|
Михаил Болдуман. Новые смерти героев
СПб.: Красный матрос, 2010. — 40 с. Вторая часть цикла «Смерти героев» — поэтических повествований о конце известных сказочных персонажей, в рамках некроинфантилизма переосмысливающих детское как смертоносное. Среди текстов второй книги — посвящённые гибели дяди Стёпы и Мэри Поппинс, почтальона Печкина, Чеширского кота и Пятачка, Колобка и Тиля Уленшпигеля... В приложении дано стихотворение Игоря Шушарина, посвящённое смерти Хрюши, а иллюстрации Д. Дроздецкого хорошо встраиваются в общий макабрический тон книги. Михаил Болдуман, известный мастер игровой и комбинаторной поэзии, умер в мае этого года в возрасте сорока двух лет.
— Тише, Танечка, не плачь — / Не утонет в речке мяч!.. / Таня в реку как нырнула — / Так сама и утонула... / Ну а мячик? Что ж... Плывёт. / Он Барто переживёт! Д.Д. Елена Ванеян. Посвящается тебе
М.: Виртуальная галерея, 2010. — 98 с. Первая книга стихов. Елена Ванеян — филолог, ученица покойной Н. Л. Трауберг. Бывает редкий и тяжёлый дар, который переворачивает в поэте весь человеческий айсберг, и зритель-читатель замирает в ужасе от явившейся ему неземной стройности мира. Кошка пишет письмо, царапая лапой в углу. По бумаге? Легко представить, если прочитать стихотворение «Письмо из Вифлеема».
Кошка-мать царапает коряво, / Притулившись в уголочке хлева: / «Что за шёрстка у зверей кудрявых! / Что за плащ у милой Приснодевы!»
Животное-человек-животное; вот цепочка мироздания по Елене Ванеян: «когда стоишь на задних лапах». Францисканский плащ (примета времени; мы все читали одни и те же книги, «Цветочки» в том числе) — не более чем прикрытие человеческого зверя: «мне нравится быть этой Леной смешной». Стихи — почти лубочные, почти игровые — о великом. Они идут не благодаря, а сквозь. И вот это неумолимое, космическое сквозь — уравнивает судьбы человека и котёнка, человека и птички. Сила — в огромной тяге внутри этих на первый взгляд небольших стихов. В пространстве одной книжки возникает насыщенный и перенасыщенный мир, исследованием которого можно увлечься всерьёз. Наталия Черных Андрей Василевский. Ещё стихи
М.: Воймега, 2010. — 60 с. Вторая книга стихов критика и главного редактора журнала «Новый мир» вышла примерно через год после первой, вызвавшей массу самых разнообразных откликов. Оно и понятно — сохраняющееся значение «Нового мира» в литературном процессе заставляет читающую публику приглядываться с особенным вниманием к тому, что происходит в журнале и вокруг него. Пожалуй, главным во всех откликах было хорошо замаскированное или совсем открытое наивное удивление — «надо же, и редакторы писать стихи умеют». Вторая книга, безусловно, подтверждает: некоторые редакторы действительно умеют писать стихи. Самое интересное, что, несмотря на относительно поздний печатный дебют, обе книги с очевидной наглядностью демонстрируют характерные для «молодого поэта» поиски своего стиля и своей темы. В одних стихах просматриваются явные переклички с поэтами-современниками (например, с Андреем Сен-Сеньковым), другие же отражают уникальную позицию автора — человека, хорошо помнящего советскую жизнь и рассматривающего то, что происходит сейчас, с едва уловимой иронической усмешкой. Фотографичность некоторых поэтических образов, опять-таки, сближает Василевского с авторами совершенно другого поэтического поколения.
культурный код / живее всех живых / Бред Питт а не Ахилл / рыдает о Патрокле / а чем его глаза намокли? / они намокли мировой культурой Анна Голубкова ...культурный код / живее всех живых / Бред Питт а не Ахилл / рыдает о Патрокле / а чем его глаза намокли? / они намокли мировой культурой.
Вторая книга стихов поэта, чья биологические и поэтические часы ощутимо не совпадают. Поэзия Андрея Василевского с её минимализмом, интонационной жёсткостью высказывания, активным использованием современных культурных и цивилизационных реалий принадлежит скорее к поэзии «молодой», «протестной», «нонконформистской», нежели к предшествующей литературной генерации. Эмоциональный эффект, своего рода когнитивный диссонанс возникает за счёт несовпадения между мироощущением немолодого, лишённого иллюзий человека и остросовременным способом высказывания. По сравнению с первой книжкой («Всё равно», 2009) здесь ещё больше мизантропии и сарказма, более отчётливо выражен формальный приём, зато меньше интроспективной лирики (в пользу объективированной). Почти все тексты пронизаны предкатастрофическим ощущением. В сущности, жизнь каждого отдельного человека проходит в ожидании локального, индивидуального апокалипсиса, но связанный с этим неминуемый трагический пафос у Василевского иронически занижен, мифологизирован и как результат — обезличен или делегирован персонажам (...однажды ночью совсем не в тему / в небе неземной разливается свет / то ли хозяева переустанавливают систему / то ли останавливают бизнес-проект / [он] смотрит на крутящиеся в тучах огни / [она] думает: лучше б мы были одни). Это делает тексты универсальными для восприятия: два совершенно разных человека, раскрыв идущий вторым раздел «Антропология» независимо друг от друга, сказали про одно и то же стихотворение — «это про меня!». Завершает книгу раздел «Конец 70-х»: пять коротких вполне традиционных стихотворений в жанре пейзажно-философской лирики. Контраст разительный, хотя литературовед истоки «позднего Василевского» найти в этих стихах при желании всё же сможет. А может быть, и не сможет. Мария Галина Михаил Вирозуб. Наблюдения за жизнью: Стихи, переводы
М.: Время, 2010. — 160 с. — (Поэтическая библиотека). Сборник стихотворений московского поэта и переводчика состоит из трёх разделов. В первом — собственно стихотворения, объединённые в более или менее связные циклы; наравне с регулярными здесь встречаются и свободные стихи, отчасти близкие философско-притчевой традиции Геннадия Алексеева. Во втором разделе представлены будто бы детские стихи (подзаголовок: «для детей и взрослых») — на деле же абсурдистски-примитивистские опыты, порой весьма остроумные. Последний раздел содержит переводы Вирозуба с английского (Г. Филдинг, У. Моррис, Т. Харди и др.), немецкого (К. Моргенштерн), венгерского (Б. Балашши).
Сочинитель распластал чужую судьбу, / сдобрил её подсмотренными чувствами, / приправил выдуманными образами, / на гарнир положил горку слов. / Ему кажется, что он повар, / а он — то ли фокусник, / то ли обманщик... Андрей Вознесенский. Ямбы и блямбы
М.: Время, 2010. — 432 с. — (Поэтическая библиотека). Последняя книга, подготовленная знаменитым поэтом-шестидесятником перед смертью. В книгу вошли и большие поэмы, построенные на гражданских мотивах (к примеру, текст, посвящённый памяти Анны Политковской), и стихи на случай, и различные опыты словесных игр.
