся ли они до цели? и если доберутся, то не покажется ли им, что они напрасно проделали этот путь?


удар кулака

случайные аккорды, никаких модуляций, это нельзя даже назвать импровизацией, гармонии сменяются в случайном порядке, а потом их сменяют диссонансы, секунды сталкиваются с минутами, минуты с метрами, герцы с ваттами, джоули с граммами, и всё заканчивается ударом кулака по клавиатуре, в районе большой октавы, после чего наступает тишина, она так прекрасна, что я не понимаю, почему я так долго к ней шёл и зачем я её нарушил.


немного радости

немного радости не помешало бы, немного тихого веселья, чего-то светлого, для разнообразия, чего-то лёгкого, как воробьиное крыло, и что же это, если б знать, возможно, полчаса на крыше, восьмой этаж, открытое кафе, отсюда видны все башни и высотки, официант приносит виски и лёд, немного льдистой радости, тихого веселья, лётчик, устроившись в кабине самолёта, делит небо, но призрачна граница, и ветер стих.


одинокая скамейка

одинокая скамейка в одинокой аллее, скамейки стоят по всей аллее, но это не убавляет им одиночества, одинокие скамейки для одиноких людей, хотя на каждой может поместиться человек семь, если усядутся плотно, прижавшись бёдрами и локтями, так, чтобы слышать дыхание друг друга, чтобы осенние листья перелетали с одного колена на другое, с одного плеча на другое, и так, чтобы молчание было понятнее слов.


агорафобия

что ты знаешь о боязни открытых пространств, страхе перед степью, лугом, полем, городской площадью, улицей, переулком, страхе перед небом, страхе, загоняющем в нору, погреб, подвал, квартиру, что ты знаешь об этом, ты, ненавидящий стены, крыши, изгороди, границы, межи, любитель раздолья, просторов, погонщик горизонтов, покоритель вершин?


галька

избегая всего большого, приноравливаясь к мелкому, будто идёшь по гальке на речном берегу, трудно устоять, но тебе это удаётся, ты выказываешь ловкость, удивительную для тебя самого, кто бы мог подумать, положение уже не кажется странным, и крики чаек всё более походят на ястребиный крик.


конь без осанки

плевать против ветра, когда он гладит тебя по шерсти, и совершать множество других запрещённых действий, как то: пенять на зеркало, садиться в чужие сани, верить ушам, выносить сор, говорить с косым о кривом и так далее, — от этого меня так и не отучили в школе жизни, я был последним из отстающих, замыкающим арьергарда, отрезанным ломтём, отвалившимся пятым колесом, конём без осанки, приходом без попа, но кто назовёт меня бездельником, в того я первый швырну камень, и покрупнее, — я ли не старался выбиться в успевающие, я ли не хотел добиться от учителя похвалы...


шары

тело, заманчиво круглящееся, призывно холмящееся, соблазнительно выгибающееся, привлекательно бугрящееся, похожее на гроздь воздушных шаров, поднимающихся к облакам, на пузыри, поднимающиеся со дна водоёма, гроздь пузырей, шевелящую листья каких-то водных растений, растворяющуюся в воздухе, родная стихия, воздух возвращается к воздуху, дыхание к ветру, душа к душе.


редукция

свести всё к телу, замечательная идея, тело движется, тело кричит, тело поёт, молчит, поднявшись на самую высокую гору, не увидишь ничего, кроме тела, горизонт, полагая мнимую границу, скрывает за собой другие тела, весь мир окрашен в телесный цвет, тело к телу, мир — это груда тел, и они общаются друг с другом посредством соприкосновения, толчка, удара.


что-то утешительное

если тебе станет от этого легче, можешь представить себе пшеничное поле или зеленеющий луг, поле колосится, луг зеленеет, поле колышется, луг зеленеет, по дорожке между колосьями едет велосипедист, если тебя это утешит, но почему это должно тебя утешать, так или иначе, едет велосипедист, поле колосится, луг зеленеет, как славно за городом, на природе, природа осталась только за городом, в город ей вход воспрещён, также и въезд, прилёт и посадка не воспрещены, но она этим правом не пользуется, если тебя это утешит, если что-то тебя может утешить, должно же быть что-то такое, вроде этого, утешительное, как зелёный луг и колосящееся поле, по которому едет велосипедист.


исполнение желания

те́ла, бывает, не хватает, вернее, бывает, не хватает тела, невоплощённый дух, неприкаянная душа, страдающие от своей невоплощённости, неприкаянности, а потом вдруг тела оказывается много, слишком много, и дух уплощается, и душа кается, зачем так сильно желала тела, но уже поздно, желание исполнилось, вот оно тело, приют духа, причал души.


колобок

вот так из ничего скатываешься во что-то, и поначалу это радует, что-то лучше, чем ничего, ничего нет ужаснее ничего, самое худшее что-то лучше самого лучшего ничего, но вскоре понимаешь, что ошибся: что-то, самое лучшее, хуже самого худшего ничего, из которого ты скатился, в доверии к чему-то, в наивном желании чего-то, чего ты ещё не знал, из ничего, вернуться к которому невозможно, даже в инвалидной коляске активного типа, остаются только воспоминания и сожаления, вот до чего ты докатился, лучше бы оставался там, где был.


где же ещё

только тело способно кричать, если слышишь крик, значит, где-то недалеко — тело, верный знак, но тишина ещё ни о чём не свидетельствует, тело всё равно может оказаться поблизости, и, скорее всего, там оно и окажется, вблизи, где же ещё ему быть, телу, истощённому криком.


в интерьерах

обнажённые тела в холодных зеркально-металлических, пластиковых интерьерах, по одиночке и вместе, читающие, спящие, целующиеся, совокупляющиеся, отражающиеся в зеркалах, подсматривающие друг за другом, избивающие, истязающие друг друга, холод, железо, стекло, пластик, стружки, пропитанные карбамидной смолой, модифицированные меламином, страсть, боль, смерть, в полной тишине, будто у них вырвали лёгкие, им нечем кричать, а кто-то подсматривает с той стороны, прячась за зеркалом-шпионом, кто-то смотрит на то, что происходит в этих холодных пластиковых, стеклянно-металлических интерьерах, размышляет, делает заключения.


