* * *Припёрся на конкурс Чайковского с лютней
Никто не знает, как звуки извлечь
Пошли к деревянных дел мастеру
У которого засаленная репродукция
Караваджо «Лютнист»
Стояли, друг друга толкали
локтями
Как стадо немного уже неземных
людей
Туда в темноту где цветок
Смотрели как будто бы в детский
чердак
Где пыльные стропила — сами
как музыка в солнце
Где под подмышкою кто-то
быть может и ты
Держал неровную деревянную ту
восьмёрку
Ты звуки извлёк темноту и цветок
И ноту — помощницу темноты
Караваджо
И славу у уст
Когда поцеловал репродукцию
Караваджо
Стояли все прочие
И твой результат ожидая
Были заняты звукоизвлечением дали
И радости не было струн
и не было струн и границ
Формальную повесть на миг
заключили в футляр
И вышел на миг и вошёл сам друг темноты Караваджо.
Открытые дворы
(невидимки)
За рулём он откинулся навзничь —
В пробке непроходимой в родном дворе —
снег непробуден он взглянул на правую руку,
но понял, что не видит левую руку
он взглянул на левую руку,
но понял, что правой — нет за аквариумным окном машины
медленно промелькнул и исчез прохожий скрыл, скрывает лицо своё от снега
и рождественским бродит Николой
Заплутал ты с мешком заплечным
меж номеров машин
с жестянками в сетке заплечной
даром почти жесть меняя на медь Горизонты, дворы, немота монеты
давно обронённой на мостовой
И словно бы повторенье мантры —
самого себя —
в сквозняке проходной.
* * *
в своих штанах, пошитых не на века
добрёл сюда на автобуса стёртых подошвах
с финишем промежуточным почему-то
в кафе, посвящённом Элвису Пресли
отсюда до Ерусалима рукой подать
но ты ничего не чувствуешь
в нелепой руке с фарфоровой
кружкой гитарного не твоего
кумира
очистил чувства свои вполне
зачем стремился сюда
пол-России и всю Украйну
ты пересёк
затем, чтобы здесь разрыдаться
у автобусного колеса
везде кое-где миндаль расцвёл
а ты даже гору за рыданьем не видишь
приготовился, словно бы собрался
Кошки у Мёртвого моря
Итальянская семья валялась в море
Изредка перекликаясь много глаз у отеля —
их бессонных очей глядели в стороны света не видя пресной воды,
бившей в правую руку Глубоко мы на дне моря воздушного
ниже земли, тише травы здесь у отелей
они — глаза
одни глаза брызги растут вверх к уровню-нивелиру
земли Пресная вода
пресная
сквозь неё на юге вспышка белого облачка
магниевого завода
добывшего немного соли моря для земли
* * *
пустоцветом?
Лишь с железным зажатым в руке
букетом —
вилка, ложка и нож любовалась, нет, любовался
собой в отражении
и под ложечкой нежное жжение и везде на стенах в кружении
и они, и она, и оно
* * *
Ты включил кондишн на полную мощь Чтобы мысли все заглушить Ан доносится откуда-то сотый твой анекдот
от которого антидота нет Всё в посольстве по-советски сложно и необычайно светло говорят пиши бумагу даже по трафарету подложенному поперёк ты хотел хоть одним глазком в будущее
заглянуть
но оттуда кто-то заглядывает сюда срок подписи твоей иссяк и истёк юго-восточнее Азии здесь можно
жить
если б был воздушным твой позвоночный столб
а не то что ты на нём застыл
на столпе боль твоя спелёнута в местный пресный хлеб
ты бы мог пережить и её и избыть
но избыток зрения твой бежит во все
стороны здешних мест шумным холодом ты все соринки
с пола прогнал
всё равно за окном необыкновенно тепло и стеноз сжал вас всех
в одной небольшой
стране и за краткой подписью
видится лишь её рука —
не хотел, а приходится кратким быть
как Магдалина Борисовна
что нюрнбергский весь протокол
запечатлела птичьими
стенографическими значками
только пальцы её тогда на светлой стене
повторяли щепотью
шероховатое то движенье но тебе сейчас не на те пальцы
тонущие в прошлом
смотреть
воротиться хотя б невидимым в свои края
но жаль здесь себя потерять
и на мировой твоей гармонии
кто-то другой играет там
за твоим окном воротиться бы в юность и
набравшись сил
побежать бы отсюда во все стороны жизни выйти б наружу за холодом
пока не утратилась вся подпись твоя
и чернила для белил этой стены
ещё в памяти есть
|