... Куда мне деться, свиристя? / К холодным и ворсистым звёздам? / Привыкнувши к российским вёрстам, / гори-гори, моя верста!.. Д.Д. Владимир Гандельсман. Каменный остров.
Н.-Й.: Cardinal Points, 2009. — 112 с. — (Библиотека журнала «Стороны света»). Новая книга Владимира Гандельсмана имеет двухчастную структуру, и в обеих частях неизменное изящество поэтической техники дополняется необычностью формы — первую часть составляют отрывки из романа в стихах «Там на Неве дом», вторую — «Комментарии к стихам автора». В романе сюжетный план сложно организован и проявлен лишь пунктирно, материал же фабулы подобран с тщанием подробного воспоминания, фокусирующегося на скрытых взаимосвязях деталей. В автокомментарии, напротив, 37 стихотворений выстраиваются в сюжетную линию жизни. Включаясь в ряд других опытов автокомментария, предпринятых современными поэтами, «Комментарии к стихам автора» актуализируют ещё один вариант такого рода рефлексии — по лирической насыщенности и «сгущённости» высказывания равняясь собственно поэтической речи.
Дыханье лестниц каменное, мрак, / щербатый колизей кошачьих козней, / мерцанье лужиц, сырость, аммиак, // и тень твоя, отброшенная грозно / на стену... Одинокая душа / к игре теней относится серьёзно... Александра Володина Владимир Гандельсман. Ладейный эндшпиль: Книга новых стихотворений
СПб.: Пушкинский фонд, 2010. — 64 с. Феноменология вещи и пространства «подручного» — так можно было бы определить главную тему «Ладейного эндшпиля». Вещь у Владимира Гандельсмана — не только и не столько знак, оставляемый чьей-либо экзистенцией, не столько психологическая характеристика, сколько сущность, в которой себя обнаруживает и открывает взгляд. Отсюда — как основной мотив книги — мотив зрения как вглядывания и усмотрения смысла.
Краснокирпичный. Четырёхэтажный. / Невидящими окнами чуть страшный. / Зайдёшь в квартиру, глянешь изнутри... — / смотри туда, где нет тебя, смотри / на свет протяжный. Сергей Луговик Наталья Горбаневская. Развилки: Стихотворения. Август 2008 — декабрь 2009
Самара: НП «Дом искусства», 2010. — 50 с. В подзаголовке стоит дата: «август 2008 — декабрь 2009», иными словами — перед нами стихи, написанные автором за полтора года. Наталья Горбаневская — поэт меняющийся, притом достаточно ярко и неожиданно (возможно, не в последнюю очередь благодаря Живому Журналу, где она ежемесячно публикует ссылки на понравившиеся ей «живожурнальные» поэтические тексты). Эти, новые её стихи отличаются особой внутренней раскованностью. Наиболее обширно в книге представлена излюбленная форма Горбаневской — восьмистишия, но даже внутри, казалось бы, вполне традиционной формы читатель обнаруживает неожиданные ходы (Нас ведёт. Язык? Нет, ещё прощей: / нас ведёт. / Не трясусь над собой, словно царь Кащей / в пещуре. / Не дрожу на заре, не продрогну во мгле / у ворот / той действительности, что царит на земле / на заре). Горбаневская — поэт, пишущий без оглядки на то, «что люди скажут», сопрягая несопрягаемое и нарушая всяческие правила; результат оказывается сильным, а финал стихотворения — практически непредсказуемым.
от сочельника до пасхи / раскачался кабестан / чтобы нам бы без опаски / прогуляться по местам // где орудует стамеской / загоняя бога в гроб / фёдрмихалыч достоевский / жидомор и русофоб // живоглот и телескоп... Мария Галина Владимир Горохов. Стихи блин
Минск: А.Н. Вараксин, 2010. — 132 с. — (Серия «Более другое»). Сборник известного в Интернете поэта-примитивиста составили тексты 2004-2006 гг. Основной приём Владимира Горохова (65 кг) — нарочитая тавтологичность текста, участвующая в создании маски жизнерадостного персонажа, постоянно существующего в ситуации полного коллапса мыслительной деятельности.
Иногда как стукнут / Нас по голове! — / Заболит, бывает, / Прямо голова. // А бывает, стукнут / Нас по голове — / И ничё, нормально / Вроде голова. Амирам Григоров. Звезда челоВега
М.: Русский Двор, 2009. — 160 с. Сборник поэта, более всего известного сетевыми публикациями. В поэзии Григорова (этим, впрочем, вовсе не исчерпывающейся) выделяются мотивы восточных (автор родом из Баку) или еврейских экзотизмов, на которые накладывается трагический макросюжет. В лучших текстах обращает на себя внимание плотность письма, близкая некоторым образцам поэтического неоромантизма рубежа 1920-30-х гг.
Когда керосинное море до блеска знакомо, / Саламы прохожих и блат во дворе военкома, / И денег так мало, что жизни не хватит потратить, / Чтоб множить на море сальянскую дельту в квадрате, — / Всё было не с нами, а будто в кино чёрно-белом. / На редкость советском, скажи, дорогой, наболело... Д.Д. Юлий Гуголев. Естественный отбор. 1985-2009: Стихи
М.: Новое литературное обозрение, 2010. — 136 с. Долгожданное избранное московского поэта, проделавшего в целом типичную для автора его поколения и круга эволюцию: от концептуалистской, как принято считать «посткибировской» центонности до гражданской лирики в её классическом варианте. В отличие от самого Кибирова, в последнее время балансирующего на грани морализма и самопародии, Гуголев — как и любой неспешно пишущий автор — в каждом тексте остаётся адекватным выбранной теме: героями некоторых поздних его текстов являются т.н. «простые люди», загнанные в невыносимые условия — сюжет не новый для русской истории (и) литературы: Гуголев предъявляет данную ситуацию, используя юмор, отдалённо напоминающий довлатовский.
Целый год солдат не видал родни. / Целый год письма не писал из Чечни. / Почему? недолюбливал писем. / А придя домой, он приветствовал мать. / Поприветствовав мать, принялся выпивать. / Алкогольно он был зависим. Денис Ларионов Всеволод Емелин. Gotterdammerung: Стихи и баллады
М.: Ад Маргинем Пресс, 2010. — 608 с. Книга представляет читателям самое полное на данный момент собрание сочинений «первого московского поэта» (определение В. Топорова), прославившегося в первую очередь своей бескомпромиссной литературной позицией. Эта позиция, впрочем, ничуть не помешала поэту своевременно занять соответствующее место в первых рядах литературного истеблишмента, подтверждением чего, собственно, и является выход этой книги. Название книги («Гибель богов») намекает на конец времён (= конец русской литературы), единственным провозвестником и певцом которого, судя по всему, как раз и следует считать поэта Емелина. В качестве последнего русского поэта фигура Емелина приобретает черты некоторого трагизма, который совершенно не свойственен его стихам, обычно посвящённым каким-то текущим политическим и экономическим проблемам российского общества. Особенно интересна в этой связи обложка собрания сочинений, представляющая собой гибрид русской и американской массовой культуры. Именно туда, к единению с народом, и призывает постоянно своего читателя поэт Емелин.
