Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
 
 
 
Журналы
TOP 10
Пыль Калиостро
Поэты Донецка
Из книги «Последнее лето Империи». Стихи
Стихи
Поезд. Стихи
Поэты Самары
Метафизика пыльных дней. Стихи
Кабы не холод. Стихи
Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами
ведьмынемы. Из романа


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Воздух

2012, №3-4 напечатать
  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  
Проза на грани стиха
Книга выходного дня

Наталья Артемьева

1.

погиб: тело —> поверхность —> линия —> точка.
«от субъекта — к проекту».
плотность, которую мы так и не подняли из пыли.


2.

Благодать.
От проекта, от субъекта, сейчас брат охнет: ну пошевелимся. О нет, огромные огромные огромные. Вирильо believe.
Любимая траектория детских чернил — лицо, просто парабола. Много раз повторяя, а внутри — ничего. Движение — вспять? Просто от?

Я встал в точку боли, в белую розу на верхнем Данте. Поль, Полли, чистый Аполлон света!

Иногда маревом — две параллельные прямые: смерть и ты, поступательно. А был ли вообще запах, вкус, непредсказуемый, мгновенный, дна под водой в этой белой стране? Скорость растёт, распыляя тело.

Я так не могу, шептала она, опустив прыжки молекул посреди гогочущего инструментария.

Имя ещё не известно, мы оставили его за спиной, двигаться к, и не ветер в лицо, а сам ракурс: паришь на спине, к земле, а та — вальсирует, а то — отдаёт плоть, а та безмолвна, а те тяжелы через книги — ты чертишь тождество-круг, ты и есть рас-стояние острия и грифеля.

...приоделись и хором взвенивают: «боль — это» память, нити между, опять — между тел. А тела? — на самом дне наших душ.

это «что ты хочешь от меня, земля, дура, от немого следопыта?»


3.

 

 


4.

зона полёта

терпкое — приоткрытая штора воды — солнце. Ты его видишь. Гравитационная энергия является самым мощным источником на стадии растущих планет. Возможность глобальных пожаров.
Эпос — несколько сорванных перьев, круги m/f становились дисциплиной горы, остриём (мной) вниз. Акупунктура воздуху. Воображение миллиардами тел.

Статика, смотреть на тебя, и значит — ты исчезнешь.

Она смотрит его пустоту, его тяжёлое, ослепительное пятно, в ужасе, взрезанный крылом — статичный вход, свет.

Вертишь головой — видишь смерть.

Она стоит до тех пор, пока Бог её не найдёт: стоит мгновенно. И в нём, и когда в кадре — он, речью пахнут те, что в соположении, являют кровь, края, выбитые электроны. Движение сквозь — в ужасе, в ранении красотой, драмой, внутри зацикленного эффекта: родительный падеж управления, отчаяние, блумовские таблицы, основание, невозможное воображению. Нет, не отчаяние, всего-то: по образу и подобию — стук.


5.

выбитые пыль. она делает лёгкое короткое движение, расстёгивая воздух разгребая волну — междукостьми. кровоостанавливающее. это та тоталитарная выемка: мудрость, вагоноважатый ноль умирает от через лобовое бронированное стекло бликов на юрской листве. «это» как «это» через «как» и полсигареты, как говаривал пыль. пастернак непоправим, шум, превращающийся в крик волос сестёр. я шевелюсь расстёгивая в твоём теле. поперёк границ языка. (воздухоплавательные аккордеоны) она сажает деревья в густом лесу прозрачном, коротким движением. кровь. контроль. от корней к не до решёткам на бликах. вытяжная грудная клетка когда-то ныряла без крестов, парой другой шок-колосьев, и мы возвращаемся к рукам на стене: лицевой. там закончится добыча нефти, там бледно-жёлтые, грязно-голубые с красным отражения возвращаемого исхода волос, ртов, движимых одновременно вчерашним, и другими временами, — ве́тра. (выходят через отдалённый более чем ор, рот.) то есть отдалённый под волосы шок. глиняные когда-то недавно — из шума, смены освещения зрачков полевых соцветий. а дальше — у неё во рту при вскрытии нашли его отпечатки пальцев. но я хотел только поперёк границ языка чтобы так только — ощущать соединённую смену времён и мест, превращать иссечённый в кокон, где буду я (воздух). настоятели во сне принимают её движение между, видят: на небе взошло коренное солнце, только не десять, а то один сгорит (бог). как сидела наэлектрифи опускала тыльную, в отпечатках и природной архитектуре руку, примериваясь закрыть, шипучие не шире самих междукостьми блики. как «поднимается до небес» между нитями кокон пел, и тут же мудрость срывала многовековые, заставшая их последнюю флуктуацию между себя, двери. кармическая — между времени себя, отводящая руку только не в десяти назад. ката ре ана по шра. предтеча этого места, нажатого как переход до русла себя. аккордеоны — красные, бледно-красные в своих глазах — переносятся через бледно-жёлтые отражения пост-истока, нахлынывающего цвета, давая и грязно-голубому какую-то самодеятельную, просветную смерть. огромные, на весь свет, «синие» пост-удары, взвенивающий кокон между солнцем и комнатушкой духоты, духоты и крестовых. так выправлялась, зыркала, как тогда, не смаргивая с воды и жёлтый, и его никогда не смрадный сын, и теряла землю, уже утроенная восходящим от корней движением, наискось возродивший на выходе из тела луч, поляну с плеском в грудной клетке времени, не трёх лиц, а отогнутой к стене части их между пейзажа. восходящие к пятнам помнили их в глазах, не подозревая язык колокола, расстёгивает будучи слеп, восходят и носят во рту, с кожи, из-под плёнки, в странной смерти после двух (грязно-голубое — это тоже раб божий). она, толкаемая прошедшим нарастанием со спины, поперёк, предчувствуя то, что было всегда, в страшном наискось, до самых решёток доходившее, до десяти, и плечо (число: плечо) пятна́, костью и костью, в органной роаратории, корпускуле, стынущей линии появления взгляда. пыль безудержная ослепляющая сухота, нестор, фома, всё пятно, восход боль звёзды портянки поющие, от плаценты и вниз повизгивающих десяти (делай обратно) солнц.


