2009-й Пока доллар не грянет, евро не перекрестится, сорван вентиль в Иране, северокорейская околесица переносится как свинячий грипп, небесные колесницы RIP. Слишком часто: «покойся с миром» — стали мой вздох и всхлип. Ирак оголился. Знаем, что он не дама, но панцирь прилипший как платье сорвал Обама. В чёрном теле с прорезями для глаз держат женщин — Майкл Джексон принял ислам как раз, умер отбеленным и искромсанным. В нулевых — удалённые даты, искромётными были восьмидесятые, теперь Мэдоффу-моське-мошеннику полтораста лет жизни назначил суд, дав по ошейнику. А исламские провода ползут, подключаясь к приборам. Мир не знает, в котором вместо сердца — жуть, мегагерц стучит мегабайт в секунду, не даёт уснуть. анатомическое
Русские анатомически отличаются от других народов. Вместо сердца негодовательная железа качает кровь из оббитых колен в возмущённый разум. Вместо мозгов — декодер: важная информация шифруется как пурга, он её считывает разом, ему что правда, что ложь, но за конспирологическую железу не трожь: выделяет секрет, отпугивающий врага, перегар, сиречь железы внутренней секреции преобразуют спирт в желчь, желчь в речь, её коротит железа предстательная перед священным. Почему железа? Мы железные потому что, но у нас есть органы, просто органы, не ваше дело, чем они занимаются. атональный плач над гробом века
Век двадцатый, первый без молитв, сам-творец и сам собой разобран, атомы пластмассовы, no problem, это лего, а не монолит. Суть в конструкции — во рву некошеном всё лежит и смотрит как живая, на экране, записью скрывая трын-траву от пристального коршуна. И тогда кирдык спешит на помощь, чтоб на дыбе не держали в коме — выполовшую себя из комьев глины — душу, но она не овощ и не век, в его рубцах и стразах от ранений, вольных и невольных, в клиниках пластических и в войнах, но такая ж — в синяках и язвах, и пока пыльцой с небес отмеренной — глаз павлиний, махаон, капустница — не присыплется, не зарубцуется, — жить душе в родимом красном тереме. Очень странный инструмент кирдык, кажется похожим на косу горизонта, солнце — на весу, там орбита, мы живём впритык. * * *
Такое впечатление про воздух, весенний, с жёлтым бочком — саднящее, будто он поцарапан, как коленка в детстве, целлулоидная плёнка с призраками. Что-то недосовершилось, молекулы бродят выжидающе, пинают пивные банки, толкают в метро, сёстры злобность и тупость набухают, не лопаясь. Газированный воздух щёлкает пузырьками телефонных сот, глазков видеокамер, бензоловых колец с отливом — кристаллическую решётку перекосило, и воздух заклинило, хоть этого и не видно, но как-то всё наперекосяк. * * *
Воздуха нет — это моё дыхание, заполоняющее собой щели в городе: между домами, шкафами, винтажными кренделями, мистически размножающаяся материя — из любого угла толпой надвигаются книжки, кру́жки, флэшки, наушники, друг на дружке, окаменевшие горечи, остекленевший елей, океаном надаренные ракушки. Тараканы пропали — бессмертные вещи опустились до мизерных их щелей и повыдернули окаянных, как клещи. У подножия океана дыхание огибает редкую здесь предметность: буйки, маяки, пляжный этнос — модели людей, в них подышишь, рот в рот — запульсирует альтер-эго, и модель оживёт. Но недолго быть им одушевлёнными мной — телега или там пароход их увозит на склад, туда им дорога, где они хранятся. Дыханию одиноко, затаилось, будто его не любят, — ветер, воздух зашевелился и стал заметен. Волны гарцуют, показывают крупы, зубы оскалены — оседлать как виндсерф, запихнуть океаний нерв пенными языками обратно, в плоский экран, сжав дыхание до причастия, удержать наводнение части речи, сжимающейся в стихотворение. О книгах
Книги — боги, как взрослые, только обнимают целиком, заглатывая внутрь, — приёмные родители, это они соблазнили меня присоединиться к истории он-лайн. История располагалась на далёком необитаемом острове, и вот ухти-тухти, и винни-пух, и карлсон-вентилятор, в синем небе звёзды блещут, в синем море волны плещут, бочка по морю плывёт, а в ней политзэк Гвидон — это моя популяция, моя племенная наколка. С каждой книжкой экзотический остров плодился и размножался. По ступенькам букв, на самокате слов, со списком кораблей, с песнями чаек, под конвоем щучек, по их велению, по моему хотению я добралась до суши, где возмужавшие книги стали прелюбодеями на ночь и гаремом навсегда. Как они превратились в беспризорных детей, которые подлетают на улице и просят милостыню? Да это просто животные, забираются в дом, ложатся друг на друга штабелями, каждый день приводят собратьев. Убивать их как насекомых пока не поднимается рука. онтологическое
Бог дал моря, леса — человек сделал корабль, лодку, белые паруса. Бог дал речку, берег, первый дом сложил — человек в пещере свет зажёг, обжил: разрисовал графитом и кармином свод. И кувшин с корытом, и водопровод изобрёл великий Чел — всё по уму, но на самом пике угодил в тюрьму. Он торчит в ловушке: жить нельзя в собой созданной игрушке, нужен мир другой, потому Бог создал не себе, а нам этот вот, подзвёздный. Он следит, он там, он ещё поможет, но уже не так, как когда дал дождик ну и — свой контакт.
|