что-то неуловимое

но остаётся ещё что-то помимо этого, что-то неуловимое, то ли довесок, то ли остаток, что-то важное, без чего остальное лишается смысла, значения, делается бесполезным, ещё бесполезнее, чем лыжня, занесённая снегом, или отменённый авиарейс.


вдали от города

здесь, вдали от города, можно было бегать по траве и далеко, сколько хватит сил, оборвать цветы на всей поляне, наломать охапку веток, упоение вседозволенностью, абсолютный монарх растительного царства, сюзерен трав, кустарников и деревьев, господин грибов, и при этом — участливый наблюдатель за жизнью кузнечиков, бабочек, жуков, червяков, лягушек, ежей, зайцев, белок, рыб и бобров, не говоря уже о пернатых, границу между животным и растительным он чувствовал хорошо, хотя какой-нибудь буддист мог бы упрекнуть его в жестоком обращении с мухами и комарами.


в нём развивается сострадание

но постепенно он проникся жалостью ко всему живому, включая цветы, травы, грибы, археи, сине-зелёные водоросли и вирусы; неживое, однако, по-прежнему не вызывало в нём сочувствия, и он развлекался тем, что высекал искры, ударяя камень о камень, не подозревая о том, что каждая искра — это крик камня.


переполненная чаша

он проникся состраданием ко всем уродцам — сколько он повидал их за свою короткую жизнь! — люди-гиганты и люди-карлики, толстяки и худышки, безрукие и безногие, с тремя руками и тремя ногами, хвостатые и рогатые, люди-лошади, люди-медведи, люди-мулы, люди-ужи, люди-слоны, люди-стрекозы, люди-собаки, люди-раки, люди-пингвины, сиамские близнецы, хозяева и паразиты. однажды чаша сострадания его переполнилась — он встретил четырехногую девушку и сделал ей предложение (по примеру одного американского врача), супруги жили вместе недолго, но счастливо, у них было трое детей, шестеро внуков и внучек и множество отдалённых потомков, точное число которых неизвестно (да оно здесь и ни к чему).


разговор

что же, сказал А, мы так и будем стоять? а кто нам помешает? спросил Б. наше внутреннее побуждение, сказал А. мы и так бодрствуем, сказал Б, пробудиться от бодрствования значит заснуть. я предпочёл бы отправиться в путь немедленно, сказал А. предпочёл чему? спросил Б. тому, чтобы никогда не отправляться в путь или отправиться позднее, сказал А. я бы не хотел остаться здесь навсегда, сказал Б, если ты это имеешь в виду. нет, я не это имею в виду, сказал А. что же тогда? спросил Б. что-то другое, сказал А. что-то насчёт пути, сказал Б. не помню, сказал А. что-то насчёт никогда, сказал Б. возможно, сказал А. вот видишь, сказал Б, я был прав. нет, ты не был прав, сказал А, и убедишься в этом, когда придёт время. вот именно, сказал Б, зачем спешить, время само нас найдёт. тогда будет поздно, сказал А. время приходит вовремя, сказал Б, иначе оно просто не может. как тебе угодно, сказал А. так угодно времени, сказал Б. приятно, наверное, чувствовать свою правоту, сказал А. а ты попробуй, сказал Б.


удивительная страна

они поднимались на холмы, забирались на деревья, прыгали с крыши, катались по траве, плавали и ныряли, стреляли из рогаток, разводили костры, обжигались крапивой, ловили рыбу, собирали грибы, бились волшебными палочками и деревянными мечами, искали что-то в подвале, прятали что-то на чердаке, запускали бумажных змеев, бегали под дождём, объедались ягодами, рассказывали страшные истории, иногда дрались, потом мирились, засыпали сразу, как только ложились, и видели во сне страну ещё более удивительную, чем та, где они жили.


городские мальчишки

они были городскими мальчишками, привыкшими к огромным зданиям, улицам, площадям, машинам, автобусам и трамваям, фонарям, рекламе, спортивным залам, кинотеатрам, дансингам, ночным клубам, казино, борделям, воровским притонам, тайным встречам торговцев наркотиками, оружием, сексуальными рабами, человеческими органами, планёркам и деловым встречам, заседаниям в парламенте и суде, работе с 9 до 18, курсам профессиональной переподготовки, пособию по безработице, выборам, демонстрациям, мирным протестам, террористическим актам, захвату заложников, расстрелам прохожих, самоубийствам, проповедям, рождественским базарам, новогодним ёлкам, марафонским забегам, конкурсам красоты, полётам в космос, экологическим катастрофам, стихийным бедствиям, банкротствам, скачкам цен, обвалу и росту рынков, компьютерным новинкам, эпидемиям, военным конфликтам, мирным инициативам, спаду рождаемости, феминизации, либерализации, закручиванию гаек, возрождению мифов, закату мандаринов, восходам луны, сумеркам Просвещения, всё это не вызывало у них интереса, и только за городом, на природе, в них просыпалось любопытство, свойственное детскому возрасту, и они удовлетворяли его, как могли.


одинокий домик

и был одинокий домик среди полей и лесов, возле дороги, по которой редко-редко проезжал автомобиль, велосипедист, и никогда — автобус, и был колодец с холодной водой, и ведёрко с цепочкой, и забор, и калитка, и на крыше — гнездо журавлей, а под крышей — гнездо ласточки, вокруг желтели поля, зеленели леса, рядом текла река, где они плавали наперегонки, от берега к берегу и обратно, победивший убегал вместе с одеждой проигравшего, и тому приходилось мастерить себе одежду из лопухов.


что-то странное

что же ещё было в этом доме и его окрестностях, не обитало ли там что-то странное, неузнаваемое, неназываемое, но проявляющее себя открыто, телесно, не обитало ли там какое-то тело, необычное тело, или тень тела, а может быть, тень чего-то другого, не-тела, тоже неузнаваемого, неназываемого, но проявляющего себя скрыто, неявно, незримо, косвенно, зримы были последствия, а причина невидима, так они узнали, что в мире есть кое-что не поддающееся объяснению, похожее на разлом, провал, на щупальце, протянувшееся в этот мир из иного мира.


