Желание вещей Электрички метро вытягивали время вместе с пространством
Эскалаторы выли, стонали, плакали
По пиджаку, разошедшемуся на спине по шву
По шву разошлась жизнь, запятая, что-то было ещё, в конце, в тоннеле, в строке О вещи, хвалу и славу пою ширпотребу, фетишизму, изматывающим очередям к кассе!
Верхом блаженства было купить солнечные очки зимой, в феврале Наврали, наврали цены, стикеры, исподнее синих пиджачных форм
Возврат оформлять вдвойне слаще, чем просто пользоваться
Главное — купить, напялить, присвоить
Потом и порвать, потерять, продать — всё хорошо, когда хорошо
Когда тряпочка, и заклёпка, и кожа коричневая
Потому что чёрная кожа — тьфу, пакость, моль ей на нос Сначала надо написать заявление о браке, о возврате по чеку, который забыли выдать
Восемнадцатого января около трёх часов дня в магазине ИП Воробьёва Касаткина какая разница
В торгово-развлекательном центре «Пик» на Сенной
Здесь проходит пик метафизического реализма онанизма постмодернизма и т. д.
Здесь лошадь дохлую бил кнутом извозчик и сено дорого студент Раскольников торговал Родиной В родном городе, посередине реки Пряжки или Невы, в новом здании Мариинского театра
Цве́та мочи́ сте́ны и кардиганами полон гардероб, в театре Фоменко работал гардеробщиком поэт Сунгатов Ну да, о главном:
Песнь песней и гимн гимнов пою я вещам, их жабры чисты, только люди делают из них фетиши как из мух слонов
А мухи прекрасны сами по себе, кусаются цены, не брюки
И фирма «Zara» не несёт ответственности Прильнуть, погладить как дитя, как соловушку, как утюжком рукава
Рубашка горчичного цвета светла, стирка сделает больше
Но кроме хозяина кто приголубит вещицу
Как птицу беру на плечо кардиган
Он синий и тёплый
За что вы не любите эти слова, эти пуговички, эти прекрасные нитки
Чем тоньче тем прочнее
Чем искренней вяжет затейливый узел помощница старшего продавца, товаровед, девушка на кассе
Тем будут связи прочней В кафе «Costa Coffee» испить изумрудный нектар
Так кофе зовётся, когда покрасивше
И Ильянен сам, сын мой родной, приёмный, забродший, любимый
Не скажет уже ничего
Милый, спи
На подушке из перьев, из курток, из лжи,
Секс, секс на все времена, племена, молочай добавляй
И в ухо зернистым вливай —
Дяде будет забава
Сон, сон тихим лютиком вклей
В петлицу завмага
Лей, пей, веселись
На одежду пятно не поставь
Химчистка дороже
Стихотворение с рождественской скидкой Л. Ю. Спотыкаясь, я летел к кассе:
Пиджак за 6 тысяч рублей уценён вдвое!
Но размер не мой, только «L», эта буква с циничной спинкой
На пузе пуговка не застёгивается, Лида плачет, страдая за меня
Как Христос на рождественском древе
Так висит пиджак в магазине Я хочу здесь работать, мыть кафельный пол, сдувать пылинки со стульев
Охранять развалы добра, все эти ценники трогать,
Наряжаться ночами в белые кардиганы и топать по «Галерее», как по выставке
Как будто всё инсталляция и голые девы вокруг
В пирсинге и тату, эстампы, бухло, дорогие пирожные и канапе
Укусить вилочкой что-нибудь Рай товарного изобилия, фетиши света, рукава рукавов
Я хочу потреблять, мерить, давиться, плескаться в джакузи и чёрной икрой утираться
Со щеки и со лба сливочное варенье темноты, потных объятий в примерочной
Трусики, кружева, канапе, масло на кончике перьев Здесь крокодил не ступал и мышь не пролезла
Только я, отъявленный вор и убийца, пиджак примеряю
Да будет согласие, размеры, и букли, и сочный пирог
Разрежьте мне на краюхи добро и впихните
В одеяла, в нейлон, в хризантемы и боль
Всё в корзину добавьте, сочтите и чек пробивайте
Я верну всё с лихвой, праздничной скидкой вернусь,
Товаром по чеку, возврат и разврат, две недели, неделька
Трусики, трусики, и алкоголь, алкоголь
Ценник снимайте
И гладьте где гладить нельзя
* * *Сосуд с огнём, сосуд с прошедшей водкой
Не стоит ходить на концерт, где за власть
Одно чудовище умерло, другое нажралось стрихнина
Россия мой враг, где пожар, где отсос за табак
Все слова слиплись в узел и честь не спасёт, если рупь до получки Где место в немой конуре, где за солью и солнцем стояли
А вышел один ржавый шипчик, и пших!