6.

Перепады цве́та, времени и пространства. Письмо потрескивает, и сквозь меня ослепший путь блестит. Ибо я и есть путь, полученный поперёк: непроглядными, снующими, треском.
Об убийстве речь явилась как об убранстве. Время теряет место, пейзаж (ты в пейзаж) до тошноты не Поллока, но Мишо.
Работа памяти: она держит сырые простыни на ветру, легко, за края, с них стекает свет, когда память берётся.


7.

«Это было», скрипя костяным ртом, отвечаем Барту, бок о бок скорбь. Меня больше, когда (  ) свобода. Это слово?

Долго смотрят на небо, бок о бок, и каждый в нём — один на один с кругами Нальби, с плывущими безразличными пятнами.


8.

расширенные берега колышет
с лица слепая вертикаль
её цветок заходит в имена-громады
и выдыхает ими прах
бежим его дрожащими руками сеять
огонь покоя отвечать земле


9.

Не пробуждаясь возделывать паузу. Тень руки из земли, рассеивается, как на миллионах снимков: я буду идти по твоим ладоням, чтобы их не видеть, в наклоне головы, близком к падению — видеть себя над головой, ближе к солнцу, ближе к вере, что ридерздайджест — всё та же земная плоть, кашель, ладони (круг замыкается — чтобы выпускать себя из рук, будучи из земли).
Эта нитяная прослойка, грохочущая, мира, между мной (время) и (мной). Недостаточность, я понимаю качели, догонять себя в верхней точке, строка раскачивается, как эстафета/качели, и не накрывает деревянной смертью, а только двигает сущностный подол, колотит, бороздит подол воздухом, который-то и клясть и петь — как? Мычанием лебедей, от одного крыла меня поднимая пыль до другого. В ней — ваши горчащие улыбки, блеск внутри царапин, один и тот же на всё про всё порядок воображаемого. Я говорю ложь и подпоясываюсь вперёд каждому слову, не достигая, но разворачивая солнцу один и тот же, сочащийся из ран вас всех, ветер.


10.

Целовал простёртые на земле, раскручивая каждую дверь в пересказе шестов, секундной стрелки, разбитого лица. Она отгибала ближний подол, шепча им. «Каждая молекула должна через» (неуверенное, неторопливое) с отколотым в сторону Эвридики лицом, стать листьями. Пейзаж был готов нести гул, в ужасе тишины, как-то встретив её в тёмной полости древесины. Он спал в пересказе, седьмом дне, фрагмент тела над раскрученной верхней пуговицей рубашки всё не зацветал. Дым, прижимающий глагол к карману. Из почвы топорщились блики, смрадные прикосновенья лиц по тоннелям деревянных рам.
Незрелое знакомство, их лица — сверху, на ледяных кусках, не разделённых. «Знать меру», говорил он, «в остановке направления глины», не позволял бушевать листве, стекающейся от шестов.
Я уже больше, чем пейзаж напротив, я запускаю руку за всю его в царапинах тыльную тишину и говорю с другим, в изгибах раздвоенного зрения, испариной кончиков пальцев.
Так свет не распускался, как сдёрнутые проводов, гул наготове ладоней, на карусели открывала аппарат третья, гул укладывался ровно в это, но движение пейзажа — не чувствуя ног, будто это какой вокзал, какая острастка в металлической шумной грязи, прямо под моей рукой — не огибало, но тянуло верхушку гула вверх, насквозь его ещё (никогда) не написанного лица.


11.

долго, лениво, на солнце, аккордеонически, пока им внимали, шли. верте, спелёнато руже, и отщепенцем, и диктум — звалося свет.
отодвинув лифт, на столе вздрагивали руки, мне очень приятно, что они ставят массивное место, тенью, задумавшись, как им прикоснуться к рыбе-листу. здесь изъяны на длинной цепи затихают (в небо), и раскалённое добела говорит лик я. попарно, чем стои́т дом, в форме плотного ображения, и лишь картографии ради, ладони, трепещущего на спутнике знамени, открывать глаза.
зов, подозреваемый каждой костью его, частит вверх — тяжестью направления, выстроенной венками, штиблетами, хлором, вздрогни и ты, в резонансе встретившийся со звездой. силы: пешеходы меня, сами рядом с собой, чуть более плоское, чем дозволено быть живому.
там, куда ты нас послал, впопыхах громоздились опоры, вёрсты прошлись и разре́зали только сейчас, когда ором: «руж!». дыму-то, как обещанье. пьета, пустили на праздник свет, водами вдоль, и опоры до-через, вертикальным открытием, стягом: отбивая лик.


12.

Сбрасывать эти руки. Обе в крови: одна остановленная, другая — в той земле.
Точка отчаяния, края покаты.


13.

Так, схватываясь штангой нефтяной,
Теряли слух, и в сумерках обсессий —
То мимо — трепыханием, то Ной
Остекленелый: постирать, повесить.