необратимые изменения

проявлялось ли это скрытое в шуме древесных крон? ежедневно, в тихую погоду и в ветреную. обнаруживалось ли это неузнанное, неназываемое в колыхании занавесок, треске половиц, ступенек, скрипе дверных петель, крике петуха, квохтанье куриц, кряканье гусей, хрюканье свиней, мычании коровы, хлопании журавлиных крыльев? обнаруживалось регулярно, днём и ночью. проступало ли это необычное в чём-то обычном, например, стуке колодезного ведра, плеске колодезной воды, холоде металлического черпака? проступало, и отчётливо. достигались ли этим проявлением, обнаружением необычного, неназываемого, некоторые изменения в сознании обитателей дома? да, необратимые.


здание на холме

часто им хотелось предаться безделью, самому полному, безоглядному безделью, какое только можно вообразить, но они сдерживали себя, просыпаясь рано, укладываясь поздно, пребывая с утра до ночи в движении, ставя себе какие-то (лёгкие и трудные) цели, например, дойти до большого разрушенного здания, стоявшего на другом берегу реки, эта мысль, это желание зародилось у них сразу, то есть в первый же раз, когда они переплыли реку и поднялись на высокий холм, откуда увидели луга, дороги и другие холмы, и на одном из этих холмов — остатки здания, показавшегося им брошенным, разрушенным, и таким оно и было на самом деле, в этом они убедились, когда добрались до него.


яблоко разлада

если вдуматься, их положение было не таким уж плохим, в нём вообще не было ничего плохого, их положение было лишено любых недостатков, оно заключало в себе одни лишь преимущества, но могут ли двое находиться в одинаково преимущественном положении? в этом заключался корень раздора, яблоко разлада, и когда они его съели, разделив строго пополам, у них не осталось ничего, кроме раздора, ничего, кроме разлада, с этого всё и началось.


пессимизм и сострадание

во всём этом нет никакого смысла, говорит А. почему же, говорит Б, стоит только поискать, он тут же и отыщется. это ты так думаешь, говорит А. ну конечно, говорит Б, если бы кто-то подумал за меня, я бы этого не сказал. самое отвратительное, говорит А, это пессимизм, лишённый сострадания, Шопенгауэр был пессимистом, но ему было ведомо сострадание. да, говорит Б, оно его переполняло, мучило и поддерживало. меня ничто не поддерживает, говорит А, твоё плечо далеко. и всё же мы продвигаемся, говорит Б, это несомненно.


маяк

я думаю, здесь был маяк, сказал А, посмотри на эту лестницу. возможно, сказал Б, если допустить, что море отступило и далеко, за горизонт. никаких следов моря, даже отступившего, сказал А, нуждаемся ли мы в такой гипотезе? да, чтобы сделать правдоподобной другую гипотезу, о маяке, сказал Б. маяк нужен не морю, а кораблям, сказал А. значит, корабли ушли вместе с морем, сказал Б. вот как, сказал А, все ушли, море и корабли, и до маяка никому не было дела. никому, сказал Б. и он не дождался нас, сказал А. мы опоздали, сказал Б. как всегда, сказал А. не преувеличивай, сказал Б.


неловкость

не имея ничего против, он не имел и ничего за, он вообще ничего не имел, потеряв имевшееся, подаренное, не приобретя ничего взамен, растрачивая и не умножая, вычитая и не прибавляя, он был не то что беспечен, а как-то неловок, всё у него валилось из рук, и то, что шло к нему в руки, уходило потом между пальцев, с этим он ничего не мог поделать, ничего.


прийти и увидеть

почему-то они решили, что здание развалилось не само собой, от старости и слабости, а было разрушено некой силой, скорее всего, силой огня. на это указывали почерневшие стены и чёрные головешки внутри этих стен. здесь случилась битва огня и света, и оба погибли, сказал А. это произошло не так давно, сказал Б, ни одно деревце ещё не пробилось, и даже травы не видать. может быть, поднявшись по этой лестнице, мы увидим море, предположил А. выдержит ли она наш вес, усомнился Б. этого мы не узнаем, сказал А, мы же не станем по ней взбираться. почему бы и нет, сказал Б, один из нас мог бы попробовать. только не я, сказал А. зачем же ты заговорил о море, укоризненно спросил Б. я только высказал предположение, не собираясь его проверять, сказал А. предположения, не допускающие проверки, бессмысленны, сказал Б. мы ведь не знаем точно, был ли это маяк, сказал А, и проверить это предположение невозможно. в таком случае, зачем мы здесь, сказал Б. когда мы отправились в путь, мы ещё не думали, что это маяк, сказал А. самое правильное — воздерживаться от утверждений и предположений в любых ситуациях, как в начале пути, так и в конце, сказал Б. мы пришли сюда не для того, чтобы узнать, а для того, чтобы увидеть, сказал А. и мы увидели, сказал Б.


помехи

больше всего ему досаждал шум, большой шум, маленький шум, все шумы, далёкие и близкие, все голоса, громкие и тихие, все скрипы, все гудки, все стуки, все визги, он завидовал глухому композитору, но завидовал и слепому поэту, потому что отсиживаться дома он не мог, нужно было выходить, хотя бы изредка, и ему досаждало всё, что он видел, уличные кошки, уличные птицы, уличные мальчишки, уличные девчонки, все прохожие, какие встречались на улице, и те, которых он видел издалека, все средства общественного и личного транспорта, все байки, ролики и скейтборды, все рекламные тумбы и щиты, и там, куда он заходил, выйдя из дома, ему досаждало всё, включая и то, за чем он туда зашёл и с чем он оттуда вышел, чтобы проделать обратный путь, вернуться в квартиру, где его поджидали шумы, большие и малые, долгие и короткие, знакомые и незнакомые, но все одинаково непривычные, потому что привыкнуть к тому, что ему досаждало, он не мог, как ни пытался, на его письменном столе стояли два бюста, Гёте и Шиллера, он укреплялся духом, глядя на них, а что ему оставалось делать.


неизвестное

она хотела неизвестно чего и стремилась неизвестно к чему, тишь лесов, шум площадей, многолюдность, безлюдность, суета, покой, и вот однажды, когда она стремилась неизвестно к чему и хотела неизвестно чего, это неизвестное явилось к ней само, и с той поры она уже ничего не хотела и ни к чему не стремилась, тихо, в покое доживала она свои дни, и неизвестное было рядом с ней до последнего её вздоха.


