Август Цезарьто
медведь, то шуба — белые облака,
парусные лодки, — вы медленнее, чем слеза,
но быстрее, чем камень. из вас состоит рука НЕБО
возлюбленной после глотка
любви. из вас — клубящиеся люди, раковина, река.
Назон
вынимает рыбу из проруби,
побыв серебром, она замерзает неважной скобкой,
запорошённой нереидой, твёрдой, как камень. ОВИДИЙ
их всё больше на льду, мёртвых, тупых.
он вжат одеждой в себя, как роза в утраченный центр.
одна
за другой набегают на гальку,
раскачивают всё на свете — александрийский стих, ВОЛНЫ
лодку, любовников в ней, их сердце-бёдра-печень-ресницы-пяту.
блажен синий вазелин, кружевная зыбь вразнобой.
монстры и нереиды — свободная набережная призраков гулких.
белые сыплются
чайка
мелькает в хлопьях. девчонка с алым
ртом. в вокзале гуляет эхо, но всё равно снег. в фонтаны
он падает. нет мощнее его белых колёс, СНЕГ
легче таблеток.
долговечнее monumentum'а, сыплется на белую спину черепахи.
о
милосердный Цезарь, сейчас этот броненосец
стоящий в тумане — монстр, ТРИСТИИ
привидевшийся Франциску,
оправится в Рим. а я собираю асфодели — охапки мёртвых.
я стар, бел и гол. я как тюлень на снегу,
их забивают тут деревянными молотками.
ещё
не все корабли горят, но скрип руля
и галера, вся в золоте и шелках,
даром что военный корабль, МОРСКОЕ СРАЖЕНИЕ
уходит из боя. Антониус завывает как волк — сууу-ка,
как минотавр, нажравшийся белены с сиренью,
и пашет волны ей вслед, как пахал накануне её белое тело.
и
Догэн — говорю вам простые вещи, монахи.
небо создано утками, а утки — небом,
и море создано рыбами, а рыбы морем. ДОГЭН
мы созданы друг другом.
все мы вынуты из одного сердца.
Илья-Пророк
четырёхлапый
пожар. втягивает землю, как когти.
дом горит, опрокинут внутрь тебя, лев —
Лондон от дирижаблей пылал твоим рыжим мочалом.
все пожары втягиваются в тебя, ЛЕВ
как в чистилище. твои локти
оторваны от земли. ты ползёшь сквозь себя, чтобы найти выход
для нового льва, новой антилопы —
паузу между чужим завершеньем и своим началом.
ноги
идут пятками назад. как рак,
Илья лежит на сухой земле, умирать — это продираться.
ангел идёт и ворон — один как овраг
света, другой как овраг, в котором ИЛЬЯ И ВОРОН
тьма. сам себе вложен в кулак нерождённой девой.
они
уходили от взгляда и в телеге везли огонь,
уходящий от взгляда, как рождение или смерть —
огненные кони, раскалённый до льда свет, ОГНЕННОЕ ВОЗНЕСЕНИЕ
кинутый в Солнце гнутый снежок.
ночью в любой стране эти кони состоят из тебя.
зеркало
ума надо протирать от пыли, — это монах,
ожидающий передачи печати.
второй по дороге в зал увидел луну,
сидит и смотрит. ни луны ни монаха. МОНАХ
утром возвращается и пишет,
шевеля иероглифы, вместе с вещами —
ни зеркала нет сознания, ни пыли, ни отражения —
нечего протирать.
с
матерью он стоит напротив горящей прачечной.
ночь. медведь в руке, огонь,
со сна всё кажется продолжением ПОЖАР
того, что снилось, сарай во тьме громоздится драконом.
мы живы или всё ещё спим, где продолжение этого короба
из огня, сгорающего с тихим, беззвучным стоном?
Левиафан
Замёрз
водопад на склоне.
стеклянные звери, птицы, удлинённые мышцы.
кто-то ушёл из них. МЕДУЗА
прозрачный
глаз медузы перебирает воду собой.
такими становятся лица во сне
уплывая вдоль жаркой длины ноги
сгущая воды как зренье.
а
ты рос мышцей до неба,
всего себя вложил в тебя ангел, борясь, —
осеннюю рощу, раковину, мертвеца ИАКОВ И АНГЕЛ
и длину бассейна вместе с прыжком,
где воздух лижет подкову лица.
и
ты, рыба ужаса и любви, уходишь в пустыню лбом,
хвост твой колотит воду и кровь,
океан заворачивается в тебя, Левиафан, ЛЕВИАФАН
как пространство с домами в смерч,
и ты плачешь, как мёртвая дева.
утром
за мраморным столиком ты стоишь у моста,
где родился когда-то.
ночь с тремя голыми глупыми девочками УТРО
в бедном домике с шумом моря,
и тело просвечивает, как дерево гитары
под брошенным сверху чулком.
потом
кёнигсберг, могилу два раза вскрывали ФИЛОСОФ
череп иммануила оказался арийским.
