ОБ УСЫНОВЛЕНИИ НИЖЕСТОЯЩИХЯ не хочу быть её ребёнком, Не хочу быть спортивным, послушным, тонким! Она мне снилась, то есть совсем не она Но она, эта женщина с семью по лавкам Мы стояли, прилавки ломились снедью Но все трубы под раковинами вели вникуда Вода стекала прямо на досч(щ)атый пол Она спросила: как называется эта часть рыбы? Поварёнок не знал, он впервые видел щуку в разрезе И власть стекала соком, лоснилась на солнышке в каждом порезе — Выучи всё наизусть! И ещё краба, и рака! Женщина без признаков Госпожи говорила Я в кассу забыл положить четыре тыщи за душ Бедняга-рабфаковец, на твоей могиле играет туш! Я умер четыре раза, когда проходил Процедуру причастия корпоративным дарам Но я забыл, что мне не нужна Мама для зверя с гипертрофированной верхней губой и бивнем Но важна сама возможность работать, как в «Замке» Кафки Пустите, отдайте, губами вопьюсь и вымолю право не быть ребёнком Проснулся Я снова тонкий ЖИЛЕТ
У меня есть жилет Он мне достался от Майка Конечно, я вру Но гайка нужна, чтоб держался болт Прости, хозяйка То ли он серый, то чёрный — Вороний оскал, воронок Он Москвошвеем пропах На переделкинской дачке продрог В нём я утонуть не готов, Его раскроить и сшить что-нибудь не могу Я рот раскрываю для звука чистого, коренного И ни гу-гу Мне Герцевич шепчет: на лацкан повесил бы ромбик имбирный Сатиновый бебрян рукав закатав, обмокни губу верхнюю В чай с малиной С холёной янтарной смолой псковского мёда, его детворой В час зачатья, как крови капелька на запястье — кап Пацанчиком в мятой кепочке с карманом оторванным, оттопыренным Цап-царап Ох да кабы коромыслами рёбра гудели, строились Не ныл бы затылок шляхтичем забулдыжным Ты, Достоевского выкормыш А не в тыщу масть Раз поэт, так вор однако выходишь Клясть, красть Говорил тот деверь-вепрь брёвнышком неподъёмным Тлел, прел: Ух ты филином дылдой да не по чину кафтан А всё вышло боком Отстань, я пьян! * * *
Порвин рвётся к небу И веточкой, и стрижом За Б. Л. закреплённый Не тяготит одинокую зиму дом, Занесённый причудливым изворотом крыл Туда, где кончается свет тоннельный, где каждый однажды был Не город с его ворчаньем свирепым, Пыльный шумный колпак на глаза напяливший, А ниша солнца и звёзд, не занятая людьми Клёкот льдинок, остов сосновый, снежок стаявший Рвётся, хнычет обэриут логоёмкий В его рту сосочка мира И погремушками машут потомки! * * *
Москва провожала лужами, льдом Мы шумной ватагой плыли к вокзалам Нам мало друг друга, Они хоровод вкруг меня завели — Упали, и плакали, и вытирались Любимые, вечно несносные дети Как тёплая водка зимы Как красочно, сча́стливо было на свете! Чай «Липтон» с лимоном нас грел За столиком рядом с бомжом суетливым Я про себя пел, от малого сиха воняло пивом Зажгла в сердце северном золотую ёлочку, Иголочкой дивной, малиновой Галя была Она улыбалась, она обнималась Что это было? Весёлое пьяное братство литры Как на уроке устроить проказу Всем классом в киношку свалить Всё Чай «Липтон» остыл Пора пить * * *
Мы сойдёмся снова, мы рассохнемся На печальной станции автобусной В жаркий полдень, полтора часа До очередного Я не верю, что слова́ лишь кровь, Уходящая в землю, корочкой бессмысленной Становящаяся поутру Слова — игрушка, кенгуру Помнишь тот фильм с Баталовым в роли Мальчика счастливого, ответственного Я зарою в мех моего Ру слово дорогое, Безответное Будет пуговкой оно к тебе пришито чёрненькой Так, без дела, запасной... * * *
Пустынный уголок, лихая ночь Она боками греет тело Не тело, только потроха И тишина пока Ты где-то далеко, лишь детский плач Мне слышится, как неполадка в телефоне Не это ль ангелов следы, их меха хруст Молчи, ни звука кроме Агу-агу, они в игрушечные трубы дуют И тень твоя танцует на незримых каблуках И губы шорох тот целуют Всех покрывал с тебя не снять, загадка-ночь Ты листиком капустным Лишь ма́нишь, тока не приняв И губ не утоляя Перстенёк упал на голубой ковёр И сон нейдёт, и холод точит ноги Очнись, голубка, зёрнышко прими В военной небесянке Коптит патрон-луна Лишь мне она видна
|