Я банальный русский алкоголик. / С каланчи высокой наплевал / На меня, мычащего от боли, / Знаменитый фонд «Мемориал». Анна Голубкова Игорь Жуков. Корабль «Попытка»: Стихотворения / Предисл. А. Афанасьевой
М.: Новое литературное обозрение, 2010. — 152 с. — (Серия «Новая поэзия») В новой книге Игоря Жукова, поэта одновременно детского и «взрослого», читатель сталкивается с фрагментированной, разбитой авторским взглядом на «кадры» реальностью. Первая и вторая части книги представляют собой «собрания микровербофильмов», т. е. текстов, состоящих из коротких (иногда не длиннее одной строки) пронумерованных фрагментов, своего рода «кадров», схватывающих отдельные моменты, картины, ситуации, неочевидным образом связанные между собой. В «объектив» при этом могут попадать практически любые персонажи — от исторических личностей самых разных эпох и литературных героев до неких «я» и «ты», а также многочисленных родственников этого «я». В третьей части попытка «раскадровки» мира продолжается: здесь читатель сталкивается уже не с кино-, а с фотоплёнкой, на которой есть испорченные кадры, «некие Юра и Игорь», «зимние реки» — одним словом, создаётся впечатление, что ты действительно просматриваешь снимки после проявки и печати. Наконец, в последней части на первый взгляд представлены обычные (и к тому же в большинстве своём регулярные) стихотворения — но и здесь встречаются сложные надтекстовые структуры (триптих, диптихи) и всё тот же взгляд на реальность «через объектив», дробящий её на кадры или короткие видеосюжеты.
единственная женщина / которую я мог бы любить в этом городе / приходит ко мне став двухметрового роста // а я прижимаюсь лицом к её груди / потому что выше просто не дотянусь / и кидаю во всех посторонних черничным пирогом Анна Орлицкая Сергей Завьялов. Речи: Стихотворения и поэмы / Предисл. О. Дарка
М.: Новое литературное обозрение, 2010. —128 с. — (Серия «Новая поэзия») Главное событие «Речей» Сергея Завьялова — разрушение текста-мелоса. Завьяловский текст становится не местом звучания различных голосов, дистанцированных от автора, не полифоническим произведением, но местом схождения различных дискурсов, «фабул», культурных кодов, находящихся в динамическом взаимодействии, в определённом смысле текстом-эпосом, где задача автора не центрировать, но сополагать. Из этой точки видится основная апория книги: отсутствие Автора приводит к катастрофе понимания: грамматики как организующей системы больше нет, но текст, лишённый центра, сам способен порождать правила чтения.
7. хотел рассказать это Белле / а она умерла // ветер / и полотнища с голубыми крестами Сергей Луговик В новую книгу поэта и филолога вошли тексты за последние пять лет: от алеаторических конструкций, апеллирующих к культурной памяти читателя, до сложнейших композиций, не имеющих аналогов в современной поэзии ни по масштабу, ни по решению. Смею предположить, что таковые могут найтись среди современной академической музыки: таковы, например, почти все вещи Стива Райха (я прекрасно осознаю, что это лишь вершина айсберга). Присутствует и некоторая общая установка на работу с чужими голосами: например, в «Different trains» Райха это смикшированные монологи узников Освенцима, а в «Рождественском посте» Завьялова это анонимные голоса жертв Блокады и т.д.
А Он говорил им «Да святится», ибо всё было в мерзости, говорил «Да приидет», ибо ничего не приходило и не происходило / говорил «Да будет», ибо ничего не было, / их самих не было, / а был пот Его как капли крови, падающие на землю. / И говорили Ему «Азор, Азор», а Он говорил им «Пошли в жопу. Не знаю вас»
И хитрили все, и хитрил Аллах, а Аллах — лучший из хитрецов. Нет Бога кроме Него, великого, мудрого. Денис Ларионов Новая книга Сергея Завьялова «Речи» названа очень удачно и очень многозначно. Автор пытается справиться с невозможностью прямого высказывания, прибегая при этом к помощи разных языков и культур. В результате получаются очень многогранные, сложные для понимания тексты, не только не ориентированные на читателя, а будто бы нарочно замыкающиеся на себе, неохотно приоткрывающие свои смыслы, записывая их разными алфавитами (латиницей, греческим, церковно-славянским), на разных языках, используя отсылки к разным культурам и историческим периодам. Казалось бы, пробраться сквозь эту культурно-лингвистическую головоломку к смыслу практически невозможно. Но именно в этом многоголосии языков и культур, в их смешении, на их стыках и скрывается истинное поэтическое содержание текстов. Наконец, и с формальной точки зрения в книге представлены разные формы «речи» — даже в чисто визуальном плане тексты выглядят очень по-разному. Здесь есть и короткие, перемежающиеся многоточиями и пустыми строками верлибры, и длинные списки-перечисления, и прозаические фрагменты. В конце книги приведено интервью Завьялова Игорю Котюху, в котором, среди прочего, поднимаются такие проблемы, как понимание цели поэзии, возможности канона в современном искусстве и т. п.
Хотел рассказать это Белле / а она умерла // ветер / и полотнища с голубыми крестами // ......... // и почему-то от этого / так тревожно Анна Орлицкая Том избранного «Мелика» окончательно разделил читателей поэзии на тех, кто принял и полюбил поэзию Сергея Завьялова, и тех, кто относится к ней скептически. «Речи» — книга ещё более спорная, дерзкая и прекрасная. В неё вошло большинство стихотворных текстов, написанных автором в двухтысячные, — в частности, довольно известный цикл «Риторические фигуры» (сознание как катастрофа), триптих «Сквозь зубы», включающий «Окончательные суждения господина Террео» (одно из самых актуальных, радикальных, бескомпромиссных произведений нашего времени), «Время уничтожения» (предчувствую горячие споры по поводу) и одну из вершин современного художественного слова — «Последнюю запись в судовой журнал». В книге также есть печатавшиеся в «Воздухе» «Четыре хороших новости» и недавно опубликованная в «Новом литературном обозрении» поэма «Рождественский пост» — все шедевры автора под одной обложкой.
особенно же неловко за подворачивающиеся фразы (даже не фразы — слова); / вот ты тридцать лет (Одиссей превзойдён!) ждал этого берега, этого моря; / попутно ты всякое видел: вспоминать и рассказывать можно долго; / всё зависит только от самочувствия (а оно вряд ли будет хорошим в такую погоду); // погас свет: где-то оборваны провода // Греция меж тем снимается с места, пускается в путь Наталия Черных Дмитрий Зиновьев. Снимок на память
М.: Воймега, 2010. — 80 с. Первая книга поэта, живущего в Санкт-Петербурге. В стихах Зиновьева очевидно учитывается и принимается стоицизм «Московского времени», но автоироническая позиция не ведёт здесь за собой неклассический пафос.