Учить мне иврит и канать Канат рвётся к центру
Где власть изопрела в соплях, и откатов пожарные души сопят Я всё прогрему, я слабость и честь,
И боль, и соплей ликованье
На флагах лишь смерть и смердит из-под каждой шинельки,
Что Гоголь свой нос в ней запрятал, так похер!
Заплатка на ткань из-под снега не видно
Обидно Россия мой враг, мой почин и окрест болтовня,
Всех шуб с гайдуков недобитых озноб и оскал
Как Путин сказал А что? Хорошо, под седло, под капот, под огурчик
Всё спреет в навоз золотой
И мама и друг и какая-то девочка в мертвенном сне:
Постой всё, постой!
Выборгскому районуНа набережной любви, счастливой жизни, отъехавших далее
В Выборгском районе, распластанном под пригревом
Весна во все концы, эти бетонные хляби, где параллелограмм из учебника
В горячем сне наркомана приходит Здесь, посреди берёзок, гнилья и оранжевых зайчиков,
В кирпичном рассаде стен, граффити, никотина и тлена
Дмитрий Александрович Пригов проигрывает, едва привстав
Ему кастетом, сделанным из ромашки кранозавёртывателя
Проломили белесую офсетную голову Здесь справляет чуму омский борзой, Егор Фёдорович Летов,
Всех успений и всех суббот застрельщик и пьяной поножовщины хоровик
Его здесь аониды гуляют подкрашенными старшеклассницами,
Зависают на зелёных подгнивших скамейках,
Струятся пивком из горла́ и взатяг хорошо
Когда вдохнул сигаретки Норд Стар крепкий выхлоп
И потом по нему пенной жижей прошёл
И только выдох потом, как судьба,
Как всё, что имело значенье когда-то
Как свирский озноб по струне шестиструнки соседа,
Такого бухого и всем хорошо Конопля, кожиматы одежд, воркотня пацанов
Где и рэпчик, и рэйв, и вообще — муз ничтожных захлёб
Слушал что — то и стало тобой
И теперь ты живёшь и дыхнуть не могёшь,
Как гобой, как в запой
Памяти ХохиОдной своей чертой я скрасить хочу ночь
Хотя, что чёрным по чёрному мазать?
Хоха, кумир поднаглевших юнцов
С Выборгского, Приморского, далее — на юг Я сорванец и грубый лгун, я плевок, я мечта истерички, наркоман, обезьяна
Рана долго будет рубцом красоваться на пятнах его очков —
Вторая субличность, Тото, весь в белом
Как же ему не вломить?
Оттаскать за волосы, ткнуть лицом в шершавый асфальт,
Выбрить на гладкой щеке утюжком кулака Свободный Веснушка, наивный дурак, повествование, слипшееся в покетбук
Это хомо советикус, которого долго дрочить будет шлюшка-перестройка
За двойки, за смазливое личико, за девственность и красоту
Всё вплюёт в скарлатину изогнувшейся коромыслом очереди,
Вотрёт в её бетонный хребет, размажет, выплюнет стружкой волос В Сети бродит видео, как Хоха, Тото и Веснушка справляют тризну на могиле Паутиныча,
Чью куклу выкрали из Чапыгина, 6 — какой-нибудь грязный фанат с кучей денег,
Построенных на менструальной российской крови, на блевотине наркомана с пятого этажа,
На мёрзлых старухах Мавроди Чем не метафора счастья?
Лучшего из миров — безумия, когда остаётся только островок памяти, в котором всегда оказываешься
Как в фильме Тарковского
В океане дерьма, белом, как та горячка
Мои субличности, мои граждане сердца, к вам в любви признаюсь!
Вы мой корень и цвет, иголка
Путь проклят и свят
Над вами сочится луна, летом особенно белая
Всё во мне — гниль и тяжесть
И только они, эти птицы гнезда в никуда
Всё снуют, всё летят
От рамки к стеклу
И мухами поздними бьются
* * * А. И. Продираясь сквозь борщевики,
Писал бы Тургенев —
Мы уходили в поле всё дальше и дальше,
В густые травы, в лекарственные леса, к мутной речке за поворотом
Александр обнажался, делал физические упражнения,
Как старый матрос, не знавший алжирского солнца,
И моря, и маленькой лужицы
А только дыру языка
Он врезывался в густую пахнущую воду
Шевелил задом, коленями, лопастями рук, всем телом
Вода под его животом пошатывалась, звала ко дну На обратном пути в траве, в подорожнике, зверобое и ромашке
Прыгали маленькие лягушата, всем выводком, всей своей муравьиной сутью
Они прыгали под каблуки, под тяжёлые колёса жизни —
Писал бы Платонов,
Но мы, любящие Тургенева, шли под борщевиками,
Особенно ядовитыми в этом июле,
Назад, на станцию 36-ой километр
Так она называлась
Так назвалась
|