Мотай, Мельес, извилину туда,
Где А листом прикрыт по-пионерски,
На смертный почерк (яблока слюда)
Отверз железо в гильотинном всплеске.

Рассветным дребезжанием нутра
(Живи, паскуда, жутко, жадно)
Уже вообще не крыли божьего шатра,
И расцветали яблони и гулкие наощупь пятна.


14.

Сегодня нищий не был снабжён вероятностью обратного видения, не рифмовался к стене с зазором в обуви, не давал этого страшного тепла. Неразличимые в ужасе слова́ картона были выдернуты из припоя памяти, облаками.

Повторение выявляет сквозняк — весь большой детский хор вдруг свален на поляну в хохоте, в красных ртах, просвечивающих, проводящих насквозь укусы своих локтей — камни, ускользающие из камня, в саду камней.

В темноте, должно быть, поят Пенелопу кислым молоком мышц и на том сквозняке чувствуют воздушные могилы лиц со всех сторон.

Пальцы не отбивали желания, дробь омовения слизистой существовала в качестве не ос, но мёда. Нищий был сохранён в моём обратном движении, в комьях, в жестах времени, когда я смотрела, не умея протащить к нему всех «бабочек [/]», всё, готовое сгуститься до чёрного, — мир, уже вошедший, уже готовый к смене оттенка.


15.

Дело не в том, что он умер, а в том, что божеские сочленения, «несправедливые», горсти имён и цветочных вспышек. Смерть как кожа, т. е. именование.

Сведённой мышцей души (плавающей точки) отвечать наклону детских отражений, колее, паралитически.

Плотный вихрь требует гравитации для эпитета, весь вагон в тающем меху, в тающем свечении серого.

Ты, как и все они, искавшие за тридевять не делённое на два, дышишь, но едва, но центнер, когда теряется двойник во плоти.
Может, скоро найдёшь силы — сплетать, выходить в цветке, утверждать это число в тени нездешних деревьев.

Вектор, неразличимый вдоль кожи, обороты частиц, сплетающих кожу и воздух, притом, что касательные, за рубеж, да и план ценности по-прежнему требует некоей бреши в фарфоре, с глупой пеленой «доброты», дрожжей на глазах.

Остаётся только соседний этаж, фундаментом в поле, а поле в тебе, теми же вспышками почти закругляющихся вещей.

Выхожу один на след дороги — с горстью имён, которыми не накормить птиц. Неприметная иероглифика воздуха: опуская руку, повторяющую шалом и прочий выход ещё бессмысленного входа мира.


16.

Ворошит траву гаснущему животному, в дырах — убогая сортирная штукатурка:
Однажды песочные часы истошно сблевали, слоем выше зажимаемого молочного протока. Ты эта цепь, эти чернила в доисторической совместности (эти пальцы). Тело, ненаблюдаемое в движении-разъятии, пока произносится:
Опасное лезвие ртути, скомканное забвение, железным листом, какие пото́м они друг друга нашли:
Эти картины, пыль пока ты спал дует в глаза, кричат глаголом venir, лангольеры:
Но как, но и не как, а штукатурка ухода. Картину затем надолго и неловко теряют на околоземной.

Да, я хотел заброситься: это были по бокам влажных чёрных сходов — до́ски, отсутствовавшие в прищуре боги, хлопотали из-под кувшинок жестяные тазы. Но в старости, в угрюме облака было — только ещё раз — не различив: это были безветренные шкафы со скошенной травой. Наверно, кора деревьев, чтобы слепые, закатив глаза, транслировали древние песни. Шеренга, время, это были сонные, т.е. дымные фигуры людей, двоящиеся и обратно, как военные меха дышат (без джи) под руками.

Перед тем, как совсем стемнело, они шли самое молоко. В ночи́ они заглядывали так, будто в нервной системе разбили зеркало. Дышали, но даже так не были. Только лица были, белея. Ужас, предчувствие сочных атак — поглощающих лицо, рот, — собеседников.


17.

Лена Лена, третий день,
гроб расходится и почки
колют к телу чью-то тень,
цве-
на небе ставя каменные
      -точки.

Скоро — доре мифа колесо,
кустиков 03: куда же?!
В нём — белки, тельцы, лицо первое
где лётно, там и ляжет.

Это,
        Лена,
типа божий мир
по одной (сквозной) из
(дальнем пограничье) версий.
Брайль — детя́м, иглу — в мундир,
до грязи застиранный,
как нулевая мировая песня.


18.

Открой глаза. Смещается вокруг не собственного «чёрного», самого простого (большого) момента отключения весла.

И вот я здесь.

Жалостливые осы (кёртисы), смягчение — колом в горле.

Медленное время ума.

Чтобы наблюдать свои ноги, Ницше клал в рот глобус звёздного неба, расширялось. Предметы, словно по длинным прозрачным трубкам (он швыряет стекло?), чтобы не было места, но нет времени.

Дыхание? Этаж? (например)

Найти и не уничтожить — опять. Бесконтрольные движения вырезают глазам горизонт, подёрнутый двумя звуками — высоким и низким, молитвенный луч — это «немыслимые шмели» на небе, позиции лица́ там, где его уже нет.

Я должен читать Гомера, чтобы целым наблюдать бои без правил.

Бездна смысла от меня до вращающегося. До вещи — самое прозрачное продвижение диспетчерских голосов над пустой платформой в пять утра, например, в Сибири.

