|
И. Е. 1.Моя Изида из Быкова.
Я жил на Павла Кочеткова
в Кратове вблизи пруда.
Была Изида меньше гнома,
секретарша исполкома.
Мы любились с ней тогда. Весела, свежа, подвижна,
говорила только книжно,
всё зелёное к лицу.
Я её не видел спящей,
грубой, пьяной ли, курящей.
Не пойти ли с ней к венцу? — рассуждал я бестолково.
Сам из Кратова в Быково
на платформе ждал экспресс.
Поезд тоже был зелёный,
только перенаселённый.
Я в него насилу влез, оказавшись пузом к пузу
с Витькой Кашиным из ТЮЗа.
Витька Кашин говорит:
«Если хочешь ты жениться
и не слишком ошибиться,
посмотри, как ёнда спит. У твоей зеленоглазой», —
говорит он, вот зараза! —
«дух болотный неспроста.
А сама-то коротышка,
не то гном, не то мартышка.
Ты ж — не сажень, а верста». Он художник — во палитра!
Только выстави пол-литра,
нарисует, что захошь.
Но насчёт того, жениться —
лучше сразу удавиться,
в раскоряку твою вошь!
2.
Скоро вечер. Я к Изидке.
Та в салатовой накидке,
приготовила винца,
на столе горячий ужин.
Шутки. Ласки. Клин разбужен, —
ламца-дрица, гоп-ца-ца. А как утро засияло,
приоткинул одеяло —
чуть язык не откусил:
на боку с улыбкой скромной
спал зелёный и огромный
настоящий крокодил. Хоть посапывал он нежно,
из ноздри его безбрежной
духом илистым несло
и травой какой-то кислой.
Челюсть нижняя отвисла,
а язык был как весло, только весь в пупырах сизых.
Я подумал, то ли шиз я,
то ли Витька знает толк...
А она как зыркнет глазом
и зубами всеми сразу
щёлк, зелёная, да щёлк, и проснулась. Тут мгновенно
с ней случилась перемена.
Крокодил исчез. Сперва
глаз девался, словно не был,
растворилась пасть, а где был
хвост, там стала голова.
3.
Ждать не стал я объяснений,
изволений, отрезвлений
и такого стрекача
приударил по лодыжкам,
не чета твоим коврижкам.
Испугавшись сгоряча, добежал аж до Берлина,
где царица Меркелина
нам открыла ворота́.
Взял с собой четыре книги,
краски, холст, мольберт, мастики,
от трофейного зонта костяную рукоятку,
что мой дед себе в приятку
с мировой принёс войны.
Рукоятка из Берлина
возвратилась в палестины
во свои, и хоть бы хны.
4.
В стольном городе Берлине
там, где память о Мерлине
до сих пор ещё жива,
и артуровы колени
держат сонмы поколений,
и безумна голова, где живут одни лишь боги,
ну, и ангелы немноги,
а ещё там есть бомжи
и сановные министры,
чьи чиновники небыстры, —
только девки хороши. Там такие ходят девки
на танцульки и на спевки
во церковные хоры,
в парки, цирки, дискотеки,
Машки, Клавдии, Ребекки,
Хельги, Греты, Гюльнары, фройляны, демуазели,
павы, серны и газели —
описать не хватит слов,
как они сильны закваской
с полной боевой раскраской —
вспомни, кто такой «коров»!
5.
Но не в девках вовсе дело,
чтоб присвистнуть обалдело.
Чью красу не точит ржа?
И не Фридрихом Великим,
и не Бахом звуколиким,
в ком вселенская душа, отличился стольный город.
Холод так и прёт за ворот.
Не хотим идти домой.
Нам, художнику с поэтом,
осенью, весной и летом,
и холодною зимой лучше на́ людях погреться,
о культуру потереться.
Где сегодня что дают?
Под крещенские морозы
все по Пушкину мы — розы,
поэтический приют. Ничего, что мы в кроссовках.
Будет славная тусовка
здесь в Берлине, как в Москве,
с водкой, хлебом и салатом
и гарсоном хамоватым,
выпил рюмку, выпил две...
6.
Пойдём к Дельфину1 на слэмичник2!
Оно покрепче водки без закуски.
Там хоть и говорят по-русски,
а получается по-птичьи.
И голоса то бабьи, то девичьи,
то соловьём поют, то каркают вороной,
то женщиной какой-то забубённой,
а то по-вдовьи взголосят старушки —
ты только успевай, чтоб ушки на макушке. Ну и пойдём, но только перед этим
давай траву весёлую засветим,
пропустим первую и по второй нальём,
запьём, закурим, и тогда пойдём.
Во, так и сделали. Приходим, а там курят
ну это, всё подряд, от корешка до дури.
Мы сели. Ждём-пождём. А духотища!
Народу набралось, пожалуй, тыща.
А если и не тыща — стольник точно будет.
