Литературные проекты

* * *

Когда я умер, ты сказал:
я умер для того,
чтоб луч, укравший кинозал
у тьмы, вернул его.

Не понимая, не любя,
живя, как будто спя,
ты смотришь прошлого себя,
свистулечку лепя.

Павдинский это ли юрод,
иль пеночка бубей,
иль это скачет, желторот,
катуллов воробей?

Смотри, смотри, как их слова —
точнее, твит-твит-твит, —
глотая, мучает Нева
и Невка теребит.

И, доверяя голосам,
клюющим мясо рук,
увидим, кто́ позволил нам
самим исторгнуть звук.

Трамвайная эпитафия

Трамваев новый быт
пятнадцать лет назад:
Литейный весь разрыт,
и рельсы в нём дрожат.

И — замшевый сентябрь
и северный Борей
в стальных твоих сетях,
форель, форель, форель.

Как зрачен Петербург,
как выдоен и сер,
как, в чёрный след обут,
блестит и облысел.

Над тушами в свету
трамваев — о гнильё, —
убитых на мосту,
воронье вороньё.

И джонка жалюзи
качается, лови:
всё донышко в грязи,
всё пёрышко в любви.

Манхэттенские романсы

1

Пока миллионер
совсем ещё не стар,
он ходит, например,
в кафе «Eli Zabar».
 
Когда миллионер
уже немного стар,
он падает, как в снег,
в лос-анджелесский бар

и остаётся там,
и рыночным фронтам
оттуда Морзе шлёт,
покуда не умрёт.

2

Что тревожит человека,
для которого мечтой
не является ракета
и «КамАЗик» заводной?

И, хотя не за горами
наяву, а не во сне
быть фонариком в тумане
и корабликом на дне,

беспокоится, хлопочет,
спать домашним не даёт,
из бумаги строит ночью
величавый самолёт,

на котором в эту среду,
взяв весло и кочергу,
я к весёлому соседу
по палате убегу.

3

                 Какая разница, какая речь вокруг,
                 ведь всё равно окажется цыганской,
                 профукает, подобно Ганской Э.,
                 и слуг надёжность, и мужей азарт

                                                 <2004>

Хорошо бродить по свету
Эвелиной Ганской,
превращая сигарету
в дым американский.

Хорошо, и хорошеет,
как перо павлина
на пологой нежной шее,
наша Эвелина.

Никогда не почернеет
ветка дикой пальмы,
воздух скуку не развеет
экваториальный.

«Только тающий, парящий,
словно паутинка,
ледяной и настоящий
голос-невидимка».

4

Напишу я вам, друзья,
три-четыре слова:
в одного влюбилась я,
а потом в другого.

Этот вечер, помню, был
дымчатей опала
(он давно меня любил,
я не понимала) —
 
фонари неслись, пестры,
в дождевом азарте,
и горели, как костры,
лужи на асфальте,

плети-молнии секли
плоть Левиафана,
гордый город был внутри
тела океана.

5

Мне так легко, пока
в твоей моя рука
покоится — со мной
звёзд выводок ночной,
 
все страны, все моря,
месторождения,
все олеандры и
кожзаменители,

все души, слёзы все,
вся эта карусель —
белее скорлупы,
выносливей стопы.

6

И давно не та я,
стала, как вода, я,
а была худая,
злая, молодая.

Приходи за мною
по живому хрусту,
укрывай от зною
лепестком капусты,

пеной дождевою
в родинках и звёздах
тки над головою
свой горячий воздух.

Будем понемногу
в гору подыматься,
вспоминать эклогу
про «не перебраться»,

видеть, как шутиха
тлеет на вершине,
и о чём-то тихо
говорить в машине.

* * *

На Петроградке ворох рек,
сырая коновязь дворов,
прощальный горбящийся креп
воспламеняющихся дров.

Изнемогая от тепла,
от метронома в голове,
ты рвёшь тяжёлые слова
и вслух зачитываешь мне.

Ни укулеле, ни луна
так не захватывали нас,
как, до корней обожжена,
энциклопедия, «Ял — Яс».

Возьми последний натюрморт,
сегодня ночью мы умрём,
но отчего такой восторг,
такое пение во всём?