Начнём с эмоций. Я как потребитель поэтической продукции больше всего ценю удивление. Николай Байтов изумляет меня, наверное, сильнее и последовательнее других. Чаще всего — вперемешку с удовольствием. Но даже когда стихотворение Байтова проходит мимо меня, то как-то на удивление мимо, целиком. Чтобы сказать что-то более или менее относящееся к поэтике Байтова (в каком-то смысле её правильнее было бы назвать метапоэтикой — поскольку она описывает не общее, перетекающее из стихотворения в стихотворение, а характер и принцип перемен), хорошо было бы нащупать подходящие слова. Литературная задача Пожалуй, первая категория, которая кажется мне пригодной к разговору о стихотворениях Николая Байтова, — литературная задача. То есть поэт определяет примерно желаемый контур, потом формулирует для себя жёсткие условия — и добивается решения. Здесь сразу надо оговорить некоторые детали. Во-первых, задача Байтова всегда внутренне литературна. Во-вторых, штучна. То есть всё, что мы узнаём об авторе, его взглядах, вкусах, устремлениях, жизненной философии из вот этого стихотворения, вполне может не иметь никакого отношения к следующему стихотворению. Получается первый парадокс. Чем больше, например, я читаю стихи другого моего любимого поэта, скажем, Дмитрия Веденяпина, тем больше я знаю о Дмитрии Веденяпине. Про Байтова я этого сказать не могу. Он впрямую, сплошняком нарушает основную акмеистическую установку единства поэзии и жизни. Иначе говоря, большинство известных мне поэтов пишут о самом для них важном и при этом стараются не врать. Но что если для поэта решительно важнейшим является сама литература? Получается как у Георгия Иванова — друг друга отражают зеркала. Если предложить современному поэту написать что-то на заказ, думаю, 9 из 10 откажутся с негодованием: поэзия не продаётся. Для Николая Байтова тот факт, что она не продаётся, — повод скорее для печали, чем для гордости. А на заказ он напишет и бесплатно, потому что это вызов, это литературная задача, которую грех не решить. Подозреваю, что именно Коля Байтов смог бы написать такой гимн России (текст), что мы с вами добровольно вставали бы при его исполнении. Самое близкое к стихам Николая Байтова литературное явление — его же рассказы. А самое близкое вообще в литературе (по-моему, разумеется) — горячо любимые мной Стивенсон и Чехов. Обычно наследие того или иного автора представляет собой довольно компактную территорию, каким-то участком выходящую за границы литературы. А у Стивенсона, Чехова и Байтова — наоборот: территория гигантская, жанров и форм без счёта, но всё это и есть литература. Вернёмся к понятию литературной задачи. Здесь как-то конкретизируется, проступает возможность успеха. Умный, культурный и честный перед собой автор никогда не наметит для себя задачу уже решённую или чрезмерно лёгкую. Никогда не сделает вид, что решил её, пока не решил. Вот вам уже кое-что. Наверное, именно здесь возникает метафора «поэт-альпинист», исчерпывающе реализованная Николаем Байтовым: Надя, я очень хороший спортсмен, мне нет равных. Тысячу раз по отвесной скале, ни с кем в связке, я поднимался в дыму облаков к таким синим твёрдым пространствам, где даже невмочь летать птице, ибо на этих высотах уже дышать нечем. Нет, никогда я не верил вполне в чужой опыт. Всё снаряжение сам испытал и сам сделал. Модули Юнга своею рукой в закон Гука вписывал я для плетёных тросов своих марок. Прочность титанового костыля почти вдвое мне довелось увеличить за счёт иной формы. Ты понимаешь, надеюсь, не в столь прямом смысле? — Правильно делаешь: я не рискну развить дальше эту метафору, ибо сейчас мои трюки станут профессионалу смешны, а мне горьки: я эдельвейсы видал лишь во сне, и то смутно. После за пять или много за семь монет рваных в потной долине с трудом предлагал эскиз сказки бюргерам крепким себе на уме, благим сидням. «Пусть в лотерее они на лету едят цифры, — думал про них я, — небось, всё равно мой шанс вечен». Ибо на этих высотах уже мне нет равных. К твёрдым пространствам сквозь дым облаков, ни с кем в связке тысячу раз по отвесной скале к таким синим я поднимался, где даже невмочь летать птице. Надя, я очень хороший поэт. Дышать нечем. Давайте для сравнения представим себе некоего традиционного Поэта, постаравшись по возможности обойтись без травестирования и пародии, хотя совсем это исключить, конечно, не удастся. Вот всё это вам хорошо известное: переживание, вспоминание, вдохновение, мгновенную связь, зарождение мелодии из духа хаоса и т. п. Представим приблизительно, потому что я здесь хочу сделать на полях только одно замечание: очень часто поэт, варьируя поэтические поводы, из раза в раз решает для себя одну и ту же литературную задачу. Более того, если есть его собственный, патентованный, работающий способ кодировать картинки, эмоции, звуки, запахи в слова, а читателю получается из раза в раз это всё декодировать, — вот вам и поэт, с индивидуальным лицом и своей аудиторией. Дальше многое зависит от силы воздействия. К Байтову это практически не имеет отношения. Странно было бы говорить о его излюбленной стилевой манере, или ритме, или строфике. При накопившемся с годами изобилии поэтических объектов неизбежны какие-то совпадения и переклички, но их не больше, чем внутри вороха превосходных стихов 50 разных