Толпища ждёт, и девочки, и люди.
Так тут на сцену выбралась она,
рыжеволосая одна, ну прямо кенарь,
и стала щебетать. А мне на веки ке́марь.
Мне то ли снилось, то ли в слух запало.
Но говорила звонко, без запинки.
Спасибо, есть у стульев спинки,
и водка на столах у стенки зала.
Я, чтобы не заснуть, ещё стакан наполнил.
А что она сказала, всё запомнил.
7.
То ли там Мандельштам, то ли Гёте,
то ли Шиллер на повороте
судьбы́ явились во сне,
то ли сам Господь на коне
не замедлил привидеться мне.
И Его стременной серафим
золотой головою горим,
а из клюва его фейерверк
освещает, где низ, а где верх. Как быть, что делать, если слеп,
и если мне пространство — склеп,
и тяжки темноты оковы?
А свет — фантазия, вертеп,
глоток вина и жгучий хлеб —
стихи Эльвиры Простаковой. Ты с ней на ты? Ты с ней на ты,
с твоей недетской немотой,
как крест с тобой нательный твой.
Как ты живёшь в горниле слов
средь книжных полок и столов,
и чем ты дышишь на лету?
8.
«Я светом слов ловлю мечту.
Да, я — фантазия, вертеп,
глоток вина и жгучий хлеб,
я — золотая голова,
я — и надежда, и мечта,
я жизнь дарю родилом рта,
я выдыхаю не слова,
я — чернозём, в меня зерно
ложится, чтобы из земли
колосья свет произвели,
я выдыхаю аромат,
я воскрешаю в звуке ряд
ступеней, ангелов, небес
и облаков кудрявый лес. Я — лестница из сердца ввысь,
по ней чтоб к трону поднялись,
чтоб в каждом звуке излились
колосья радости живой.
О Господи, о Бог, Ты — мой!
Ты — мой Господь, и я — твоя. Пусть радуется вся Земля,
и пусть простит друг другу люд,
пусть новой жизнью заживут
без войн, без зла, без грабежа,
пусть всяка воспоёт душа,
пусть будут мир, любовь и труд,
пусть люди Слово воспоют,
пусть злобный ляд войдёт в наш лад
и тоже встанет в звукоряд,
и освятится пусть добром,
как Ева мужеским ребром. Тогда познали мы в Раю
судьбу свою, судьбу свою,
как различить добро и зло.
И зло размножилось зело.
А ныне я о том пою,
сейчас и здесь, а не в Раю,
как отличить добро от пользы, чтоб в сердце нашем, а не возле,
поэты, женщины, друзья,
учителя, купцы, князья,
студенты, абитуриенты,
министры, бля, и президенты,
и олигархи, и менты,
от зауми до простоты,
как от макушки и до пят —
свят Человек!
Да, каждый свят,
чтоб жизнь достойную вершить,
чтоб жизнью жить,
любить и жить! Нам нос не нужен золотой,
не нужен нам сосед крутой,
басманный нам не нужен суд,
в котором лыка не плетут,
где право правят не добром,
не справедливостью, а пользой
для тех крутых, что на роллс-ройсах,
и у кого наган с бедром
не расстаётся даже там,
где пузо давят по утрам. Давайте уважать слова.
От них зависит голова
и образ наш, что в головах,
и мы, и мир — всё на словах,
всё зиждется на трёх китах,
а может, четырёх слонах.
Да, на слонах стоит Планета.
А слоны-то — мы, поэты».
9.
После всё куда-то делось.
Нам и ехалось, и пелось.
Чижик-пыжик, где ты был?
Я в экспресс Берлин-Быково
затесался, что ж такого?
И кому-то морду бил. Кто-то ярил морды наши,
выбит зуб, и нос расквашен
в поэтической Москве.
В стольном городе Берлине
при царице Меркелине
закружилось в голове не от водки и похмелья,
не от буйного веселья
пьяных простяков
на метро Берлин-Быково.
Ах, Эльвира Простакова,
от твоих стихов.
10.
А очнулся я в кутузке
на кровати сильно узкой.
Изо лба торчит тампон.
Медсестра мне лепит пластырь,
надо мной тюремный пастырь
упражняет баритон. В голове свербит: «Не бойся
тех крутых, что на роллс-ройсах,
и не тех, кто бил тебя.
Бойся тех, кто ездит юзом,
не душой живёт, а пузом.
Бойся только сам себя. Как там рыжая напела,
не во зле, а в пользе дело.
Зло и польза — не добро.
Зло всегда на пользу злюке,
подлость на руку подлюке,
с глаз долой и бес в ребро. Ну а сам-то ты кто будешь,
что засаленный свой кукиш,
чур, себе суёшь в лицо?
Неужели ты, приятель,
тоже сволочь и предатель,
быдлом стал и подлецом?!»
11.