Zucht опустошает событие, чтобы лишь еле заметная его пыль, пыльца, двигалась на корме пули туда, чем список кораблей* так же теряет тебе смысл.

Разряды пятна́. Значит, ты уже слышал звук (сочленения), но что это не может значить?


19.

Вагончик тронется и набок —
стоянье тока и креста.
Рыдает плотник — тонет тапок,
цветёт блевоты красота.

Ни зги не больно, а? Не тело,
его смещение в предлог ори,
и ветка отлетела,
кормясь подранком у небесных ног.

Слюна-стена-длина ретрита,
возьми и подними тот крест
за шею, до земной орбиты,
а после вынь с его орбиты
какую-то водичку,
мелочь,
подтаявший цветочек алый,
прощанье чудного мгновенья
и прочих мест.


20.

Качели поперёк аллеи
периодом:
 прозрачность голос
насквозь —
то стре́лки, то шнурки

Тело не выходит во двор, торчит из другого, делая дребезг в дверь. Такие поднимаются строенья, а в них — лифты местоимений радужных. То есть, это есть, точка есть, луч есть, тело не выходит (насквозь). Жесты, ли́ца рук гончара и велосипедиста, пейзаж как приложение силы клубится в зажатой. Картина мира, огибающая симфонию, раскачиваясь, тело даётся против часовой стрелки.

Нужно быть эпилептическим фигурам формул, нужно скандировать в глубине следов в асфальте, выдыхать — как дождь, отражённый от воды.

Коллайдер, очнувшийся на ткацкой фабрике, её грозовые руки на голых коленях или как книги на перроне отвечаемых тел.

Против часовой, сносимое вдоль листвы, в спохватывающемся стирании. Слепок целого тела в снегу с необходимостью пишется поодаль, в кроткой амплитуде (ру́ки) обгорает там, где не выходит всё.

Как они улыбаются, всегда вдаль и над кожей, как бормочут (в ладони) тяжёлые детские слова, пока в пробеле мира сохнут на ветру ржаные качели и молчат смолу жжённые наверх (из-под рук) рули.


21.

И даже звуки, строгие, всегда уместные, выхватываются наощупь, являются в обцарапанных телах, когда падают, дробятся подводные показы стекла. Струна, трамплин, их слёзные подчинённые платки выходящим, слово «кисель» растворяется, если не наступает рот, природа осенних примеров — в деятельном покое, не знает, что не искажена более покатой, преломляющей свет водой. Порывы вспышек, ве́тра во сне — зачем белый день? Предметы встают в случайные колонны, не вращаются до однородного цвета, расслаивая напротив до твоих непроизвольных сокращений. Я провёл плоскость «зачем», и чтобы когда-то (где-то) перевалило за бремя, должны быть подняты массивы, до ослепления, до зачинания долин под голосами. Всё общее время обведено в общий круг, и во сне звездопада — иное рассекновение. Вместо покинувшей тело стеклянной одежды, нужной, медленно встают и восходят деревья, изменение протекает вне зрительного анализатора, вне «неба», в запечатанном источнике сна, из (спазмы) одного.


22.

Как этот сад,
кочующий мятежник

возделывается, сейчас, за спиной и за горизонтом, не в обретении, но в утверждении места.

Выписываешься из того времени, которого и не было, ведёшь рукой по тёплому металлу, делаешь вспады за́паха, и там, в воздушной земле, — разные на вид растения, плотные там, бесплотные, вращаются по причине земли.

Дыхание не удержать, но алфавитом ясных, чистых картин, не лестницей, но расходом врастающих (и из друг друга) в темноту тонких (без) срезов.

Фосфор, плечо — в покое на дне, хоть они и идут, не видя угла земли.


23.

Как лес (как лес?), как часть леса, как слепок, доносить, не выискивая с грохотом, но отгибаясь туда, бумагой. Как пристанище, как щелчок сходу исчезнувшей детали, попеременное, плотно, как конь. Мотание из глухой стороны в появление стороны, выход и хор сторон. В итоге (в плоту) — лишённые цели о́кна, там проростки меди, следов, белых, кажется, бабочек, там, на вершине ржаной. Тембрально, окна начинают проходить массив, слепок не крепнет, не остаётся сколов коры вне сквозного движения, вне волн, почерпнутой мебели, — асфальт прирастает за секунду до (после) наклона корпуса над рассветом.

Вышедшие наружу были прикрыты женщинами и детьми, на молящих табличках было: «в небесных проёмах к нам приближается земля», первые не знали каких-то натуральных чисел, что-то, вне мысли об объёме, звенело и рассыпа́лось, метафорические топи терпели переливы от восходящего топота копыт.

Так говорит «вот» холодное оружие какой-то из (четвёртой) ромашки, никто не знает рубить их перенос, кругу как голосу вспада приходит крестом птица (перо) (массив пера) — в давлении на себя — эти трубки, эти из междусветья, в наклоне притопленные над остановкой.

* флаги кораблей хохочут, расходящиеся края воронки.


24.

отключил телефон пил таблетки
включил телефон и шопена
включил шопена в таблетки
пил, отключился
включил телефон (он включён)
значит выключил телефон
увидел таблетки
включил телефон т.к.
выключил телефон случайно
убил шопена 28735 раз —
выключили,
таблетки,
вообразил телефон
позвонил шопену
таблетки
ходил по периметру
таблетки
забыл шопена
смотрел сериалы
включился
(включил таблетки в шопена)
включился
включился
ходили по периметру
упал в шопена
жрал снег
упал отключился
таблетки
ходил к умывальнику
увидел в отражении шопена
шопен пил таблетки
ходил по мне
пил зеркало
включал телефон
слушал себя в режиме «полифония»
ходил по периметру

я ходил по периметру!