если будете на место не класть / выброшу совсем / у меня такая личная страсть / перенапряжение схем // где листочек с моими словами / я не могу сказать иногда / потому что слова потерялись / где слова мои слова навсегда Иркутское время. Альманах поэзии
Иркутск: Оттиск, 2010. — 280 с. Новый выпуск сборника, в своё время созданного Анатолием Кобенковым, открывается рядом материалов его памяти. «Иркутское время» представляет не только иркутских поэтов (среди которых Дарья Базюк, Екатерина Боярских, Артём Морс), но и авторов из Улан-Удэ, Саянска, Братска, Красноярска, Казани, Саратова, Москвы, Симферополя, Киева, Нью-Йорка (в т.ч. Алексей Остудин, Светлана Кекова, Максим Амелин, Сергей Гандлевский, Вера Павлова, Лев Рубинштейн, Олег Чухонцев, Александр Кабанов, Бахыт Кенжеев) — с очевидностью объединённых не общностью поэтики или поколения, но фестивалем «Дни поэзии на Байкале». К десятому фестивалю и приурочен выпуск альманаха.
... подарен июльский немартовский кот. / заложен гербарий под красные листья. / а башня тюрьмы упирается в тучу. / мне хочется снега и платье сановника. // я — брут. мне — негибко. мне бело, мне шумно. / мне среднестатично. сгонять насекомых. / когда я хромаю, мне снятся пионы / и сальные складки индийских слонов. (Д. Базюк) Д.Д. Книга, ради которой объединились поэты, объединить которых невозможно / Сост. И. Машковская
М.: РИПОЛ классик, 2010. — 272 с. Собственно, название сборника говорит само за себя. Надо только уточнить, что объединились поэты ради благого дела — благотворительности. Книга представляет собой продолжение проекта издательства «РИПОЛ классик», направленного на поддержку Фонда помощи хосписам «Вера» (ранее был выпущен аналогичный сборник прозы). Что же до содержания книги, то здесь мы действительно встречаем небольшие подборки стихов очень разных поэтов. Заметим, что, вопреки словам составителей, обещавших не только известных поэтов, но и «новые имена», все авторы уже в достаточной мере известны — другое дело, что в очень разных читательских кругах. Диапазон представленных авторов действительно широк — так сказать, от Губермана до Фанайловой, от Амелина до Полозковой, от Шнурова до Седаковой, включая некоторых уже ушедших поэтов. С формальной точки зрения в книге преобладает традиционный стих, содержательно — велика доля иронической поэзии, что, впрочем, нетрудно объяснить ориентированностью проекта на широкие читательские круги. Оставляет некоторое недоумение непропорциональность подборок разных авторов: в то время как некоторые поэты представлены всего одним стихотворением, другим отведено до десятка страниц. Подобное несоответствие нормально смотрелось бы в сборнике начинающих авторов, в случае же со «звёздами» кажется нам несколько странным.
Бесконечное скажут поэты. / Живописец напишет конец. / Но о том, что не то и не это, / из-за двери тяжёлого света / наблюдают больной и певец. (О. Седакова)
Через час душа откладывает карандаш и просит воды, / просит тело зажечь торшер, чтобы ей не мыкаться в темноте, / просит дать поспать, но не спит, смотрит на взвесь в воде, / на себя в кольце подступающей темноты. (Л. Горалик)
Мир — это больница для ангелов, которые разучились летать / И позабыли дорогу на небо, свалившись с лестницы, / Как героини латиноамериканских сериалов. (И. Кормильцев) Анна Орлицкая Сергей Круглов. Народные песни / Предисл. К. Кравцова, Б. Херсонского
М.: Русский Гулливер / Центр современной литературы, 2010. — 116 с. В стихотворениях своей новой книги Сергей Круглов, лауреат премии Андрея Белого, автор поэтических сборников «Снятие Змия со креста», «Зеркальце», «Приношение», «Переписчик», достигает простоты и сложности притчи. По справедливому замечанию Елены Фанайловой, сделанному в связи с другой книгой Круглова, «чтобы правильно писать об этом собрании сочинений, нужны усилия как минимум трёх специалистов: филолога-античника, востоковеда и богослова». Однако поэтический сборник «Народные песни» оправдывает своё название, выходя на тот уровень, когда «всё понятно» и близко читателю, но за этим «понятно и близко» стоит сложнейшее сочетание культурных кодов. Круглов соединяет язык и реалии XX-XXI веков с библейскими сюжетами («Вечный жид», «Фонарик», «Дух уныния»); заставляет по-новому взглянуть на события недавнего времени и современности («Новомученики и исповедники российские XXI», «Собор небесных сил безплотных»); а также обращается к известнейшим сюжетам литературы нового и новейшего времени («Гэндальф озабоченно курит трубку», «Дюймовочка отказывается от земли»), находя им христианское истолкование. Таким образом, книга оказывается ещё одним доказательством единства веры и культуры.
Но, Гэндальф, скажи мне / Только одно: / Что же всё-таки означают эти слова / И что это за книга? / — Вряд ли я смогу объяснить тебе это, Фродо. / Но знай: придёт время — / И всё это тебе объяснят те, кто гораздо белее, / Белее / Гэндальфа Белого. Елена Горшкова В занимающем бо́льшую часть книги цикле «Дрейдл» Круглов продолжает линию, с особой яркостью намеченную в «Переписчике», всё более и более склоняясь в сторону своеобразной риторической апологетики не столько существующей церкви, сколько тех её проявлений «на местах», что, отдаляясь от буквы ортодоксии в сторону народных верований, сохраняют в неприкосновенности «дух» учения. Особый акцент получают стихотворения, в которых катастрофические ситуации (вроде гибели пассажиров сошедшего с рельсов поезда) осмысляются посредством выработанных в практике церковной службы положений, а также тексты, толкующие евангельские сюжеты в терминах сегодняшнего дня. В заглавном же цикле поэт производит попытку реконструкции «дорефлексивного» мышления (но не формы) русского сказочного фольклора, как бы показывая проблематику первой части книги «изнутри» архаического мышления, не затронутого бурями последних столетий.
