* * *полыхающий шиворот, скорое детство джалаладдина, приласкалась леса последней перепроверки. у весны шерстяные края, кунжутная сердцевина, лепестки или ногти — светлые маломерки. по краям некрасивая редкая ровная ягода кровяника. и фонарик с дымом, кладбище с перекрёстком. вынет гипсовый меч, как скульптурная украинка. переспит с тобой, как с подростком. этот ветер трогали пальцами, как подковой, но полгода прошло — и звезда, и квиты. обведи наугад её отсвет, почти лиловый: путешествие в киновиты. нефтяной цветок и гуашевый вертоград. сторожи лицо, так пошла бы свистать машина. это всё — впопыхах наброшенный маскхалат из осколков и крепдешина. не глотай железо, вращайся без волшебства; оборотка вымокла — купчей? кормчей? пожелай мне немаркого платья, недлинного праздника, зычного рога, единого божества; пелены покраше, слюны погорче. (изнасилование и убийство впервые в мазанке приманка на глиняных ангелов преполовение скорой помощи бледное слово аникси и наш мышиный танец у всё менее тайной дверцы) * * *
розовый ли флажок, масленая печать, геометрический принт на пустой высотке — суточный свет тянуть, мутным ручьём мельчать, вспыхивать рубчиком скомканной пятисотки. птичий, как будто, вольер, ловчий почти мешок. если успеет оттепель подверстаться, выдернет камешек, выточит корешок цепкий левант с повадками пакистанца. девичий сульфазин, радужка над щекой, жёлтая выемка, поротая полоска — всех закачает кладбище мирогой, набережный сезам, на ключе бороздка. кладка свечного тела в жёваные листы, ровную жимолость, мыльные, там, обрезки. двое неровно дышат у восковой черты или друг дружке делают по-апрельски. мокрые ленты отданы вперехлёст. тешь меня линзой, расти во мне, как детёныш. столько твоих деревянных мечетей, бумажных звёзд. близко твоё корытце, а не утонешь. а это я стою проливая, это я стою проливаю тяну на верх лесов закопчённую стеклянную женщину в день инициации оглинда вспыхнула трижды и край небца горел-полыхал как какое-то какое-то афтепати * * *
шевеленье постромок, милая толчея, диск сплавляют по шахте, ладонь сдирая. что ты треплешь в простенке, как девочка, как ничья. прозвенит электричка — и немочь уже вторая. не сверяя оскомин — чья тоньше, а чья пестрей, — не меняясь слюной, + копытцам почти не вторя, к шерстяному просвету прилаживают репей, обмирают в бестраекторье. трёхпетельный на пальцах сплетён ночлег. с изразцовой прожелтью головня. нерифмованной вспышкой пусти ночник. поменяй меня на меня. как я выгляжу сквозь стекло? я порву тебе облака. наливное сердце доброшу через ополье. годовалым телёнком вылижусь у ворот: провернись осколок, бля, гексаграмма вверх несла железная, и потому витая. с окровавленным «о» пропускали через колосья, с изумрудной насечкой на тёплом бедре валдая, с отклонённой осью. сколько можно ронять и ронять лицо, шароёбиться с этим ведром моложавых яблок? то, что здесь загадали, — уже загадали. На Кинотавр
в пустой комнате гением локи птица-механика монохромный забор семиполосной крови но вот-вот получим путеводную репу и астролябию поедем на нескончаемый кинотавр в продуваемом номере лямочки к ляжкам и чьим-то комплексам приторачивать колесо вишнёвое поворачивать шевелиться про полторы истерики теперь решено: вылетаем из табельной увулы из оловянной беретты из ломтевидной волости падаем с лесосплавом прямиком в скудельницу да уж — холодными выдались крестины ватного шарика ничего не скажешь — простоволосо смотрятся наши буквы у тебя шерстяной напиток и ногти красные никуда я с тобой не поеду * * *
