ЧЕТЫРЕ ОПЕРЫ1. КарменВ отделении нам ещё разрешают курить,
Понимают: работа такая, надо курить,
Одного на ходу догоняют: эй, командир,
Второй от стола поднимает глаза на дверь,
Второй от суда поднимает глаза на крюк,
Там лампа туда-сюда, Светлана, что я скажу,
Когда сотрясётся земля, и почва разинет рот,
И арестованные заколотят в стенку? Третий встаёт, у него заслуги, и всё при нём,
Но позвали, и он идёт.
«Жди меня на рассвете», — он говорит товарищам,
Будто он и они — это он и кто-то другой,
Кто один, как Иов, и ждёт его, словно бури. Что за синий знак на руке у него, сестра?
Это сильный знак на руке у него, подруга. Там написано как-то так: любимый,
Мой любимый, ты береги себя, не бери при всех,
Позвони родителям, в среду возьми отгул,
Не возьмёшь — постарайся вести себя хорошо
И зови, если что, зови меня, если что.
2. Аида
Красивая, молчаливая, то есть по-русски едва-едва,
Мне нравится её окружение, пряники, сахар и вся халва,
Вся и всяческая халва источает хвалу,
Когда она в углу и отвешивает товар. Пальцы её берут за бока померанцы, за шеи — груз
Зеленоватых, стоптанных, сладко стонущих груш,
Тёмную плоть баклажана она погружает в белую
Плоть хрустящего пластика; и рождается ценник.
А хурма ей — как мать, и она на неё не глядит
И стыдится своей публичной профессии. Я задаю ей вопрос, и она не даёт ответа.
Я захожу как вор, и она не удержит вора.
Слабая её, её дешёвая рабочая сила
Вся собралась в руках и не вынесет разговора. Её и общий отец сойдёт на ны, как лавина,
Едва она окажется не невинна.
Её и общий отец, старший вожатый,
Главный врач нагорной пустой больницы,
Где чьи-то рёбра, как ложесна, разжаты
И страх разводит сплюснутые ресницы. Её и общий отец, он грядёт за дочью,
По тёмной трассе тянется днём и ночью,
Как полоса тумана у стен вагона.
Когда его армии проберутся в город
И станут у Красной площади костью в горле
И скорым пойдут по путям, утоляя голод,
Снимая тулупчики у самокатной голи, Мы будем их дожидаться на дне кургана,
Где менеджер Юля сегодня её ругала.
3. Фиделио
Заседание начинается, всё шуршит,
Свидетелей выводят и вводят новых,
Второпях выносится приговор,
Обвиняемый превращается в осуждённого. Приговор приводится в исполнение,
Обычно при этом врач и начальник тюрьмы.
Родственников сюда не пускают.
Журналистов тоже сюда не пускают.
Сюда запускают осуждённых, по одному,
Фиксируют плечи, щиколотки и запястья,
Дают покурить в последний,
Дают укол, дают переменный ток,
Осуждённый превращается в медведя. Родственники их обычно не забирают,
Хотя я знаю один исключительный случай:
Держат на даче, с охраной, там лес до краёв.
Невостребованные расходятся по зоопаркам,
Цирковым коллективам, частным живым уголкам:
Неагрессивны, хорошо обучаются,
Ходят на задних, «мама» порой говорят. (Женщину, переодетую в шкуру охранника,
вежливо усаживают в воронок.)
4. Ифигения в Авлиде
Действие продолжается у воды,
Война не на жизнь, траншеи, мечи, кирасы,
Левый берег войны занимают жиды,
На правом стеной стоят пидорасы. Эта битва идёт пешком, никогда не кончится,
Перемолет и зажуёт пятьсот поколений,
Настоит на своём, как ядерная зима,
Потому что с небес их атакует конница,
А из-под земли наступает тьма,
Уязвляя пяту и врозь разводя колени. Каждый из нас стоит на том или этом.
Каждый из нас не сразу сложил оружие.
Каждый из нас, покуда ещё живые,
Смотрит туда, где советуются хорунжие,
Свищут и перекликаются ездовые,
Где поневоле делаешься поэтом. Возьмите меня в жиды или пидорасы,
Я мечтаю об этом с третьего класса:
Стать за вас оленем или бараном,
Жертвенной тёлкой или толстою тёткой,
Девственницей, явленною в кустах! Я с мечом в груди пою и не умираю
На войне, ведущейся на подступах к раю.
|