разъятое тело

тело, разъятое на другие тела, не узнающее само себя, принимающее себя за что-то другое, скорбящее о себе, исходящее в крике, в беззвучном крике, исходящее во многих криках, беззвучных, неслышных.


сквозь чёрную дыру

всё, что нужно, он находил в самом себе, научился находить в самом себе, потому что только там и можно было найти то, в чём он нуждался, что ему было необходимо, а кроме необходимого, всё остальное представлялось ему излишним, осознал он это — то, что необходимое нужно искать в самом себе, — не сразу, а когда достиг полного понимания, то отказался от любых попыток найти что-то вне себя, так он экономил силы, употребляя их на поиски в самом себе, уводившие его всё дальше и дальше, глубже и глубже, выше и выше, так что в конце концов он уже и не выходил из себя, полностью занятый самим собою, будто он прошёл сквозь чёрную дыру и очутился в другой вселенной, где всё устроено так, чтобы нигде не встречать чужого, досаждающего, эта вселенная была бесконечна, и он путешествовал по ней во всех направлениях, не уставая, не скучая, везде находя то, в чём он нуждался, и не сталкиваясь с тем, что было ему не нужно, любопытство его с годами только росло, а не уменьшалось.


ложные тропы

иногда он задумывался, существует ли в мире что-то, помимо тел, и чем бы оно могло быть, но со временем перестал размышлять об этом, убедившись, что эти размышления никуда не ведут, или, точнее, ведут в никуда, в глухие тупики, тёмные леса, где полным-полно тел, и ничего, кроме тел, лопавшихся под его ногами, точно перезрелые дождевики, падавших на него сверху, будто созревшие плоды — груши, яблоки, апельсины.


путешествовать вдвоём

господин А родился без рук, а господин Б родился без ног, судьба их словно предназначила для совместной жизни, вместе они составляли целое и могли проделывать всё, что проделывают обычные люди, кое в чём они имели даже преимущество, например, они могли смотреть одновременно вперёд и назад, читать сразу две книги, произносить одновременно две речи или одну речь на двух языках, чихать и зевать, спать и бодрствовать, и так далее, плечи у господина А были такими широкими, что господин Б чувствовал себя на них очень уютно, ноги у господина А были такими сильными, что легко несли удвоенный вес, руки же господина Б были крепкими, руки грузчика или борца, но при этом он очень ловко владел пальцами и выучился играть на различных музыкальных инструментах, господин А тоже мог дудеть в дуду, если вставить ему её в рот, и они часто исполняли что-нибудь дуэтом: на дуде и скрипке, или на дуде и гитаре, и конечно, они пели вдвоём, у господина А был бас-баритон, а у господина Б — тенор, хотя он мог петь и баритоном, диапазон его голоса удивлял знатоков вокала, оба друга какое-то время обучались в консерватории, но потом решили стать путешественниками, на еду и ночлег они зарабатывали пением, декламированием стихов, фокусами, сбором плодов (апельсинов, яблок, груш), у них не было определённого маршрута, и каждое утро они заново решали, в каком направлении двинутся дальше, часто оказывалось так, что они возвращались в то место, откуда вышли, это их нисколько не расстраивало, планы их при этом не нарушались, ведь у них не было никаких планов, меньше планов — меньше огорчений, таков был их лозунг, они громко произносили его поутру, отправляясь в путь, и тихо шептали перед сном, надо сказать, что сон у них был отменный, и снилось им обычно одно и то же.


иномирник

когда А уезжал из города, в его руке был большой тяжёлый чемодан, формой напоминавший кейс, рука у него была потому, что эта история отличается от той, которая рассказывалась раньше, той, в которой у него нет рук, а тяжёлым чемодан был потому, что А поместил в него всё необходимое, и этого необходимого оказалось достаточно, чтобы чемодан сделался тяжёлым, из всех тяжёлых предметов, уместившихся в чемодане, самым тяжёлым была настольная лампа, сплошь сделанная из металла, включая рассеиватель, вторым по тяжести был двухтомник Ницше, во втором томе которого было напечатано сочинение под названием «Так говорил Заратустра», одна из глав которого называлась в русском переводе «О потусторонниках», что было новшеством, потому что в старом переводе эта глава называлась «О мечтающих о другом мире», позднее А встречал и другие переводы — «о мечтающих об ином мире», «о грезящих об ином мире», — в последнем эти «грезящие» назывались «иномирниками», и сам А чувствовал себя иномирником, отправляющимся на поиски иного мира, который непременно должен был где-то существовать, иначе нельзя было бы объяснить это чувство «иномирности», владевшее А чуть ли не с самого рождения.


единомышленники

это было в те далёкие времена, когда А верил, что в мире существует ещё что-то, помимо тел, что-то нетелесное, не сводящееся к телу или телам, он не мог определить это что-то положительно и довольствовался отрицательной дефиницией, ему достаточно было веры, а точнее, уверенности, что бестелесное существует, с таким представлением ему было легче жить среди тел, которые толпились вокруг него, теснили, толкали, наступали на пятки, ведь у А были пятки, каким-то непостижимым образом он тоже был телом, хотя остро чувствовал свою чуждость всему телесному, не имея философского образования, он не мог сформулировать своё отношение к телу в точных понятиях, а если бы это образование у него имелось, он, по-видимому, использовал бы термины персонализма, считая своё «я» неразрушимой субстанцией, а тело — несубстанциональной «видимостью», его мировоззрение складывалось бы из элементов лейбницианства, кантианства и бергсонианства и ближе всего, вероятно, подходило бы к философской системе Густава Тейхмюллера, родившегося в Брауншвейге и скончавшегося в Дерпте, что же до Б, то он был радикальным материалистом, вроде Лукреция, и не признавал ничего бестелесного, считая идею корпускулярно-волнового дуализма ошибочной, или, точнее, имеющей лишь прагматическую ценность, реальными он признавал только тела, то есть корпускулы, к тому времени, когда они встретились, А растерял бо́льшую часть своей личности и вместе с ней — бо́льшую часть своей веры в существование нетелесного, перестав быть цельной персоной, он утратил и свои персоналистские убеждения, поэтому Б ничего не стоило обратить его в свою веру, так они стали единомышленниками и оставались ими даже тогда, когда полюбили одну и ту же четвероногую женщину по имени Беллатрис, может быть, правильнее было бы сказать, что они её полюбили потому, что были единомышленниками, и только такую женщину они могли полюбить.