источенность форм особенно жалит в debut de siècle поют корабли чугунный пловец по пути в институт неумолчная сага плоскогрудая пятница сцепка тыльных сторон в замо́к пыльных тропинок в одну розовеет апрельский рубец несгораемый теремок уносимый на глубину аляповатая весточка тоже мне сёстры вейн угасающего лесничества и вприпрыжку по гелиопольской эннеаде * * *
лола отхлёбывает чернила, выпрастывает фиолетовый свой шнурок, лиза затравленно верует в землянику. лиза и лола через вертящийся труп иоанна павловича наблюдают снижение звёзд, линованье дыма. не бывать цыганской свадьбе, не стоять стреноженным у крыльца, не расти белоснежным змеистым пихтам. получается так: красногробье и желтотравье. только сквозь ветер теперь и снятся такие угодья. два пустых озерца, полутораспальное шевелилово. бесконечность нервов, но если, если, если. * * *
и всю историю боится пойти с треф как пойти за калитку гладит откормленную любовь неслучившуюся болонку приглашает с собой за стол гиревое яблоко отрубает чужим кладенцом своим мечтам головы как пеструшкам достаёт из глаза медно-лунного пстронга обмирает двоякодышаще так всё и будет пока белоснежка не поторопится и с маломерной башни не выкинут алый гудок и оловянное колесо от радости не поедет по сердцу ногти не отрастут без спросу и икона в больном окладе не вздохнёт как заядлая верхоглядка и соски́ под рубанком не запоют отложенным заревом вот тогда и она слишком редкая девочка дисциплина * * *
но если скажешь лебедь, опять плечо. чёрной ключице — вдавленные хоромы. лучше бы уж стеарином, впившимся горячо, шатким квадратиком, ниткой и тетивой, золотцем стрекозиным с аэродрома. было дело — и брали друг друга за руки в темноте, никчемушное время затягивали бинтами с душами-хлебницами разве не нараспашку. а потом как рвануло в светлые руки соломы, сжатые челюсти повилики, в лопасти пижмы-вротыча, но по коврам не такой весны. и надплавленные надгробья и резинка вишнёвого цвета, но не по расчётам зюсмильха. теперь друг на друга ходим как австрияки. приготовишки слепого мира, сквозьглазые лесбиянки, полосуй ладонь: вот тебе реверсивное торможение. запрети ладонь — и живиживи себе под двойным наливным хитином. * * *
гордая кровь в плохо скроенных проводах гулкий обхват запястий пе́три соломенные декорации разлетавшиеся плетьми молодость в божьем саду выгорание слухового окошка с разбежкой в человечьих лица полтора примерно человечьих четыре часа теперь уже знаешь никакой никакая не повторится дымящиеся июньские солнца выжигают детей дигами но дюзы не вступившего в права лета податливы и услужливы каждый домик знает на какую ключицу накинуть верёвку в шкафу поживает ни на чём не пойманная прислуга ласковый лоскуток говорливая косоштрихая тарашкевица необречённый птенец в полудельте смирной тверцы немаркое чудо обратившееся в осколке и молодость в божьем саду молодость молодость молодость в божьем саду * * *
лёд этот, ветер растят меня как телёнка. робкая выдержка, жёлтая шевелёнка. только будет ласкаться, возникать на вольфрамовом кружеве нефтяная звезда, провисать и рукав и нитянка. на какую монету меняют моё «никогда», докупают шрапнель для подранка — за двойной мараведи? за дымку и прорубь в груди? (предстояние сна, псевдоним бодимода.) на все нервы застёгнут, неверной рукой обведи контур родинки-светодиода. всё, что здесь происходит, — дрожание пальцев, убийство барту́. двухбазарная жопа, слуга двух господ, наливная стекляшка, пурпурная жжёнка. я иду не на свет и хочу пронести сквозь слюду только меч и ребёнка. возле линии насыпь, обугленный символ, сквозные кусты. обещай этот снимок и рай перевёрнутым вётлам. повернись, нам опять прижигают кресты, как апрельским и майским животным.
|