видел шопена, небо,
деревья, птиц, снег,
ещё несколько зданий,
где отключали телефон
и пили таблетки,
деревья, какими они были 100 лет назад,
смерть шопена, жизнь неба,
лапы у птиц, как
деление таблеток на два,
себя, нелепо жрущего снег,
свои пальцы и
пальцы шопена, круглое,
шарообразное стечение
обстоятельств, волю к
жизни, волю к смерти,
всех до шопена, под ногами,
на таблетках, на самолётах,
летящих к Центру,
локоны шопена
локоны дорог,
дыма, пустого семени в
воздушных шарах,
в отсутствии себя, помещённым
в дыхание, сон, в воздух под
ногами, в сон шопена, в
постепенное затемнение, в
круг, в луч, в немое небо под
ногами, в присутствие того,
что двигается возле чёрной
точки, в сколы, в утрату,
в воспоминание о шопене,
в память, тело,
пальцы, асфальт,
мир, призыв мира,
реющий на ветру
бинт, крик, горя́чее,
мебель, корабль,
неисчислимость перьев,
усталость,
кровообращенье дня,
в гори гори моя печаль и радость,
в служение отечеству
сиянья, не отреченье,
узкий шёпот, ручей изогнутый,
включённый просто так.
ну подло, больно, слишком тихо,
ну зачем, ну шумно,
подле речи, после молнии, куда же,
зачёркнутый ручьём, но видимый,
на вещь, на небо, из себя,
из флуктуаций, из того, что подле,
закатным и раскатным блеском,
ничего такого, как сбудется,
как просто катится к подушке и ногам
я*
оно*
интеграл*
разводные мосты*
нервная путаница*
катакомбы и гекатомбы*
святая вода в водорослях неподалёку
от фукусимы.
достать февраль, апрель, нашатырь,
жуков, трансцендное и обсценное,
казаться, что кажешься,
мартабрь, локоны сигарет в
сводит пальцы, шёлк будущего,
жижу времени как такового,
реющий на ветру
красный бинт,
жёлтую прессу,
худой пакет «пятёрочка»,
как же нам не веселиться,
кораллы алы на дубе том,
оркестр, доводящий нежность и боль
до клейстера на местах стигматов,
лунную призму, общую среду обитания,
невозможность остановиться в
режиме «полифония», полную потерю, да,
полную потерю имён, биографий,
архитектуры, идеальное совпадение
во времени и пространстве,
нейтрализацию тела, места, боли,
иронии, решение, что пусть, пока во́ды
не разойдутся, лапы птиц находятся
под водой,
предельную скорость, шарообразное
стечение я в скорости,
больницу и мельницу, и
черту, за которой солнце не доглядело,
живущих, но не функционирующих больше
голубей,
топот, ропот, гомон молекулярного
ручья, изгнание дьявола, бога, прилив, точный
расчёт, живую, воркующую схему вселенной

и плакать,

и в дальнем тумане не плакать,
говорить, кипеть, чтобы что,
чтобы то-то и оно, зачин, развязка,
катастрофа, софа и океан, и соль
и невозможность выразить невозможность в
режиме перечисления, и следующая (грязь,
дыра, бликует, но светла) как следующая,
никогда, посмотрим, подышим, тапки
тонут, караван ползёт, ливийцы умирают,
я умираю, отворачиваюсь,
забываю отвернуться
время на чеках, нервные
сочетания цветов в
букетах, просто
гул, просто слякоть, просто
несколько бесполезных
несколько неизвестных
слов на выходе, точнее —
опыт, выжатый, когда
любое, на что смотрит
я* оно*, несколько
неисчислимых перьев,
массив раз подряд,
в перерывах, в улыбке
вследствие, в нап-
равлении нервной
деятельности в
определённое русло, без
кораблей, без волновой
функции, но с откры-
тым окном, на санях,
в пластиковых защитных
оболочках, во что-то
такое, что и ты, и я, и
оно, и забыл давно,
о, просто несколько
острых, нахлынувших
о, без, на самом дне,
перерыва, без усилия, на
вытяжке и переходе, о.


25.

Огонь. Супинатор. Он прекрасно озверевает в дерево.
(Искрит до жжёного запаха, и не темно)

Подоконник, железо, странно прогибающееся крыло бабочки, отсутствие сторон света, какого-то деления на день, мотор вперемежку с обоями, травой, копотью, параллелепипедом, картой материка в окопе, излучением звезды. Зелёные, например, ещё шары-шарами видят угол земель и остаток почвы под невесомостью. Кто-то с тяжёлым амфибрахием предъявляет в поле ладонь. Только книга ладони, светлое, перепонки, до которых добраться ветер, связки и развязки цветной точки, корабли лавировали из кожи вон, Альпы, каравай и соль в телескоп, гончарный угар по душу.

Зачем, как простыни, раскачиваются в звуках колокола, умоляя, почему шар выдувает в скрипение мгновенной изломистой хвори осени?

Очищали ножом окно, изгибался, следуя гравитации чернил, велосипедисты с шумом валились в тени угла земли.

Катафалк и берёзовый сок.

Солдаты, армии, вытворяющие (он уже на пути к воде) цвет. Волнует как нечто цветное из всех времён.

Догорающие костры на этаже, напластования вышедших из смерти не опознавшись.


26.

Широко открытые сводки погоды, 361-й градус к горлу, честность отлетала нечёткими сходами вещей.