главная утрата

А уже и не помнил в подробностях, как он приспосабливался к жизни среди тел, что он утратил, что приобрёл и чем оплатил эти утраты и приобретения, главное он, однако, помнил, пусть и не очень хорошо, с некоторой долей сомнения, он помнил, например, что ему пришлось научиться притворяться телом, и учился он этому несколько лет, в отрочестве, все его попытки настоять на своей нетелесности приводили к конфликтам, создавали новые проблемы, не решая старых, и постепенно он научился вести двойную жизнь, это было нелегко, жизнь и в единственном числе нелегка, а если она удваивается, раздваивается, то сложность возрастает неизмеримо, нужно было научиться вести телесную жизнь, не причиняя вреда нетелесной жизни, это было важнее, чем обратное: жить нетелесно так, чтобы телесная жизнь не терпела значительного ущерба, последнее требование, как он убедился, было неисполнимо в принципе, и его заботой стало выполнение первого требования, которое он предъявлял самому себе, сам же его исполнял и сам же наказывал себя за неисполнение, часто весьма сурово, в юности он не раз пытался отказаться от этой двойственности, пробовал вернуться к утраченной цельности — состоянию, которое представлялось ему идеальным, блаженным, хотя в нём были, конечно, свои трудности, заботы, огорчения, но все они искупались этим восхитительным единством с самим собой, которое каким-то образом оказывалось и единством с миром, не миром тел, а другим, определяемым лишь отрицательно, эти попытки каждый раз заканчивались поражением, и он отваживался на них всё реже и реже, пока не оставил их вовсе, придя к убеждению, что двойная жизнь — это максимум того, что позволено в этом мире таким людям, как он, а он встречал людей, походивших на него самого, но не извлекал из этих встреч никакой пользы, ничего, что могло бы подсказать ему какой-то другой способ выживания, не связанный с притворством, так он с тех пор и жил, пока не познакомился с Б, история которого не менее интересна, а кое в чём даже занимательнее.


выбор маршрута

итак, А и Б отправились в Австралию, но прежде, чем они пустились в это путешествие, между ними произошёл долгий спор, касавшийся выбора пути, точнее, средства передвижения. выбрав в качестве такого средства ноги господина А, или лошадь, или автомобиль, они пускались в то, что принято называть путе-шествием. здесь возникло первое разногласие. А решительно отказывался называть автомобильную поездку путе-шествием. он приводил всего одно основание, отвергнутое Б немедленно и без оснований. Б не потрудился привести каких-либо оснований для своего отказа принять возражения А, чем немало огорчил последнего. после этого спора о словах произошёл другой, касавшийся уже не слов, а дела: А справедливо, по его мнению, указал на опасность перелёта или, следуя тому же правилу словообразования, переплавания, в первом случае, как ему казалось и, более того, представлялось очевидным, они подвергались террористической угрозе: самолёт могли захватить нигерийские террористы и посадить его далеко от Австралии, например, в пустыне Сахара. это затруднило бы поиски Беллатрис, а возможно и лишило бы их, то есть А и Б, всяких надежд на встречу с ней. выбрав же водный путь, они могли стать жертвой морских пиратов. в этом случае встреча с Беллатрис также откладывалась на неопределённое время, без всяких гарантий, что она когда-нибудь вообще состоится. Б, спокойно выслушав А, заметил, во-первых, что пустыня Сахара находится за пределами Нигерии, чем вызвал протест А, уточнившего, что, говоря о нигерийских террористах, он имел в виду террористов из Нигера, страны, целиком расположенной в пределах этой пустыни. Б принял поправку без возражений, но отметил, во-вторых, что у них и так, без учёта террористов, нет никаких гарантий, что поиски будут успешными. гарантий нет, сказал А, но вероятность есть, поэтому он склоняется к путешествию первым способом, то есть пешком, верхом или на колёсах. Б предупредил А, что таким способом они сумеют добраться только до Сингапура или чуть дальше, до южной оконечности полуострова Малакка. этот довод погрузил А в долгое размышление, после чего он предложил компромиссное решение: до аэропорта Дубай они едут на машине, а в Дубае садятся на самолёт и отправляются в Мельбурн. Б принял этот план, внеся два уточнения: они полетят самолётом компании Qantas Airways, а не компании Emirates, и не в Мельбурн, а в Сидней. А охотно согласился с этими поправками. оставалось нанять машину и зарезервировать билеты.


потерянные следы

неизвестно, добрались ли они до Дубая, следы их теряются в Ираке, неподалёку от Басры, здесь они позавтракали в придорожном кафе и поехали дальше, местные жители хорошо запомнили странную пару, через пять минут после их отъезда раздался взрыв, погибли все — и те, кто видел, как они подъезжали, и те, кто провожал взглядом отъезжающую машину, кто-то скажет: не стоило труда их запоминать, но человеческая память своевольна: делает, что хочет, запоминает, что хочет, даже если ей осталось жить всего час или пять минут.


после взрыва

одно из возможных предположений: А, сидевший за рулём, оглянулся, услышав взрыв, А оглянулся, хотя напрасно, он всё равно не мог ничего увидеть, за пять минут их автомобиль покрыл расстояние в пять километров, кроме того, ехали они не по прямой, поэтому оглядываться назад, чтобы увидеть место взрыва, было бесполезно, оглянувшись, А увидел только столб дыма и пыли, пыли больше, чем дыма, ведь останки здания ещё не успели разгореться, но не увидел столб, который вырос на пути автомобиля, вырос потому, что автомобиль, которым он управлял с помощью Б, уклонился от предначертанного Дорожно-строительным управлением пути, в результате чего произошёл ещё один взрыв, и тела А и Б разъединились, причём настолько, что соединиться им было затруднительно, весьма, а говоря напрямую, без обиняков, невозможно, поэтому они продолжали путь раздельно, А шёл на своих слегка покалеченных ногах, а Б полз по земле, опираясь на свои слегка изувеченные руки, таким способом они добрались до Дубая, где их ждал самолёт компании Qantas Airways, чей вылет немного задерживался ввиду опоздания двух пассажиров, и который незамедлительно взлетел, как только опоздавшие заняли зарезервированные места.