Сказка скоро говорится,
только дело долго длится,
а особенно в суде.
Если не деньгу в кармане,
а мозги свои в стакане
потерял, так быть беде. Ох, как мне моей Изидки
не хватало при отсидке!
Никого нет зеленей,
ни душевней, ни добрей,
ни желанней, ни щедрей
крокодилицы моей. Чем, каким я местом думал,
или ветер в зад мне дунул?
С перепугу дёру дал
и быковскую подругу,
без пяти минут супругу
чёрт-те на́ что променял.
12.
Попрощавшись с вертухаем,
еду весело трамваем
в Шёнефельд-аэропорт.
Ай, Берлин в начале лета!
Всё окрест в сирень одето.
Наблюдаю натюрморт строек и высотных кранов,
лип, акаций. Утром рано
ни движения, ни морд
нет немецких, нет и прочих
до гуляния охочих.
Спит и видит сны народ. И совсем уже в цейтноте
я беру в Аэрофлоте
беспосадный перелёт
Шёнефельд — Москва-Быково
а в Быково, хоть бедово,
тоже есть аэропорт.
13.
Я помчался первым делом
к исполкомовским пределам.
Секретарь-мордоворот,
повышая децибелы,
разъяснил мне оголтело,
от ворот, мол, поворот! Я ему: молю как друга,
помоги найти подругу!
Он мне: стыд тебе и срам,
распустили жидовину —
упустили половину.
Нет здесь помощи жидам! Я ему: так я же русский,
пить могу и без закуски,
иностранный журналист!
Он: пиши в свою газету,
что у нас таких тут нету.
И катися на хуй, глист!
14.
Взяв в мага́зине кефиру,
я пошёл к ней на квартиру.
В дверь звонил, что было сил.
Отворила мне старуха
без зубов, в космах, вполслуха.
Мой любимый крокодил! Не поддамся на мороку —
я её в обхват широко,
словно дочку, подхватил.
Я кружил её, лелеял,
и чуть было не содеял...
Вопль меня остановил. То старуха завопила:
с нами крёстная, блин, сила,
не отдамся без венца!
Я ей отвечаю: штатно,
только превратись обратно,
стань Изидой до конца! А она: какой Изидой?!
Клава я, бандит небритый,
в нос тебе туберкулёз,
ты, египетский язычник,
посягнул на мой яичник,
грубиян, молокосос!
15.
Вот так номер, чтоб я помер!
Как найти Изидкин номер?
Где любимый крокодил?
Я облазил всё Быково,
но улов — одна полова,
а следов не находил. Тут я вспомнил, кто в местечке
справочной подобен свечке,
кто любовь мою спасех3.
Это он, кто с рифмой «на хер»,
старый добрый парикмахер,
знает всё и помнит всех. Здравствуй, Мойше, заг, вус херт сих?4
Во финд их Изидкес дверцих?5
Он ответил: «Идиjот,
после твоего побега
ей быковские коллега
перекрыли кислород. И тогда она в Израиль
на корабль люк задраиль
или двер на самолёт.
Очень скоро вышель замуж,
забеременель, а там уж
сталь учиться и живьёт».
16.
Вот и вся моя телега.
Проку в ней, что в жопе слега.
Борька, старый мой кумпан,
слушал долго, прослезился
и от чувств потом напился,
записав, как свой, роман. Записал единым духом,
разглагольствовал над ухом,
не давал по пьяни спать,
говорил, что он стихами
пишет, словно потрохами,
вспоминал отца и мать, что мы все поём по-птичьи,
говорил, что есть отличье
меж «стихами» и «стихи».
И что он стихами прозу
пишет, и ещё про розу
много прочей чепухи. Ну а кто стихи-то пишет,
с того света звуки слышит
и на этом их поёт? —
Есть один поэт толковый,
звать Эльвира Простакова, —
жизнь земную напролёт. 1 Александр Дельфинов (Гринберг-Смирнов), род. 1971 в Москве, с 2001 в Берлине, Германия. Поэт, журналист, мастер перформанса, модератор русскоязычных поэтри-слэмов в Берлине. Его интегративные поэтри-слэмы собирают беспризорную, неустроенную, зависимую от алкоголя и наркотиков молодёжь, создают атмосферу доверия и заинтересованности. Они помогают участникам обрести и укрепить чувство собственного достоинства, практически связать уважение к слову с собственной жизнью. — Прим. автора.
2 Poetry slam, поэтический слэм — буквально «Битва поэтов», т.е. конкурс или состязание поэтов.
3 Здесь в значении «спасёт». Спасех — грамматическая форма будущего в прошедшем на идиш. Такой формы в активном залоге нет по-русски. В пассивном залоге этому примерно соответствует «будет спасена». — Прим. автора.
4 Расскажи, что слышно? (идиш)
5 Как найти адрес Изидочки? (идиш)
|