бесполезного, били попа / (лучшее что успел / за долгое своё учительство рещи: промолчал) / трупы вытащили в овраг // воздух остановился / вербы как бабы рты затыкали концами платков / бессмысленно воронограил зенит / три волхва выступили из нарастающей тьмы / принесли дары: / негашёную известь бензин дрова Кирилл Корчагин Про́клятый поэт, буйный гений — и священник. Антиномия или аксиома? Сергей Круглов, как никто из современных поэтов, много размышляет на эту тему. Новая книга Круглова не столько открывает новый ракурс — нового поэта, сколько углубляет и расширяет пространства, занятые поэтом уже известным. Центром композиции книги являются «Народные песни» (они и дали название), но это отнюдь не дети фольклора. В современной поэзии есть болезненный, неестественный изгиб, который не принимает фольклора и потому отторгает всё, в чём этот фольклор есть. Круглов вполне выразил это отношение современной поэзии к фольклору и к так называемой «народности» тоже. В «Народных песнях» можно обнаружить, как при раскопках кургана, на котором успел разрушиться сталелитейный завод, остатки грустных любовных песен, героических былин и матерных частушек; всё в одном месте. Известный миссионер диакон Андрей Кураев в рецензии на произведения Людмилы Кононовой высказал мысль о том, что народ, не пишущий былин, — гибнущий народ. Новая книга Круглова подтверждает это высказывание, но с иной точки зрения: с точки зрения современности — мира секуляризованного, но при этом ещё не окончательно отделившегося от своей христианской основы. Круглов для меня больше, чем кто-либо, — голос времени, ибо ощущение времени-эпохи занимает три четвёртых в его поэтическом целом. Словесное естество «Народных песен» прорастает перьями — приметами времени: плоскими, бьющими по воздуху часто вхолостую. Оно совершает балаганные трюки, которых от него ждут. Но для автора именно эта плоскость и балаганность слова являются последним средством для сообщения падшей душе человека благодатной искры любви. Метод не новый; но можно ли сочетать про́клятого поэта и священника в одном — Круглов считает, что да.
как там называется эта / теория / чуждая нашему орденоносному овцеводству / эта лженаука? скажи нам! товарищ подпасок // скажи разорванным горлом Наталия Черных Юрий Кублановский. Посвящается Волге: Стихотворения.
Рыбинск: Медиарост, 2010. — 144 с. Сборник знаменитого поэта составлен тематически, что задано самим заголовком: здесь собраны стихи разных лет, объединённые волжскими (и, по словам самого автора, родившегося в Рыбинске, «околоволжскими») темами и мотивами. Стихи расположены в хронологическом порядке, от 1960-х к 2000-м гг.; лирические сюжеты располагаются в диапазоне от ностальгического моделирования дореволюционной России до воссоздания собственного опыта взаимодействия с пространством.
Поплавки рубиновой лампады / и зелёной — с корнем из пеньки, / словно это визави посада / бакенов маячат огоньки, / медленно сносимые теченьем... // В том же с ними праздничном ряду / ленты заполярного свеченья / и рубцы на соловецком льду. Д.Д. Елена Лапшина. Всякое дыхание.
М.: Русский Гулливер / Центр современной литературы, 2010. — 60 с. Елена Лапшина в представлении многих — «религиозный поэт», но не меньшее значение в книге «Всякое дыхание» имеет тема любви, неуловимой и неземной: с одной стороны — Бог и «все ангелы слетаются меня поцеловать», с другой — «темноволосый мальчик эльфийской стати». Говоря о «религиозной» составляющей поэзии Лапшиной, нельзя обойти вниманием то, что христианская и античная мифология сосуществуют в этой книге, не вступая в противоречие. Сочетание тематики, культурного контекста и формальных приёмов (особенно часто автор пользуется аллитерацией) нередко отсылает читателя к Серебряному веку.
...на дудочке играет юный Каин, / Адам ещё наивен, как дитя... / И мир ещё не знает Александра, / но где-то в глубине земного ада / ему уже придумано названье, / и мир уже зовёт его Великим. Елена Горшкова Эдуард Лимонов. А старый пират...: Стихи
М.: Ад Маргинем Пресс, 2010. — 128 с. Сборник новых стихотворений Эдуарда Лимонова охватывает все характерные для автора мотивы: эротические и гражданские, объединяемые неоромантической фигурой авторского «я». Вообще стихотворения Лимонова 2000-х гг. гораздо сложнее определить как сугубо примитивистские, нежели ранние, поскольку лирический герой и конструируемый автор в этих стихах максимально слиты, что присуще, скорее, собственно наивному тексту; впрочем, нынешние тексты подчас позволяют экстраполировать ситуацию и на классические тексты из книг «Мой отрицательный герой» и «Русское» (по крайней мере, нарочитая языковая небрежность и абсурдизация словоупотребления, синтаксиса и грамматики роднят раннего и позднего Лимонова-поэта).
Всю ночь здесь буря бушевала, / А утром снег ещё пошёл, / От ветра южного качало / Мою квартиру, как престол // Царя, которого свергает / В порыве диком злая чернь, / Но царь престол не покидает / Сидит, сыновен и дочернь... Лина Лом. Лакомства: Стихи
СПб.: Лимбус Пресс; Изд-во К. Тублина, 2010. — 80 с. Маска-мистификация петербургского происхождения, сравниваемая в анонимном предисловии с Черубиной де Габриак. Тексты Лины Лом представляют собой соединение отсылающей к эгофутуристическим опытам псевдосалонности с панковскими сюжетами; соответственно, тексты полны макаронизмов и смешения лексических рядов.
Oktober. Дощь. Забыта Вами, / валяюсь в койке пятый день — / В отстойном городе Потсдаме, / Раззявив волглую пиздень... Зинаида Миркина. Блаженная нищета: Избранные стихи 2007, 2008 и первой половины 2009 годов / Предисл. А.Зорина
М.: Летний сад, 2010. — 272 с. Стихи Миркиной — яркое явление современной духовной поэзии; новые тексты максимально приближается к стихии народной поэзии, — не в смысле её стилизации, но путём своеобразного самоуподобления, напоминающего поэтические взгляды «духовного примитивизма» Леонида Сидорова и, особенно, Ксении Некрасовой.
В золото одетым / Соснам помолиться. / Напитаться светом / И запеть, как птицы. / Силы в теле тают. / Силы нет как нет. / Но ведь свет питает. / Но ведь в сердце — свет... Д.Д. Лев Оборин. Мауна-Кеа: Стихи
М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2010. — 64 с. — (Поколение, вып. 31). Вторая книга московского поэта, переводчика и литературтрегера. Тексты Оборина отличаются эклектичностью, стремление вместить в себя порой диаметрально противоположные дискурсы. Несмотря на это, книге присуща некоторая целостность, существующая вокруг идеи описания сознания современного (молодого) человека. Это не фиксация информационного шума, как у Антона Очирова или Романа Осминкина, а опирающаяся на культурные коды традиционалистского характера попытка осознать себя в этом потоке. Наиболее точно это удалось выразить Нине Искренко в её текстах конца восьмидесятых — середины девяностых. Будучи лишён цинических интенций, Оборин склонен скорее к перекодировке радикальных жестов и созданию отечественного образца глобалистской поэтики (см. текст «самая высокая гора это вовсе не эверест»).