поэтов. В идеале оснастка каждого стихотворения одноразова. Интересно, как сама категория литературной задачи расправляется со многими предпочтениями. Например, в основе едва ли не каждого поэтического манифеста лежит односторонний выбор. Полагаться на звук. Исходить из картинки. Установка на искренность. Установка на миф. Но все эти условия не тянут на задачу, слишком легко выполнимы. Вот, например, моё любимое стихотворение Байтова, снимающее мнимый конфликт между звуком и картинкой: стопроцентный звук и стопроцентная картинка, как на известном полотне Дали мы видим одновременно монахов и бюст Вольтера: Свет сквозь ветки тихо висит. Поздний поезд где-то свистит. Тени тянут белые выи, переплывая ночью Стикс. Странно спрятан хитрый мой дом, сшитый до щиколоток хитон. — Словно саван некий дощатый, он мне защита, а я — никто. Я завязан в куст бузины. Блики слиплись в тусклые сны. С листьев льётся блеском напрасным бледный и пресный вкус росы. Кто там в комнату внёс дрова? Вспышка спички и звон ведра... В слабых всхлипах дальнего ветра только веранда мне видна. Как соотносятся стихи Байтова, скажем, с прямой наивной эмоциональностью? Ответ напрашивается: абсолютно, если эта эмоциональность входит в условия задачи. Нетрудно догадаться, что здесь эмоция будет сильной, практически истерической и по пустому поводу — эмоция как таковая, сама по себе: «Как? позвольте?... кого? — печеньем похрустывая, удивляются знающие, — вы не путаете? вы, наверно, хотели сказать — «Груздева», а не «Гвоздева»?» — «Правда? вы так думаете?»... Как же так? Как мог я такую оплошность? Что теперь? — я лечу в свистящую бездну, будто в подлом сне, когда не ту лошадь подчеркнул рассеянно в программке заезда. Фильтры, фильтры открылись! Поплыли фракции: на десятки египетских километров щелочной туман — и линяют краски, небеса почтенного Нила меркнут... Здесь возникает заманчивая схоластическая перспектива — взять тезис о невозможности поэзии (Г. Адамович) и скрестить его с парадоксом, сформулированным одним из героев Стругацких — насчёт того, что интересно решать только те задачи, которые не имеют решения. Думаю, это всё-таки не о Николае Байтове. Он походя опровергает и Адамовича — его поэзия блистательна, но возможна. Хотя — если взять его непрекращающиеся длинные циклы, может быть... Пару слов о концовках. Многие замечательные стихи заканчиваются как бы выходом в другое измерение, так, как невозможно было предположить ещё строчкой выше. Стихи Байтова обыкновенно сходятся в точку, заканчиваются удовольствием совпадения левой и правой частей. Катарсис? Да, классический. Последнее на первую тему. В сильной степени творчество такого поэта, как Байтов (то есть Байтова) оттекает в область постановки задач. Именно там интуитивно определяется напряжение, прорисовывается будущее литературное качество. Дальше — дело техники. Недоверие к слову Я был бы рад это свойство лично вытащить из стихотворений и рассказов Байтова. К сожалению, я услышал эту формулировку от самого Николая — мне остаётся только удостоверить её искренность и подлинность и, может быть, чуть-чуть развить мысль. Моя давняя идея — что поэзия как бы тоскует по прекрасному прошлому, довавилонскому безусловному языку и ищет его обломки в новых языках; проза же смиряется с несовершенством условного языка и учится строить достоверные и убедительные конструкции из «никакого» материала. Как произведение архитектуры из кирпича — при том, что кирпич в нейтральной ситуации сам по себе мало кого убеждает. В таком случае, поэзия Байтова по своей природе — проза, и растёт из прозы. (Кстати, проблема подлинного и профанного языка поднята Байтовым в рассказе «Леночка».) Поэт — по Мандельштаму — противоположен актёру. Прозаик — немного актёр; он вживается в каждого своего персонажа. Поэзия Байтова проникнута опытом вживания; это решительно не лирика, но и, конечно, не чистый эпос. Иногда это свободное развитие ситуации по законам прозы. Какая тут лирика, когда всё воспринимается с недоверием, даже удостоверение личности героя затруднено: Два человека идут через луг. Вроде один человек — это ты. Если теперь эти строки не лгут, значит, кому-то с тобой по пути. Медленно всходят на косогор. Ниже — река, но она не видна. Впрочем, отсюда их разговор тоже не виден наверняка. Овод присел на тонкий подол белого платья, целясь сквозь ткань. Но промахнулся я, бросив ладонь в несоразмерную с нами даль... Если ж и эти строки не лгут, значит, другой человек — это я. Вижу теперь, насколько был глуп, чуждый взгляд напрягая в поля. И здесь я уже вижу подлинное пересечение — байтовского недоверия к слову и определения поэзии Всеволодом Николаевичем Некрасовым: объективно сильная речь. Объективно = не зависящая от нашего с вами отношения — доверия ли, недоверия... Слова бросаются на весы, какие есть, и поэт не нажимает на чашу рукой. (В каком-то смысле — лирика и есть нажимание на чашу рукой, такой косвенный армрестлинг.) Поэзия и проза Байтова — не то чтобы недосягаемый образец для собрания литераторов, скорее, недосягаемая коллекция образцов. И пример замечательной, выверенной, многолетней стратегии. Многое, если посмотреть вокруг, разочаровывает. Тем ценнее то, что возвращает миру исходное очарование. И образу работающего литератора — как фрагменту мира — в том числе.
|