Я сказал да и повествование.

Едва мироточащее эхо в глине, осталась кожа, болевые волны, над ними ожидают свет, загнутые, в тени, если включить тень, в размыкании, над любой волной, вот и говорят.

И обратно — всхлипы земли, чёрный живее, го́ловы под моей рукой.

В забываемой середине волнового гама — любые мотыльки, вспышки — соединительные, шипы, каприз как самозабвенная траектория.

Маяки путаются с кораблями, волосы вброшены в ветер и, как память, как явление, как подтвердите повторную отправку горизонта.

В одном тёмном лесу, где многоярусный дождь, и из-за границ кадра — плавные штопоры перьев, я скажу: замершие крайние предки ветра, сыпучее смирение как таковых, и это время световой волны — до металла, до пульса, до «живые (широко и мышечно) (с едва дождём отплывающих маяков) не хранят — смотрят — своих живых».


27.

Cклонение земли далёкой
Сдувает стопы-облака,
Всё выше время стелет око,
Дна нет, пока течёт рука,

Пока вдали горит и кружит,
Цветы снуют за головой,
Кусты и дрожь в небесной луже,
Листы без памяти снаружи,

ты тянешь нить,
ты тянешь чью-то руку,
ты тянешь лепет —

на час,

на свет,

на вой,

на свет,

на тот и этот свет,

на этот


28.

И поле вдруг —
                          эхом по́ля,

И стены — сок, сочнее, небо на пшене,
Он шёл, подсказывай, обратно,
Гонимый раной, впадиной в спине.

Огонь огонь
Земля
Вода вода,
Смердящая, землёй жива.

Он шёл скамья — на дно на небо
                         вниз лицом
И кожу спрашивал на дубе том
Про буду быть, про у́ток и уто́к,
Про то, что ни на что не годно.

Полёт — перебивало граффити
                                    на камне,
И он сдвигался на воду,
Всё поднимая
                     светом лёд.


29.

Я подлежащее сижу сказуемое на реке обстоятельство места. Школьный автобус сидит на реке. Так я приподнимаюсь над скамьёй, не выходя давления. Сидит утопически, как и пейзаж вперёд. Как тебе то, что только что?

Ровно так:

Я закрываю в темноте, под механикой, слово «закон». Тут же — покрытие. Нервные всполохи огня, плёнка иного вида, ранее, до реки, спровоцировавшая пейзаж. Эй, ты (ещё не утвердив deep deep space): чернила приподнимаются над рекой, каменная стена, призванная ограничить происходящее, имеет между «я» и «стена» абстракции швейцарца, но похоже, утопия тронула: с трудом имя.
Отпусти. На скамье — все оттенки значения белого, а ещё — механика, тюрьма, и сама скамья. «Абсолютная тишина», абсолютная тишина пространства между высоким и низким звуком в замкнутой системе.

Да:

Двигаясь, забывая нервные ветви, как смерть.


30.

ВЫРУЛИВАНИЕ ВВЕРХ (РУЛЬ КРУГЛЫЙ)
ПАМЯТЬ ТРАЕКТОРИИ ЗНАЧИМА НА КАКУЮ-ТО
ДАВАЙ СЕРЬЁЗНО

ОНИ ВРАЩАЮТСЯ В МАЗЬ ЛОКТЕЙ, МЫ ВОСХВАЛИЛИ ОТЦА МОЛЧА, РАЗНОНАПРАВЛЕННЫМ ВЫХОДОМ ОДНОГО И ТОГО ЖЕ. ДВОЙНОЕ, НЕСИММЕТРИЧНОЕ, БИНТ, СТРУКТУРЫ В СОКЕ, МОЛЧАНИЕ, В КОТОРОМ (НУ, МЫ)

БУКВЫ, БАЛКОН НАД ИКОНОСТАСОМ. БОГ ТЫ МОЙ, ЗАЧЁРКИВАЮ ПЕЙЗАЖ, ПУСТОТ ПУСТОТУ, НО ДВИЖЕНИЕ НЕОСТАНОВИМО ПОКА НЕ ЦВЕТ СЕБЯ. В ЭТИ ТЁМНЫЕ ПЯТНА, ПРИБЛИЖАЮЩИЕ ТЁМНЫЕ ПЯТНА ТЕ — ПОТОМУ ЧТО. (МЕХАНИКА, ДЛИННАЯ ЧЕРЕДА ПРОПУСКОВ) НАКЛОН ИМПЕРАТИВА (ПАМЯТЬ ОСТАЁТСЯ), И Я ВИЖУ КЛЕТКИ, КРЫШКИ, ОБЁРТКИ, ЛЕСКИ, НИТИ: АРИАДНИНЫ НИТИ, ОТЦОВСКИЕ НИТИ, СЕМЕННЫЕ НИТИ, ЗАЩИТНЫЕ НИТИ, НИТИ ЛЮБВИ, ПОГАШЕНИЯ, ТЕМНОТЫ — ЭТО БАЛКОН, С КОТОРОГО РУКИ, А ТОЧНЕЕ — ИХ ВЫСШИЕ ПРОЯВЛЕНИЯ — БЕЛЕЮТ, НЕ УДОСУЖИВАЯСЬ ЗАЦВЕСТИ.

ВИДИМЫЙ ПРОБЕЛ, МЁД, ОТЧАЯНИЕ, АМПЛИТУДА — ЭТО НЕ ВЫШИВАЮТ МЕЖ ТЕНЕЙ.

