* * *Такая строка, не замерзают чернила, Такая политика, что рифмовать с чумой, Такая любовь движет эти светила, Что можно дойти в рай, но нельзя — домой. Кроме любви дело идёт к ночи, Каменный мост прижался брюхом к реке. И то, куда не дойти, меж орбит стрекочет На подворотном безудержном говорке. * * *
По болоту, по крылья в зелёном лягушечьем тираже бродит птица выпь в именительном падеже, и откуда взялась, никого не спросишь уже, потому что ушли в словари мещёра, меря и весь, и одна морошка морочит путников здесь, обшивает кочки, раскидывает жёлтую сеть, имитирует север, до которого лететь и лететь. * * *
Классика жанра — дома́ застыли в строю, Небо струит приполярный свет, Конь императора опирается на змею — Лучшей опоры нет. По-за фасадами белая колея, Мягкая рухлядь реки, приболотный хлам, Что же со всем этим станет, когда змея Уползёт по своим делам? * * *
За двуспальным массивом встречаются три тумана, Переплёскиваются, сравнивают улов, За туманами ходит кавалерия рустикана, Если верить топоту — сотни на три голов. На каком этаже проживает её отрада, Из какого Триаса взывает её гармонь, Понимать не надо и вспоминать не надо, И не надо держать на окошке живой огонь. Слой за слоем время сливается с облаками, Слой за слоем речь не находит своих частей, Послезавтра любитель поделок подберёт и обточит камень И восхитится витым рисунком своих костей. * * *
C. A. 1. Фольклористка из города М. Не пошла с остальными Смотреть капище — Местный дух не любит женщин, Особенно иностранных. Она сидит в юрте с инструментами и справочником, Осторожно потрошит флейты, Длинные, изогнутые, костяные, Обшитые кожей. Правильную флейту против Той Стороны Можно сделать только из человека. Фольклористка из города М. Разбирается в анатомии Людей и животных. Вечером после ужина Она сдаёт руководителю флейту, Самую аляповатую, самую новую — Это настоящая, — говорит, — Я подула в неё для проверки, И мне сразу же стало плохо. 2. Секретарь райкома, Естественно, бывший, Приезжает по первому звонку — Что такое сто километров Для хорошего джипа? — А успеть лучше до ночи. Обычная жалоба — ходят. Когда хоронили, Что-то случилось не так, Страшное дело — недовольный покойник. «Ламу звать правильней, — Извиняется вдова, — Но мы старые люди, Мы привыкли так, И потом, лам здесь долго не было, А земля переменилась, И вода, и люди, и не только. После лам, бывает, приходят, и ещё злее, После него — никогда». «Интернационал» между двумя холмами Звуком сбивает с ног. Странно — поют «вставай!», А как хорошо укладывает. На закате секретарь райкома Возвращается — Конечно, один. «А что было делать? — Говорит за чаем, — Лам перебили, а эти остались. А мы же всё-таки власть... Пришлось учиться. Моему поколению Уже было легче — Что-то да знали. Вот когда пригласили в Москву, Я боялся. Раньше, до войны, Оттуда не возвращались. И потом, Мавзолей... Но я поехал, И оказалось — там пусто. В Мавзолее. Совсем никого нет. Ну вы-то, — кивает он фольклористке, — Вы-то должны понимать». 3. Фольклористка из города М., Вернувшись на базу, Запишет про Мавзолей И Москву, откуда не возвращаются, Страну мёртвых — Очередной кирпичик в будущий доклад, Целый абзац. Отправит материал В город Бремен Электронной почтой, Во всём прочем нет надобности. Потом включит музыку И пойдёт готовить ужин — Сегодня её очередь. Всё привычно. В поле не так уж страшно, если беречься от солнца и холода, и пыли, и насекомых, и кипятить воду, правильно, и готовить, чтобы не портилось, и знать, как отвечать на вопросы и проводить границу, и иметь при себе аптечку, и радиотелефон, и маячок, и видеть в сумерках, и угадывать, где свои. Да что там, если знать, что делаешь, Думает она, упаковывая флейту, — Жить можно всюду, Даже в Москве. Шаламов, 1918
Формула спирта ходит по стеночке и сутулится, формула воды глядит через два классовых окуляра, человек в футляре вышел ночью на улицу — и теперь лежит без футляра, Лошади — как люди, они едят, что придётся, оставшись без пищи, со временем болеют и умирают, звёзды привычно мерцают на дне колодца, во что-то своё играют, Лето не то, что зима, — лопухи, лебеда, крапива позволяют жить внимательно и подробно, зимой падежи усыхают до номинатива, время — до настоящего несъедобного, Школьник идёт домой переулком глухим и долгим, накапливает в костях всё, чем щедра окружающая среда: Вишера впадает в Каму, а Кама — в Волгу. Волга не течёт никуда.
|