Лала, Лала,
я тебя узнала.

(Случайно, из мировой сети.
Почти детское лицо. Сколько ей — двадцать три.
Сообщили, что было семнадцать.
Хиджаб ей идёт. На фото она без хиджаба.)

Мы учились с тобой в МГУ на филфаке.
Помнишь — песенку группы «Знаки»? Про писателей.

Она: Филологинь ненавижу.
(Как себя. Убивать.
Молотком, молотком.)

. . .

О священном Коране знаю лишь то,
что вторая сура его называется «Корова».

Библия — тоже священная книга.
Я люблю Ису Бен Мариам.

. . .

Была православной.

. . .

Мать живёт в Святом Городе, Афарсемон. У матери, бабки Голды.
Во всех анкетах: русская.

Вздыхает: любила родителей. Что оказалось:
немного ссор и немного денег. После и денег не стало.
Ваш мир убил мой дом.

Убивать! И моих родителей тоже.

Была Лия, крестили Лилией. Стала Лейлой.

. . .

Не изменилось в вас ни карата
со дня моей смерти.

Для меня настала новая жизнь.

. . .

Лейла моя, Лала. Приходит порой во сне,
в жизни мы не дружили.

Она говорит: культура? Ты (то есть я) говоришь о культуре?
Разве что лешие. Эти, которые мрут от месяца к месяцу чаще.
Урод и старик — а вещает о Дионисе и Аполлоне,
как будто древним богам до него дело.
Разве что водяному из канализации,
очень похожи: и бородавки у носа.

Она говорит: больше ведь нет никого. И не нужно.
Вы забываете даты и имена чаще, чем читаете книги.
Аллах не благоволит к многоречию.

Плачет. Да, слишком много имён и дат.
Любила стихи Александра Миронова.
Потом разлюбила.

Искала русских фашистов,
оказалось — ни одного нового слова.
Хочется нового слова.

Вскидывает кулаки: хочу быть русской фашисткой,
но русский фашизм невозможен.
Всех вас ущербных — вырезать.

(Иногда добавляет: с шестьдесят первого года рождения
до восемьдесят пятого включительно года.
Чтобы облегчить память.
Как определила даты,
как облегчается память,
я так и не поняла.)

Плачет: Да что же у вас за болото!

. . .

И тогда пришёл мой аллах. Абдулла.

. . .

Любовь — да. Зная, что милый — чужой мужчина,
не разведётся, не будет — всю жизнь,
а унижает всё время.
Но больше ведь нет никого. Он давал есть.
Та еда почти как причастие.

. . .

Лучше не вспоминать.

. . .

Нет, аллах, ты не будешь беречь и хранить.
На руке твоей лежу — вот-вот не станет.
Пей и ешь — ты сам Лейлу вскормил.

. . .

Гранаты. Без косточек.

. . .

Больно. Отказаться от гашиша с опийными смолами,
от инъекций и прочего обезболивающего.
Наживую. Укором тебе, всемогущий.
Лейла больше вас, верных, верна.
Немного вина. Даже водки. Потому что страх.
Нет. Лейла непорочна. И водки не нужно.

. . .

Она: Ни ума в вас, ни чувства!
(Соглашаюсь.
Но, Лала, Бог принимает вину ото всех и не бывает осмеян.
Если чувство у Бога, то в каждом из нас оно есть.)

Хохочет.

Ты о любви мужчины и женщины — так и давай деньги в рост.
Когда мой аллах меня бросил, меня уж не стало.
Хотя весь испытательный срок провела на его коленях.

Лейла выносила в себе газават.

Вы давно уже съели себя. Вы беспечные грёзы шайтана.
Вас всех скоро не станет.
Не надо будет ни гранат, ни убийств. Вы сами докончите дело,
не нами начатое. К славе великого бога,
хоть он и хитрец.

Аллах обманул. Лейла верит обманщику.
Бисмилла иль рахман.

Жалко, что жёнам нельзя быть в мечети.
Мать моего отца заходила в алтарь.
Только не вспоминать, Лейла

решилась.

Я буду. Только и смысла, что стать гранатой.
Пусть не взорву мира — зато вознесусь.
Лучше взорвать себя — иная судьба бессмысленна.

Потому что я, как и вы, — скульптура из мёрзлого кала,
отрыжка войны за плоть и за сытость,
но Лейла — невеста аллаха.

Я преображусь.

Будто пьяная. Не чувствую ног.

. . .

Лейла бежала, бежала,
как в четырнадцать лет на каникулах:
двухсерийный фильм и любимый артист

навсегда, навсегда.

. . .

А потом пришёл бог и забрал.
И она прижалась к его раменам,
плача, стиснув прозрачные руки,
чтобы не надавать пощёчин.

Как долго ты, долго.

И танцевала, и веселилась, как не было —
как быть не могло.