бесконечная мелодия

когда небо прикинется жаворонком, а леса — ручьями, мир заполнит прекрасная музыка, которой не будет конца.


гвоздь и ящик

ружьё висело на гвозде в одной из комнат, то есть хранилось с нарушением правил, требующих от владельца оружия исключить доступ к нему посторонних лиц и детей, что проще всего достигается приобретением металлического ящика, запирающегося на замок, в этом ящике можно хранить и патроны, повесив ружьё на гвоздь, владелец вступает в конфликт с законом «Об оружии» и несёт полную ответственность за последствия, которые могут быть самыми неожиданными, неожиданными для владельца, но не для законодателя, который разработал и принял данный закон с целью предотвратить эти последствия, заранее устранив их возможную причину.


запах жасмина

вот ты сидишь здесь, сплошь тело, ничего, кроме тела, и каким-то шестым нетелесным чувством вспоминаешь, как это было, когда ты был не-телом, ты вспоминаешь, и ничего с этим не поделать, это как внезапно опустившийся запах жасмина, что же ты делал, когда был не-телом, искал что-то иное, такое же нетелесное, и в нём чувствовалось что-то женственное, хотя оно не имело облика, и вообще странно говорить о женственном, если имеешь в виду нетелесное, иногда это женственное отступало, и оставалось просто что-то неопределённое, но женственное всегда было рядом, и это добавляло страсти к твоей любви.


террористический акт

аэробус взорвался над Индийском океаном (скорее всего, это было дело рук и ума нигерийских террористов), после чего А оказался без ног, а Б оказался без рук, так неожиданно, непредусмотренно произошло чаемое ими воссоединение, полное воссоединение, которое они надеялись, считали возможным обрести, только вступив в тесные, очень тесные отношения, проще говоря — синхронизированный сексуальный акт с Беллатрис, с её удивительным, будто нарочно созданным для этого телом.


просить и настойчиво

о, Беллатрис, раззадорь меня, подстрекни к чему-нибудь такому, на что я до сих пор не осмеливался, ободри меня, подтолкни, дай пинка всеми своими ступнями, чтобы я извергся отсюда, будто камень, выпущенный из пращи, будь моей пращой, Беллатрис, моей катапультой, о, как я буду благодарен тебе за скорость, постарайся, чтобы она была не меньше второй космической, хотя я знаю, если ты постараешься, то она превзойдёт и третью, может быть, я достигну скорости света, поверь, я заслуживаю твоего сочувствия, Беллатрис.


воссоединение

как всегда, воссоединившись, они почувствовали радость, восторг, конечно, это объединение было лишь тенью того единства, о котором они мечтали и которого добивались так решительно, что пересекли сушу и океан, невзирая на автомобильную катастрофу и террористическую угрозу, оно, это вновь обретённое единство, было не похоже на их мечту, но всё же пробуждало в них чувство, или, скорее, предчувствие, ясное, отчётливое предчувствие абсолютной цельности, безупречной гармонии, подлинного здоровья, чувство, сравнимое только с тем чувством, или, скорее, предчувствием, которое А испытывал в отрочестве, и о котором он теперь имел лишь смутное вспоминание, и о котором Б не имел никакого понятия вовсе.


цель и средства

давно кем-то сказано, что цель не оправдывает средства, зато средства оправдывают цель, долгий путь, к чему бы он ни был направлен, ради чего бы он ни был совершён, делает это что-то чрезвычайно ценным, нельзя сказать «бесконечно ценным», потому что путь не был и не мог быть бесконечным, но если путь долог, то он приводит к чему-то весьма ценному, ценность достигнутого возрастает пропорционально трудностям и опасностям проделанного пути.


тело природы

но пора привести эту историю к концу, и поскольку бо́льшую часть материка занимает пустыня, то конец этот не может её миновать, он устремляется прямо к ней, А и Б спешат пересечь материк в поисках Беллатрис, они обошли все побережья, но так и не встретили её, не встретились даже с теми, кто её видел, поэтому они отважно устремляются вглубь пустыни, разумеется, не пешком, у них превосходный автомобиль, который выходит из строя где-то среди песков, вода в радиаторе закипает, все металлические и прочие детали плавятся, А и Б едва успевают выбраться из салона, как машина взрывается, теперь они одни, посреди огромной пустыни, по которой обычно не ездят автомобили, не ходят верблюды, над которой не пролетают ни самолёты, ни птицы, если что-то здесь и движется, так это солнце и луна, и ещё, если приглядеться, звёзды, путники тоже не движутся, они обречены, помощи ждать неоткуда, природа не знает сочувствия, ей нет дела до А и Б, до их поисков Беллатрис, вообще до поисков чего бы то ни было, она ничего не ищет, ни к чему не стремится, в ней нет внутреннего раскола, она — сплошное тело, великое тело, которое всегда, что бы с ним ни происходило, остаётся самим собой.


спасение

эта склонность к катастрофам — откуда она? один раз я уже сумел ей противостоять, я доставил А и Б на Австралийский континент целёхонькими, ни царапины, даже уши не заложило, и вот теперь я собираюсь бросить их в пустыне, как непоследовательно, нужно починить их автомобиль или прислать кого-то на помощь, например, Беллатрис, она пересекает пустыню на «шевроле», у средства передвижения, в котором она восседает, отличный ход, полный (почти) бак, крепкие шины, никаких причин для вынужденной остановки, кроме двух потерпевших крушение, она видит их у обочины дороги, вот они, А и Б, пытаются привлечь внимание прекрасной воительницы, то есть прекрасной водительницы, хотя и первое имеет смысл: подобно валькирии, Беллатрис подбирает их тела и погружает в свою машину, посчитаем, сколько рук и ног на троих, но А и Б ещё не догадываются, кого они встретили, они измождены, в глазах искры и плавающие пятна, всё двоится, поэтому их не удивляет, что у спасительницы восемь ног, они не думают, что обязаны своим спасением осьминогу, они отдают себе отчёт, в каком состоянии находятся их органы восприятия, обезвоживание, перегрев, поэтому им и в голову не приходит, что их поиски закончились, они пересекают пустыню на заднем сиденье «шевроле», гадая, приближаются они сейчас к Беллатрис или удаляются от неё, на самом деле не имеет места ни первое, ни второе, Беллатрис находится от них на неизменном и очень небольшом расстоянии, стоит лишь протянуть руку, или ногу, я надеюсь, что к концу поездки оба придут в себя и заметят, кто правит машиной, но почему Беллатрис не узнала А и Б? ведь она провела с ними несколько месяцев, может быть, целый год, они были её коллегами по шоу, соседями по жилью, ответ простой: несколько дней в пустыне без еды, воды и тени делают человека неузнаваемым, но как же примечательное отсутствие членов? разве не могло оно подсказать ей, кого она встретила на дороге? но Беллатрис не ожидала увидеть в австралийской пустыне своих старинных знакомых из Европы и решила, что конечностей эти двое лишились в результате катастрофы, и это было самое разумное предположение, какое она могла сделать в неведении того, кто ей встретился на пути.