Я ВИЖУ УГЛЫ ЗЕМЛИ, Я ГОТОВ ПОГАСИТЬ ТОТ ЦВЕТ, КОТОРЫЙ Я ДВИГАЮ, Я ЧУДИТСЯ В СВОЕЙ НЕВОЗМОЖНОСТИ, КАК ТОТ ГРЯЗНЫЙ ПО ВЕСНЕ, ШЛЕЙФОМ ЮНОГО ЦВЕТА,  Б Е Р Е С Т.


31.

Синтаксис белого, гость, попрятавшийся под бесконечной кожей вещей. В укор мёртвым, но не в укор смерти. (Пока надсадные жабры дня, негатив, снимающий восприятие.) В упор вас не вижу, вещи подпирают кожу, теперь твою, последней просьбой перед

Я говорю можно и оборачиваюсь.

Волна, тач бетона, мгновенный жизненный цикл цветковых, белые центробежные письмена, вычерченный ими ветер.

Можно и отворачиваюсь.

Пустота — колыбельная и тем, и другим, заблуждая насилие глубоко в гортани. Свет можно как твори раскалённый покой в центре.

Можно, и я спрошу безответные камни и облака, вскоре забыв вопрос, но не повторять: любым выходом тела — клубящимся в древесной архитектуре зрением, топью восхода на вдохе, тропой случайного жеста, позже без следа погребённой в цветущий знак, без следа гибели.


32.

Их ходили вдали, по напрочь приклеенному. В тех слепках, где воздухоплавание шло вдоль земли и неба, перед огроминой запахов, ещё можно было, наверное, надувать мнимые богатства вблизи подземных тел, выискивать блошиный зуд с краёв поручней, плыть в ночь напролом открытого окна.
Да, реверс ветра прогибал не пол, но сплошную стену места — приливы зрения. Нить, растягиваясь, выявляясь, напоминала любые (в звук) иглы.
Вскрытый разворот — ликом и ликованием расширяющихся точек, пейзаж пошёл назад, мгновенней, непрозрачная вертикаль загорчила.
Тело зрения, пустое от своей полноты, стали обживать иные. Звук в обратном крике обретал кожу и боль. Плотные, волновые (будто бы сущности) приходили к сводам и стенам открытой ладони: испарина, удалённый предел.


33.

Я один, я в мире, сижу выше реки. Мёртвые, зелёными столпами, смотрят, ибо через погасшее есть я, через готовое наблюдать отложенный вывих точки. За рекой впереди, как портрет голого на стене, под тем же одетым. Я будь, я отходи в буквальное за, забрасываясь, наоборот — к, и отражаясь едва — в острие, в синее.

Пётр, Пьеро, чёрная изнанка сада камней, где один, как бы они ни сияли, остаётся полем. (В хороводе взглядов, сложным орнаментом из песка.)
Уходи, сделаем это ещё раз, провалом, что и требовалось: жёлтые умирающие из центра к все-центру, долженствование взгляда пройти через не прозрачное, а тонкое, пройти насквозь, на воду.
Спиной к спине, в стартующем различии кальция, из центра без земли. Эхо вдыхая, сложносочинённые цветы воли, ногой в наклон, но чего тогда? Всего смотрящего, приостановленного и идущего вспять, из распахнутого (помяни) центра.


34.

о боль я
верба вкрученная
поступь вздирая
и наново:
облачность
позже и на
смотр у самых, а
вызревая на
кап         кап
целиком входит во́рот О
ночь падчерица
скупа падчерица
всплеск набирая
вываривая
оно это горящее
малый выше свеже́е
с с с сверкая
прощённое
гулкая
сонм
а дом
а дом
прямо по
резко на
то и
чуть и
да и
поле
коса
переулье
сон всему склону
абиссссс дом
понимание то
мох до
прочно
напрочь на
площадью
иду иду
нужно
выданная
просящий золу
памятение о
сонно
шлёт на канале
о более
родное
луч часть стрёкот
превышающий у
ворот треск медвединый не
парус пора
     передай
ломись свет передай
луга, вода, пусть
    и раз дали
    и раз морями
    иду иду
выше но
перед телом но
сияя но
пастбище и
всего я
видит не ви
помни но
помолчат и и
первая на
тончающая но
все пароходом
предикатом
справа ли я
не набирая
стёр выставил дал вкрутил
не отнимая
осенние там
кораблики там
в море проще ломать
стоя по сердцевине
поступью
перевираниями
вскормила

встаёт ходит у
и морями
ивами скрип
в затылок у
держит и
пуская
опусти но
плеск плита но
света свая
лица́ у
виска у
затылка не у
тела в
живое дда
ведущее
на пороги
по пути
призывая
по небесам кап
неоставимо
с края     дребезгом алым
легчающим
чуть настоящим
меж жеста
с края у ворот
ведо́мо
вероятное
трогающими
попеременно о
впереди телом
сдувая
выщербленно   в свету
прилагаемо словом
дым
далее
колоколами воздуха
и́ду и́ду
иду иду
иду иду
иду иду
иду иду
иду иду


35.

Они во мне, реке, водоросли. Оптика сквозь, навеянная сдвигом — тектонических плит искр, поутру я. Приращение сквозь: выход из толщи сна, вывод опыта вверх, на смежную площадь. Аккумуляция мига трансформирует миг в питательную среду. Ещё: в атмосферу памяти. (Далее: неразборчиво, обнажённая четверть лица, взрыв, излишек.) Снова у самого сна: мышечное усилие в эхе принятия, водоросль, дребезжащая в одном из полей рта, мох, подчёркнутый мхом. (Грохот, огромное дерево рушится, обнажая небо)


36.