я ноги промочил. / я что-то промычал. / мне в спину луч светил / и что-то означал / пустую похвалу / и полую хулу / и то, что я стою / в ветровке на углу Денис Ларионов Первая книга молодого поэта демонстрирует довольно широкую формальную и тематическую палитру. Так, в силлаботонике (подчас расшатанной) совмещаются абсурдистская и наивная (напоминающая отдельные тексты Анны Логвиновой) оптика, благодаря которым Оборину удаётся оживлять те мельчайшие фрагменты бытового мира, которым редко отводится собственное место в поэзии. При этом свободный стих часто используется в высказываниях подчёркнуто социальных или проверяющих (вслед за московским концептуализмом) на прочность репрессивные механизмы языка культуры и истории. Установка на гармоничное, стремление к «приятию мира» позволяют говорить о достаточно строгой этической основе этих стихотворений.
Все потерянные вещи где-то лежат. / Загляни в траву — это такой музей. / Это такой храм. Муравьи и жуки сторожат / Стёклышки от очков и щипчики для ногтей. // В крышке от газировки крестят детей // Перед неведомым, но хорошим броском / Надо лежать, как пропажа, навзничь или ничком. «Рим совпал с представленьем о Риме...» Италия в зеркале стипендиатов Фонда памяти Иосифа Бродского / Joseph Brodsky Memorial Fellowship Fund (2000-2008) / Сост., вст. ст. и комм. Клаудиа Скандура
М.: Новое литературное обозрение, 2010. — 336 с. Антология включает произведения стипендиатов Фонда памяти И. Бродского (2000-2008): Т. Кибирова, В. Строчкова, С. Стратановского, Е. Шварц, М. Айзенберга, Н. Байтова, Б. Херсонского и С. Файбисовича, посвящённые Вечному городу. Несмотря на «отчётный» в некотором смысле характер, книга тяготеет к жанру «тематической» антологии, определённый недостаток которых чувствуется в современной поэтическом книгоиздании. «Локальность» выборки в данном случае, скорее, идёт на пользу общей картине, т. к. все представленные поэты оказываются в значительной мере проникнуты «акмеистическим» мироощущением, для которого Италия как родина новой европейской словесности — один из самых важных топосов (что подчёркивается в обстоятельном предисловии проф. К. Скандуры). Всё это придаёт антологии удивительную по нынешним временам концептуальную ясность.
В Лациуме тростник, / Словно латынь, благородный, / Светоносный и царственный. // Души цезарей гордых / и воинов, в битвах погибших / За величие Рима, / в нём поселились когда-то, / И от ветра внезапного / шумно волнуются, стонут. (С. Стратановский) Кирилл Корчагин Илья Рубинштейн. Песни из ка/фэ
М.: Время, 2010. — 96 с. — (Поэтическая библиотека). Первая книга стихов сценариста, режиссёра и прозаика названа не только каламбурно, но и автоиронично, будто указывая на несерьёзность, «киношность» предложенных текстов. Действительно, большая часть текстов в книге — песни (подчас и впрямь использованные в фильмах) или баллады, однако лучшие из них достойно продолжают опыты Высоцкого, Окуджавы или Кима в этом «низком» жанре.
Потрошителям касс и карманов — / В полночь нам не махнуть по одной, / Но сценарий (Брагинский, Рязанов) / Смотрим вместе со всею страной... / Смотрим вместе с конвоем и всею страной... Д.Д. Мария Степанова. Стихи и проза в одном томе
М.: Новое литературное обозрение, 2010. — 240 с. Книга представляет собой собрание «пространных» стихотворений Степановой, многие из которых уже, кажется, вошли в число современной классики. При этом становится видно, что поэт обращается к разным граням балладного жанра: от «Песен северных южан» и примыкающего к ним цикла «Другие», где традиция мистической баллады сталкивается с жестоким романсом, через «Физиологию и малую историю» и цикл «О», демонстрирующие «разбухание» лирических по существу текстов за счёт внесения в них дополнительных подробностей и побочных «квазисюжетных» линий, к монументальной двучастной «Прозе Ивана Сидорова», герои которой оказываются запертыми в сюрреалистичной «постмамлеевской» реальности.
...Говорят, как радио, подряд. / Вроде и негромко говорят, / только слышно в каждом волоске, / по домам, по улицам, везде. / И душа заходится в тоске, / Словно рыба на сковороде. («Вторая проза») Кирилл Корчагин Владимир Строчков. Пушкин пашет: Стихи
Таганрог: Нюанс, 2010. — 32 с. — (Специальная серия «32 полосы»). Новая книга известного московского поэта издана в экзотической серии, издаваемой Ростовским региональным отделением Союза российских писателей (к тому же и не в самом Ростове, а в районном Таганроге). В книге собраны стихи 2005-2010 гг. В рамках строчковской «полисемантики» принципиальным оказывается авторское манипулирование языковой тканью (а вовсе не следование за языком, постулированное Бродским), предстающей принципиальным полем многозначностей, каждая из которых, в идеале, должна быть актуализирована — последовательно или же одновременно: в этом смысле стихи Строчкова, по сути, оказываются проверкой языка на уровень его семантической насыщенности.
состоял в различных первичных ячейках / сотах семьях ульях муравьиных кучах / гнёздах норах лёжках логовах шайках / сам с собой боролся за звание лучших // старостой бывал ходил в вожатых / членом был советов дружин отрядов звеньев / занимался в группах кружках квадратах / лобзиком крестом хорового пенья // пентаграммах октябрят домах пионеров / стадионе юных пионеров и спортивных / секциях играл в баскетбол на нервах / принимал участие в разных коллективных // играх в клубах пыли командах сборных / посещал занятия сборы тренировки / баловался в классах курил в уборных / вырос умным сильным быстрым ловким // хитрым подлым подлым гад подонок Д.Д. Андрей Тавров. Часослов Ахашвероша: Книга стихотворений
М.: Русский Гулливер / Центр современной литературы, 2010. — 152 с. В стихах Андрея Таврова умерщвлённая реальность самым тщательным образом упакована в метафорическую многослойную обёртку. Чтобы добраться до содержимого, её надо медленно и бережно разворчивать слой за слоем. Обёртывание — один из древнейших видов искусства, восходящего к ритуальному декорированию смерти, к бальзамированию и заворачиванию в саван. Поэтому стихи Андрея Таврова, несомненно, инициированны эмпатией смерти.