условие единства

недостаточно быть телом, чтобы быть единым, тут нужно ещё кое-что, нужно быть совершенным телом, несовершенное тело несёт в тебе трещину, имеет ущерб, это вытекает из самого значения слова «несовершенство», поэтому три тела, объединившись, не могут стать совершенным телом, совершенно только то, что изначально едино, то есть вселенная, и они поняли это, когда крик утих, и всё закончилось.


зелёная родина

чтобы окончательно покончить с этим делом, этой историей, оставим пустыню и перенесёмся туда, где зеленеет всё, что может зеленеть, а такого здесь имеется изрядно: клёны, липы, каштаны, клёны, дубы, липы и снова клён, и за ним другой, и третий, их зелёные листья обещают больше, чем голубое небо, почему, думая о своей родине, человек поднимает взгляд к небесам, зачем поднимает его так высоко, ему достаточно поглядеть на кроны деревьев — лип, клёнов, дубов, каштанов, вот они высокие и далёкие, иногда — близкие, но все одинаково густые, раскидистые, вот она, древняя древесная родина, вот откуда произошёл человек, и если кому-то не нравится жизнь на асфальте, пусть найдёт место, где много зелени, и гуляет, подняв взгляд к густолиственным кронам, думая о своих родственниках, среди которых — гокко, или древесные куры, квакши, или древесные лягушки, дриопитеки, или древесные обезьяны, и другие, с неба падают только камни, в небе обитают только метеоры, а всё живое произошло из зелени, поэтому, если тебе по средствам, купи дом там, где растут деревья, а если средств не хватает, поселись на дереве, как это делают короваи, здесь ты наконец-то почувствуешь себя на своём месте, к тебе буду прилетать древесные куры, по стволу будут приходить в гости древесные жуки и лягушки, а если проживёшь в таком жилище достаточно долго, к тебе непременно наведается дриопитек.


что остаётся

море кажется угрожающим, небо — недостижимым, остаются только леса, кроны деревьев.


тропинка в лесу

иногда может и повезти, сама собой удача не явится, но если приложишь усилия, сделаешь шаг, и десять шагов, она может пойти навстречу, преодолеть какую-то часть пути со своей стороны, и в результате ты окажешься жителем спального района где-то на окраине города, поблизости от леса, или лесочка, за которым будут поля, посёлки, дороги, и снова зелёные острова, и в этом леске ты можешь найти тропинку вдоль дренажной канавы, в стороне от дороги, ведущей к посёлку, лес на удивление чист, и грибники здесь не ходят, здесь вообще малолюдно, а свернув на эту тропинку, почти сразу, как войдёшь в лес, ты вообще расстаёшься с человечеством, вдалеке только слышен тихий гул, шум автомобилей, иногда в небе пролетит самолёт, но нужно ещё постараться, чтобы его увидеть, с обеих сторон просеки — высокие сосны, а с той, где протоптана тропинка, — ещё и густой подлесок, но кем она протоптана, если на ней невозможно встретить человека, она уже заросла травой и кажется появившейся вместе с лесом, справа и слева тропинку обступают кусты, иногда их ветви соединяются в арку, после дождя здесь всё искрится и блестит, летают бабочки и стрекозы, стучит дятел, поют птицы, дрозды и синицы, зелёная страна, где ты себя чувствуешь сразу и путешественником, и аборигеном.


единственный житель

мне очень хотелось овладеть каким-нибудь ремеслом и овладеть так, чтобы стать в нём лучшим, быть первым в своём ремесле — это казалось мне единственным, к чему следует стремиться, другие цели меня не интересовали, и только со временем, перепробовав множество различных ремёсел и ни в одном не добившись успеха, я понял, что моим настоящим, изначальным желанием было найти Зелёный край, поселиться в нём и остаться там единственным жителем.


каждый день заново

хорошо начинать каждый день заново, забыв о том, как прожил вчерашний день, и не пытаясь представить себе день завтрашний. тогда за год проживёшь триста шестьдесят пять жизней, а в високосный год — на одну больше. именно так я и жил в детстве, а потом это постепенно изменилось: за год я успевал прожить четыре жизни — осеннюю, зимнюю, весеннюю и летнюю, а ещё позднее их заменила одна-единственная жизнь, которая тянулась из года в год. вот мучение — одна и та же жизнь на все годы. ничто больше не начиналось и ничто не заканчивалось. может быть, поэтому мне так нравится устраивать для персонажей авто-, авиа- и прочие катастрофы: удобный повод что-то закончить и что-то начать. книжные истории хороши тем, что они начинаются и заканчиваются. в книге может уместиться множество историй, если это сборник рассказов. вот почему люди любят истории: они возвращают их в детство, в чудесное время, когда жизнь начиналась утром и заканчивалась вечером, чтобы ночью уступить место другой жизни, не оставив о себе даже воспоминания.


заяц-велосипедист

мне вдруг представился заяц, катящий на трёхколесном велосипеде по моей Зелёной стране, наверное, воспоминание о каком-то мультфильме, который я видел в далёком детстве, детство всегда далеко, и в нём полно зайцев, катающихся на велосипедах, лыжах, коньках, даже на мотоциклах, зайцы любят движение, удивительно подвижные звери, присутствие зайца-велосипедиста в Зелёной стране не сделало её менее безлюдной, если бы зайцы устроили здесь велогонку, то и тогда в моей стране не прибавилось бы населения, зайцы хороши тем, что, сколько бы их ни было, они не создают толпы, неправильно говорить: «толпа зайцев» или «толпа лисиц», животные собираются в стаю, но не в толпу, вот почему я спокойно позволил зайцу проехать мимо, я знал: даже если он где-то там развернётся и покатит в обратную сторону, это меня не потревожит, да пусть он тут катается целый день, заяц-байкер не нарушит моего уединения, так устроена эта страна.