Стекло и нам вон тела из-
гибая омное у преде-
ла зрит натянуто под цветы

растрата блещущие винтом
как неба краями я сходит с ты,
набирая-а-а-агоду, скорость, дом


вдоль линии открытия двери

выносишь изымаешь двери

по-над углём зияя через шаг.

непоправимое что-то:

обрыв пятна, подступающий к изголовью

разлив обрыва в приподнятом изголовье

смерть вверх

смерть вниз

и вверх

и вниз

башмак-башмачник,

набранный одновременно


37.

Оставленный взглядом ком на манер значка,
Небесный блум встаёт в чернозём зрачка,
Ведёт поле, теряя тебя (не жизнь),
Лепесток-лепесток,

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 


                         душист.


38.

Нервно курит, рука внезапно и далее монотонно стремится к лицу языка. Нервно курит в пустой тесной белой комнате, не принадлежа ей, им, белому, лишь заново ближе, набело, остывая.
Тело, плоскость, линия, точка, линия, плоскость, тело в петле, в волне — одна панамка, чуть дыша зрителем, мечется в дыму. Эвакуация через рот, вдоль света, делимого временем. В остатке — в трескучих льдах масштаба — сонно плывут труды.
Заново: белая комната под ногами и без ног вовсе, секунда устраивается в облака, отёкшее восприятие лишает движения комнату с телом, чтобы повторить реку в снегу облаков, с отменёнными массивами дна. В этих домах бьётся сердце, сон взятого отдельным телом еле прикрыт всеми трудами снов. Чаша зримой родины, ссыпаются подоконники, всегда дважды, будучи уже покинуты сном сердца-до. (Движение выявляло себя в venir, отмена удваивалась и расходилась в каждой произведённой секунде, слово «бокал» гасло, и затемнение облаков всё так же болезненно и бесприютно служило сну)


39.

Обстание as an obstacle, присутствие как препятствие, твоё тело входит в воду памяти — ребром, внезапно, случаем умноженной далее секунды, и так же затухает, в заоранной резкости, смещённое иными exposed. Дремотный разворот зова — опорой эха; наблюдение не мнит горизонта, мяч летит, и перпендикуляры к земле полнятся в различных литературных формах. Само здесь, как раз же, наоборот, мчится внутри шара, невоспроизводимым. Тело, плывущее над водой, в других водах, не совершает ора из праха в прах — 600 типажей лица, безвременье моды, страх, наплывающий из живых клеток в мёртвые, и далее — в их темнеющие смыслом следы, бесконечные сходы двоящегося креста, ни капли не защищающего.
Медленно, в крахе, в дважды, плывут. (Этажи)

Я убираю в чемоданы всю цветь и боль своей мембраны и банку Campbell's достаю. Campbell's яблок.

Недвижный поворот головы, призванный утишить колокол. Так, это кличут кроной, выписывают, просто ходят.
Так, а до — выпрастываясь, вид сверху на мучительно поллочный город — саван сознанию, из яблонь и берёз, яблонь и берёз.
.
прокол (коротнуло), четыре четверти пелены, пыль по полю.

неразборный тугой эфир — хлопо́к одной книгой не выхвачен, ангелу крылья не сомкнуть, дрожащие на весу печатные силуэты не предают себя и не живы.


40.

Белое полотно, раскалённой точкой накрывающее и нетнас. Дугой за холмы, запахивая полы момента, а и, и, и, и — в раме всего зрения «вверх». Обратно сходящее в разуменьи-тьме не сглотнуть, пока не —.

Белая плёночка рот к рассказу.

Здравствуй, исключённая из томов, забываемая над мыслью. Как ранее о деревьях, поле, кружеве.
:
Красный квадрат на околесице тела. Красный квадрат в ладони, как утверждение красного квадрата № 1. Стежки́ боли наизусть, но завещанная «справа» сила.

Где-то, летая насквозь {я, ты, то же, взятое с верхней ступени}, хлопало не-желание, взрывалась точка, углубляя лицо.

Всё может стартовать с любого, на десятую от звонкой частоты.
Ста: произведение «чёрный жгут», дабы замедлить об пол.
Ста: эволюция куст-зверь ножом.
Ста: скопившаяся нехватка — тишины сосуд, так все, всё, край, немысль.
Сто: лёгкие легче легчают редкость шаббат глубокая ржавь под переплётом.

Всё небо — в ослепительно белых трубках, тень на полесок трапеции, небо сшивают в свет.

Гудящая, ставшее первым словом, зачёркнутое в угол квадрата с кожи о.

Эллипсис, апокалипсис, предстоящий рукой квадратуры. Гилт, отмотанный в гвалт, белая пена «сверх» твой почерк.

Тишь, тише у самого никогда.

{Я-Ты}, пересечённое парусом, стеклом, зелёным — в сгораемую волну. Лопотание произведений, их острие, целое, не застилающее, но местное, нет, (  ), обратным движением —
весь рот — всему роду.


  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  

Продавцы Воздуха

Москва

Фаланстер
Малый Гнездниковский пер., д.12/27

Порядок слов
Тверская ул., д.23, в фойе Электротеатра «Станиславский»

Санкт-Петербург

Порядок слов
набережная реки Фонтанки, д.15

Свои книги
1-я линия В.О., д.42

Борей
Литейный пр., д.58

Россия

www.vavilon.ru/order

Заграница

www.esterum.com

interbok.se

Контактная информация

E-mail: info@vavilon.ru




Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service