Реальность настаёт вослед за смертью, / как заказ за официантом, / за мыслью — случайным, порой нелепым сгущением света, / это вы и назваете мировой игрой, реальностью, жизнью. / Но не только это... / Сначала мысль — искажённый свет, пустые хлопоты, / дева, забывшая, что она ищет, ящерица без хвоста, / ветер на пустыре, / квитанция об оплате — вот что лежит в основе. / И вы видите мысль — не реальность. И вы мыслите боль, / без которой себя бы не опознали, / потому что вы с нею срослись. / И вы мыслите смерть в обличии яхты, женского / или мальчишеского тела, косметики, власти, Кремля либо / Тауэра, счёта в банке, знакомства по Интернету, / ланчей, информации на ресепшн. / Без смерти своей вы тоже жить не хотите. Марк Шатуновский Поэзия Андрея Таврова не спрашивает читателя, согласен ли он с ней или нравится ли ему она. Перед этими стихами читатель чувствует себя как первокурсник перед пожилой, но остроумной и красивой профессоршей. Он ошеломлён ею, торопится вспомнить накануне вызубренное, что знает о поэзии и поэтах, но заваливает экзамен. «Ахашверош стоит как снег» и «Я был с вами. Мне было страшно». Поэтическое слово Таврова неизмеримо глубоко и вместе высоко, а это пугает читателя. Он чувствует себя вовлечённым в рискованный аттракцион и долгое время не может избавиться от ощущения розыгрыша: бисер, бивни, крылья ночной красавицы, мироносица в юбке от дольче-габбана, втулка мироздания, наконец. Однако на горизонте мира-аттракциона вдруг (как снег) возникает Ахашверош. И становится понятно, что игры-то и не было. Был экзамен, инициация, тренировка, учения. «Зима Ахашвероша» предваряет «Часослов». Предыдущая книга сосредоточила в себе все начатки того, что вполне проявится в последующей: искусная перенасыщенность образов, иероглифичность — и вместе с тем мягкость, пластичность стиховой плоти книги. «Зима» и «Часослов» — книжный диптих книг. Он звучит скорее траурно. Но в тризнах Таврова слышатся звуки битв; это тризны по воинам. Обе книги, сквозь которые проходит Ахашверош, населены героями. Живые переплетены с мёртвыми; времени больше нет. Книга-радуга после битвы.
Я не речь, говорит Ахашверош. / Я — баран. / Я нахожусь между тем, о чём говорю, и тем, / про что я молчу, — не просто в живой пустоте, / но в паузе, и это — чтобы воскресли и тело, и слово. Наталия Черных Борис Херсонский. Пока не стемнело: Стихотворения / Вступ. статья И. Роднянской
М.: Новое литературное обозрение, 2010. — 386 с. Стихи 2007-2009 годов, вошедшие в данный сборник, являют собой продолжение уже сложившихся поэтических стратегий Бориса Херсонского. Сохраняется циклическая организация текстов, к очень широкому спектру тематик и образных рядов добавляются новые элементы, но интонация остаётся знакомой — единый инвариант разлагается, как световой луч, на спектр вариаций. Каждое стихотворение от начала и до конца выдержано в определённой тональности, и разнообразие этих тональностей в едином организме книги — попытка ухватить всё происходящее, выявить историю изменения времени и пространства.
На доме напротив портреты висят, старея / с каждым праздником, фальшивит оркестр духовой. / Подтолкни время в спину — и оно побежит быстрее, / оставляя гул позади, как истребитель сверхзвуковой. Александра Володина Новая (и очень объёмная) книга поэта состоит из стихов 2007-2009 гг. и в полной мере представляет читателю его узнаваемую манеру, ориентированную на обнажение наиболее болезненных и неоднозначных общественных и индивидуальных травм. Конечно, по очевидной важности поднимаемых этических вопросов и «стабильности» производимой продукции Херсонского в полной мере можно считать одним из столпов российского поэтического мейнстрима. При этом стихотворения поэта обладают удивительной способностью вбирать практически все аспекты наблюдаемого мира; представляют собой своего рода проект по реконструкции действительности в текстовом пространстве и по этой причине часто неотличимы друг от друга, составляя как бы единый «сверхтекст», фрагменты которого, в принципе, взаимозаменяемы. Книга также снабжена прекрасными иллюстрациями украинского художника А. Ройтбурда.
Вроде все тут лишние — мы, а они — вдвойне, / чужаки скуластые, камзолы, кучерявые парики. / Вроде хочешь мира — значит, готовься к войне, / но к войне никто не готовится, а мириться нам не с руки. Кирилл Корчагин Олег Хлебников. Люди странной судьбы: Книга новых стихов
М.: Арт Хаус медиа, 2010. — 112 с. Сборник известного московского поэта включает тексты 2008-2009 гг. Поэзия Хлебникова подчёркнуто антиромантична, построена на углублённом переживании непреображённой реальности — при подразумеваемом уровне реальности преображённой. Прозаизация стиха у Хлебникова ненарочита, но последовательна.
... Мы — улей, муравейник, только хуже / организованы. Но смог я влезть — / и вдруг почувствовал: темно снаружи, / а здесь тепло, отдыхновенье здесь. / И парни гарные, и эти дурры / не задаются — в общем, все свои. / И даже свой, хотя в натуре / чечен. Но боги нас не зря свели / среди богооставленной земли. Чудь: Антология поэзии Вологодского края. XXI век / Ред. Н. Писарчик, В. Синицын (Останкович)
Вологда, 2010. — 448 с. Очень представительная антология поэзии Вологды и Вологодской области включает тексты 112 авторов, заведомо разноуровневых. Помимо чисто социологического интереса антология заметна и рядом ярких подборок, впрочем, вряд ли образующих «вологодскую поэтическую школу» в каком-либо ином аспекте, кроме чисто биографического (в этом смысле досадно отсутствие справок об авторах).
Девочки идут на лыжах, / мальчики — в военкомат, / белый дым летит пожиже, / серый — гуще во сто крат. / Серый топится соляркой, / как в потёмках, в том дыму / кочегары в кочегарках / курят серую махру... (Н. Сучкова) Игорь Шушарин. Определённо... Стансы & стакансы
СПб.: Красный матрос, 2010. — 64 с. Сборник иронических стихотворений петербургского поэта, продолжающего традицию Олега Григорьева, «митьков» и т.д. (в этом смысле место издания совсем не случайно). Книга представляет собой единое целое с иллюстрациями покойного художника Александра Железнякова.
С внешней стороны весь день лило. / С внутренней — всё опостылело. / Внешнее текло и барабанило. / А внутри — затихло. Устаканило. Д.Д. Дополнение: избранные сборники малой лирической прозы Анатолий Гаврилов. Берлинская флейта: Рассказы, повести
М.: КоЛибри, 2010. — 320 с. — (Уроки русского). В книгу классика новой русской прозы вошли его избранные тексты, написанные в 1980-2000-е годы. До появления недавней подборки в журнале «Знамя» Гаврилов числился по разряду замолчавших авторов: среди таких, например, Зуфар Гареев. Теперь, после выхода этой книги, у читателя появилась новая возможность ознакомится с творчеством выдающегося прозаика. Для текстов Гаврилова характерна ироническая работа с подтекстом и травестия основных психологических клише: подобная проза могла возникнуть после Платонова, Добычина, Джойса, Роб-Грийе и др. Бесспорно, в его текстах присутствует т.н. «чёрный юмор». Но, в отличие от авторов американского гротеска (в первую очередь здесь нужно упомянуть имя Дональда Бартельми), Гаврилов действительно сочувствует своим персонажам, но, что называется, ничем не может им помочь.