битое
в крошку стекло, белые круглые ноги,
молода, на лице два василька, один мак,
молча, плечи в крови на куче скользящей, молча, губы.
так ты меня зачинала среди мерцанья. ЗАЧАТИЕ
цуан
хан силин тьень тью сё
МЭН БО ДЬЮ ВУ ВАН ЛИ ХУАН ДУ ФУ
из
окна — тысячелетний снег на Западном кряже.
у ворот лодка, прошедшая тысячу ли.
Метаморфозы
перед
прыжком конь — стекло в форме кошачьей головы,
набитой мячиками для пинг-понга, таблетками, шариками льда.
после препятствия грузнеет,
превращается в картофель, в быка на льду. ИППОДРОМ
внутреннее крыло схвачено подмороженной кровью льва.
в тумане он похож на прохожего, когда
тот уже перешёл ров, ещё подходя ко рву.
Номус
сидит со свитком на плоской крыше, Азия, глушь.
фаюмские глаза его повисают на воздушной доске,
в них смотрит с той стороны с полдюжины мёртвых душ,
руки втекают в себя, как рога улитки. ПРЕВРАЩЕНИЕ В БАБОЧКУ
тело как фаллос в руке
повисает. и крылья бабочки расплёскиваются,
покрыты очами кота средь цветущих груш.
день.
и пока он охотится на кабана,
она как стеклянные банки с горящим спиртом в него впилась.
богиня — это всосанная небом плоть и ещё стекло.
щетинистый гнутый снаряд
ударяет в пах.
он отделяется от себя,
переходит себя как ров со вчерашним днём, АДОНИС
изо рта выпадает цветок, всасывая упавшее тело в ссадинах и венках.
ручей
журчит, свиваясь, как коса вокруг головы.
он прозрачен лежит, потому что шакалы страсти уже ушли.
череп плющится и срастается в клюв,
служанка подливает масла в ночник, ПРЕВРАЩЕНИЕ В УСТРИЦУ
ноги и руки втягиваются как тающая звезда изо льда,
он становится устрицей, плоской и равнодушной,
как тяжкий снаряд дискобола.
а Метелла,
влезшая в шкуру тигрицы,
расставляет белые ляжки в дыму чулков,
номос-бабочка в шкуре тигра
нанизывает на себя её вазелин,
как воздуха горсть,
она визжит, царапает камень, ПРЕВРАЩЕНИЕ В РОЗУ
икает, портит воздух, обнажает клыки и кость,
и плющится белыми розами по стене — целомудренными девами стариков.
неприметно
всё возвращается в аквариум огненной пневмы.
становится выдохом вдох. и вдохом становится выдох.
никто не разбрасывает камни и не собирает камни,
не говорит, не молчит. ЭККЛЕЗИАСТ
никто не открывает объятья, не уклоняется от объятий
не лечит, не убивает.
снежный барс и вода — это одна и та же вода без воды,
когда ты прошёл.
Окрестности рая
Адам
на белом снегу, аккордеон перламутровый, трофейный
ходит в руках. сквозь музыку снег летит.
кольцо в ухе, цыганская кепка, через поляну. СНЕГ НА ЮГЕ
сыплет на кипарисы, дети возле котельной.
осколок бутылки зелёной розой блестит.
на ветке
леопард, райский лев, зелёный свет пронзает
дев с белым лучом на лопатках, в волосах.
из белого серебра ПАРАДИЗ
трава. глаза как лифты со светом —
только взгляни, и ты уже в верхних лучах,
которыми дышат херувимы, дети и воины.
что
тебе твои крошечные руки? ты ушёл в ночи
далеко, не спросясь.
звёзды обещают слово, ты знаешь. ЗВЁЗДНЫЕ ЗВЕРИ
из-за кулисы, чёрной с золотом
чудо-юдо — полуовца-полуносорог,
потом медведь руно золотое.
это для тебя они вышли, для тебя ушли,
света вагон передвинув.
Пилатр ВОЗДУХОПЛАВАТЕЛИ
де Розье, маркиз Арланд. Адер в Африке изучает
свойства твёрдого неба,
изгибы птичьих грудин и костей,
как гнутся они — зелёные, красные, — перепархивают
над стальным заливом.
Сикорский, Фарман, Лилиенталь, Райты —
духовидческие аппараты из собственных рёбер.
1890, рассвет 9 октября —
устройство с птичьими крыльями летит через Пардес.
скрытый
источник ниоткуда, в хрустальном ручье белые ноги богини
не ломаются, иная оптика, иной свет
холодный. проникает сквозь воду,
на стволах, на губах играет. БОГИНЯ-ДЕВА
озаряет лицо изнутри — для людей, животных, деревьев и минералов.
для всех смиренных.
хранят его восемь красных, как лава, псов.
и
когда ты увидишь, ищущий
волчью морду в крови на месте лица богини, замри
и выдержи. в темноте и жути — кости богов, твои кости,
твоя кровь по холмам, твой белый череп. МИСТЕРИЯ
так выглядит Рай, пока глаза не открылись.
|