тревожное ожидание

и всё же этот проехавший заяц меня тревожит, почему он не возвращается? неужели Зелёная страна так велика? неужели заяц всё едет и едет, и дороге нет конца, может быть, у неё нет и начала, может быть, Зелёная страна бесконечна во всех направлениях, это не то, что я ожидал от Зелёной страны, бесконечность делает её неуютной, лучше бы заяц поскорее упёрся в стену, как в каком-то старом фантастическом фильме: космонавты высаживаются на планету, а там всё как на Земле — деревья, кусты, трава, камни, но когда кто-то из них ломает ветку или что-то там соскребает, оказывается, что за этим привычным пейзажем — глухая стена, мне почему-то нравится думать, что Зелёная страна окружена высокой стеной, если заяц не вернётся, значит, никакой стены нет, или с ним что-то случилось, например, он мог навернуться со своего трехколёсника и здорово ушибиться, возможно ещё, что сломался велосипед, но тогда заяц мог бы прибежать на своих четырёх, есть ещё третий вариант, который мне кажется самым подходящим: заяц встретил по дороге зайчиху, и они сейчас весело беседуют, может быть, они решили жить вместе и уже роют нору. замечательный вариант.


на лужайке

почему бы не представить себе обнажённую Беллатрис, привольно раскинувшуюся на лужайке Зелёного мира, и множество маленьких А и Б, множество а и б, они облепили её, будто муравьи, они любят её, используя для этого каждую впадину, каждый уголок её тела, все довольны, гармония, совершенство.


заячья лапка

что думают зайцы о своём теле? знают ли они, что у них два глаза, два уха, один хвост и четыре ноги? есть ли у зайцев на лапах когти? и если есть, то сколько? почему-то заячьи лапки представляются мне похожими на кошачьи, наверное, потому, что и те, и другие — пушистые, пушные звери, почему я так одержим этим зайцем? на Востоке заяц олицетворяет начало Инь, в дохристианской Европе заяц тоже символизировал женское начало, вот откуда он взялся в Зелёной стране, о Беллатрис, твоя история никак не закончится, тебя не забыть, создавая Зелёную страну, я пригласил в неё и тебя.


немного нарциссизма

мне, наверное, не хватает нарциссизма, чтобы перестать думать об объективном, сосредоточиться на том, что внутри, там ведь есть что-нибудь, наверняка, вглядимся, рассмотрим и кое-что извлечём, объективное наскучивает, поговори же о себе, например, расскажи, чем ты зарабатываешь на жизнь, очень хорошо, на это нетрудно ответить, хотя разве не относится и этот вопрос к объективному? по профессии я шахматист, но недостаточно сильный, чтобы зарабатывать на жизнь игрой, мне платят за то, что я обучаю других, вот уже два месяца я работаю с нигерийскими шахматистами, готовлю команду к Олимпиаде, на прошлой они выступили не очень-то удачно, и президент шахматной федерации Сани Мохамед решил, что пора сменить тренера, так я оказался в Нигерии, непростой для восточного европейца климат, непривычная кухня, политическая жизнь нестабильна, и всё же я чувствую себя здесь комфортно, мне здесь хорошо, если мои подопечные удачно сыграют в Баку, я останусь в Нигерии ещё на два года, самое меньшее, кажется, мне удалось немного поговорить о себе, во мне осталось сколько-то граммов или миллиграммов нарциссизма, но, конечно, никакого сравнения с Мишей Эльманом, знаменитым скрипачом, один из местных музыкантов, а здесь есть Национальный симфонический оркестр, и я несколько раз уже был на концертах, рассказал мне про него такую историю: приходит к Эльману в гости знакомый, и Миша с удовольствием начинает рассказывать о себе, говорит и говорит, потом спохватывается: «что же я всё о себе? давайте поговорим о вас. скажите, вы были вчера на моём концерте?», до Эльмана мне, конечно, далеко, но живу я тут одиноко, женщины у меня бывают только случайные и не часто, поэтому я охотно покопаюсь в себе, вспомню что-нибудь примечательное, или что-то давно забытое, или то, что я никогда не забывал, потому что это никогда не доходило до моего сознания, что-то подспудное, подсознательное, это было бы интересно, времени до Олимпиады ещё много, может быть, я успею не только что-то написать, но и опубликовать эти записи.


у себя дома

нужно просто прислушаться к шуму дождя, тогда всё объективное размокнет, как буханка под ливнем, распадётся, не достанется ничего даже птицам, и вот тогда ты окажешься внутри субъективного, добро пожаловать, чувствуй себя как дома, потому что это твой дом, здесь всё твоё, от прихожей до туалета, располагайся, но всё это возвращает тебя в объективное, на деле ты просто голос, который чувствует себя дома, пока говорит, вот и вся субъективность, с детством покончено, с отрочеством, юностью, зрелостью и прочим, что там ещё имеется, со всем, что там происходило, с теми, кто там встречался, с кем завязывались продолжительные или недолгие отношения, ничего этого не было, ничего этого не случалось, вот она субъективность in nuce, par excellence, латынь тоже уводит в объективное, нужен какой-то особый язык, а если язык дан при рождении или вскоре после него, то нужна интонация, твоя субъективность и есть твоя интонация, тут ты у себя дома, восвоясях, только тут и нигде больше.


промежуточная остановка

пасмурный день, дождь, и чёрный кот после завтрака сразу улёгся спать, он никогда не перечит погоде, спать так спать, но человеку свойственно бунтовать, не подчиняться, и я сейчас изображаю из себя такое непокорное существо, хотя мог бы покориться, дорога вся размокла, где мои сапоги, и что толкает меня куда-то, что выпроваживает из дому, не тянет, не приманивает, а выталкивает, оно позади меня, хотя мерещится впереди, понятно, почему все эти странствия нигде не заканчиваются: у моих маршрутов нет пункта назначения, есть только промежуточные остановки, и сейчас, кажется, я на одной из них.







Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service