Посмотрев фильм-балет «Кармен-сюита» (постановка кубинского балетмейстера Алонсо, музыка Бизе-Щедрина), сцепщик вагонов станции Дебальцево Дудкин решил познакомиться с Майей Плисецкой.
Какими должны быть манеры, одежда, речь — проблем и вопросов перед поездкой в столицу было немало.
Дудкин волновался.
В поезде он так часто ходил курить, что проводница сказала:
— Ходит и ходит, бенера.
В Москве было сыро, холодно, срывался снег.
Плисецкой нигде не было, к вечеру Дудкин совсем позеленел, ночь провёл на вокзале, а утром уехал домой. Денис Ларионов По словам составителя серии, прозаика Олега Зоберна, в эту небольшую книжку вошло практически всё на данный момент написанное Анатолием Гавриловым. В таком случае эта книга является убедительным свидетельством того, что в современной литературе качество безусловно главнее количества. Эти рассказы и короткие повести крайне важны тем, что они напрямую соединяют с современностью оборванные в 1920-30-е гг. линии развития русской прозы. С одной стороны, у Гаврилова можно найти интонационные и тематические переклички с Евгением Замятиным, Леонидом Добычиным, Михаилом Зощенко и Андреем Платоновым. С другой стороны, отстранённые зарисовки, перечисления и констатации становятся в дальнейшем одним из основных приёмов Дмитрия Данилова и некоторых других современных писателей. Краткость, впрочем, не исключает разнообразия, так что практически любой читатель сможет найти в этой книге что-то интересное и близкое для себя.
В аппаратной двое: мастер и практикант. Мастер мечется между приборами и телефоном, нервничает, матерится, на ходу жуёт колбасу и пьёт кефир, а практикант робко сидит в углу за железным столом и старательно наблюдает за действиями мастера: ведь и он когда-нибудь станет мастером, будет иметь хорошую зарплату и рано, по льготному списку, уйдёт на пенсию... Дмитрий Данилов. Чёрный и зелёный: Повести, рассказы
М.: КоЛибри, 2010. — 320 с. — (Уроки русского). Книга избранной прозы включает практически всё лучшее, что выходило до сих пор у Дмитрия Данилова в небольших издательствах или печаталось в журналах. Повести «Чёрный и зелёный», «Дом десять», рассказы «Вечное возвращение», «Праздник труда в Троицке» и др. уже давно и вполне заслуженно пользуются вниманием тех читателей, которых не отпугивают отсутствие «положительного идеала» и свойственная Данилову мнимо безличная манера изложения. На самом деле, конечно же, в этой прозе есть и автор, и его особая индивидуальная точка зрения, и его собственная, хорошо разработанная поэтика. Более того, если читатель, привыкший к условному реализму советской литературы, заставит себя преодолеть невольное внутреннее сопротивление, возникающее при чтении этой прозы, он будет вознаграждён не только своеобразной магией звучания неторопливой авторской речи, но и совершенно новым взглядом на всё то, что его окружает. Во всём этом — в уличной суете, в переполненном людьми городском транспорте, в унылых окраинах большого города и заброшенных заводах — писатель умудряется находить какую-то особую красоту и несомненную экзистенциальную ценность. Внимание Данилова привлекает всё то, что люди совершают автоматически, — простые движения, обрывочные реплики, весь этот несколько комический абсурд повседневной жизни, о котором больше нельзя так подробно прочесть ни у кого из современных писателей.
На выходе из здания нужно совершить какой-нибудь ритуал, отметиться у дежурного в книге или, допустим, приложиться специальным пластиковым электронным пропуском к специальному считывающему электронному устройству, которое фиксирует время ухода с работы, чтобы сотрудники не уходили раньше времени, или просто показать пропуск охраннику, надо что-то такое обязательно сделать, потому что иначе ритуал ухода с работы окажется невыполненным, что это за уход с работы, если просто так взял и ушёл, нет, так нельзя, надо обязательно отметиться у дежурного, приложиться к считывающему устройству или показать пропуск, и на этом этап «уходить с работы» благополучно заканчивается. Анна Голубкова В литературной генеалогии Данилова — Леонид Добычин, авторы французского «нового романа» (А. Роб-Грийе и др.), Анатолий Гаврилов. Среди ближайших «родственников» в современной русской прозе — Сергей Соколовский («Утренние прогулки», «Фэст фуд») и — с неожиданной стороны — Александр Ильянен («И финн»). Герои Данилова обитают в мире повседневной бытовой отрешённости, где единственно возможным знаменателем жизни (позволяющим, собственно, отличить всё ещё живое от неживого) становится, как правило, физическое, транспортное перемещение субъекта по Москве или Подмосковью. Тугой циклический «ужас жизни» может быть ненадолго побеждён с помощью абсурдистского смеха (герой рассказа «Дом-музей» вдруг получает «тряпкой по морде») или же тотальной иронии («Праздник труда в Троицке»). Письмо Данилова — это письмо надежды, надежды на жизнь, которая наступит после всех физических перемещений, — чего, однако, никогда не случится («Вечное возвращение»). Заглавная повесть книги рассказывает об «определённом периоде» в жизни героя-повествователя, когда ему «пришлось торговать чаем, вразнос».
Им всем теперь надо ехать на метро. Из центра на окраину. С Пушкинской или Новокузнецкой на окраину. Или из приблизительно зоны третьего кольца через центр на окраину. Или с уровня примерно Калужской или Тимирязевской или Университета через центр на окраину. Или с одной окраины через центр на другую окраину.
И они едут. «Едут домой». Станислав Снытко Дан Маркович. Кукисы
М.: Э.РА; Летний сад, 2010. — 141 с. Сборник малой прозы писателя и художника, живущего в подмосковном Пущино. Дан Маркович сам говорил о своём методе: «Я люблю писать небольшие вещи, очень короткие рассказы, прозу, в которой главное — звук и ритмический рисунок, скольжение по ассоциациям. Иногда они на грани "стихотворений в прозе". Грань эту я, однако, не перехожу, и стихов не пишу, меня больше привлекают скрытые ритмы прозы». Несмотря на написанные им роман, повести, рассказы, именно миниатюры наиболее близки импрессионистическому свойству поэтики Марковича (проявленному не только в текстах, но и в изобразительных работах). В жанровом отношении книга разнообразна, включая и зарисовки или этюды, и притчи, и мимолётные рассуждения, и микроповествования автобиографического характера.
Ольга, моя соседка, целыми днями одиноким и больным людям помогает. Недавно встретил её, тащит какие-то тюки своим старухам. Спрашивает, сколько за электричество плачу. Я сказал, она обрадовалась:
— Немного. Это Бог для людей электричество ворует.
— Зачем воровать, лучше бы дешевле сделал.
— Не может. Власти не имеет. Но помогает людям — ворует понемножку. Д.Д.
|
