Лошадиная голова Моя бабушка, Марфа Александровна, рассказывала нам, своим внукам, такие сказки, которых потом я никогда и нигде не слышал и не читал. В её сказках действовали персонажи, которые запоминались навсегда. Сюжеты сказок были просты, конкретны и ужасающи.
Наслушавшись этих сказок, мы шли в жизнь на Холмы.
Там было ветрено, пустынно, бежали низкие облака. Попадая в любую ложбину между Холмов, ты каждый раз попадал в иной мир с незнакомым ручьём и с травой, с новыми запахами и неизведанной никогда ранее землёй, со своими животными и птицами. Выходя на вершину любого из Холмов, ты каждый раз вокруг обозревал иную вселенную, ибо они менялись вокруг тебя не от понедельника к понедельнику, но просто от спуска к подъёму. Иногда вселенные повторялись, иногда нет. Мы шли по Холмам, и бабушкины сказки становились нашей жизнью, и неразрывны с нею по сей день.
Катилась по дороге Лошадиная Голова. Ушами по земле хлопала. И прикатилась она к избе номер восемь по проспекту композитора Огинского, к девочке Маше, которая на ту беду оказалась дома. Тук, тук — постучалась лошадиная голова в окна к Маше.
— Кто там?
— Открывай, Машутка, — сказала голова, — накорми меня борщом и мясом, а я за это службу тебе сослужу.
— Я не открываю дверь незнакомым головам, — отвечает Маша, а сама дрожит, как осиновый лист.
— Открывай, сучка, — закричала голова лошади, — это я, твоя учительница физики! Я пришла к тебе в дом поговорить о твоей успеваемости! Дай мне сюда твою мать и твоего отца! Я им всё расскажу о тебе, я им открою глаза на педагогику средних классов.
— Моя мама ушла на кладбище бабушку проведать, а папа к двери подходит только с топором, потому что пьёт всю неделю. Но если ты хочешь, голова, я могу его разбудить и позвать сюда к двери. Но боюсь, что тогда тебе не придётся больше катиться от домика к домику и хлопать ушами по пыльной поселковой дороге, не придётся также носить синие махровые юбки и жакетки с огромными синими якорьками на плоском животе, чёрные массивные туфли, мохнатые усы, огромные брови, глаза иезуита-извращенца и бородишку на манер шевалье Арамиса. Да, голова, боюсь, что тебе не придётся уже всего этого делать, потому что топор отца моего быстр, как мысль, отточенная бритвой Оккама.
— О чём ты, девочка? Я не голова, тем более не лошадиная, я твоя учительница Татьяна Гавриловна, тук-тук, девочка, открой своей Татьяне, без сомнения, Гавриловне. Мы повторим с тобой десятичные брови, побреем бороду, опохмелим Оккама. А что, кстати, делает на кладбище твоя бабушка?
— Моя бабушка? Моя бабушка там спит, чтобы стать через сто лет бабочкой. Чёрной бабочкой украинских степей. Бабочкой наказания и бабочкой поощрения. Такой бабочкой, которая и не снилась сотрудникам Smithsonian Tropical Research Institute.
— Странные у тебя какие-то родственники, — говорит голова, — согласись, девочка.
— Ну почему же. Нормальные. Так папу позвать?
— Нет, нет, пожалуй, пойду я тогда, Машенька, вероятно.
— Идите, Татьяна, тем более Гавриловна, идите. Только не наткнитесь на молочницу, что на пустыре молоком торгует. Идите вдоль дороги к троллейбусной остановке и не оглядывайтесь.
На молочницу действительно лучше было не натыкаться никому. Хотя, пожалуй, это было и невозможно.
На Четверговом пустыре и в самом деле стояла жёлтая проржавевшая до дна бочка, — бочка с еле видимыми буквами на боку: «Молоко». С краником в торце, со специальным люком сверху для наливания молока или чего угодно, а также для запихивания внутрь запоздалых уставших ночных прохожих, для закидывания внутрь маленьких беспомощных кошечек и собачек, мальчиков и девочек, для наливания в неё горящей смолы и пластмассы, фосфора, серы, извести, для прочих разнообразных детских и взрослых игр. Возле бочки, особенно в непогоды, в гром, молнию, в дождь тихий и дождь ужасающе громкий, в град и тяжёлый мохнатый снег появлялась никому не ведомая молочница. Была она в тулупчике, в жёлтой грязной юбке, в кулачке замусоленный советский рубль и мелочёвка какая-то. И если ты подходил близко к ней, она открывала свой ужасающий краник и молоко, несуществующее пенное молоко, растворяющее твоё хрупкое «я», начинало литься оттуда белёсой рекой, смешиваясь с грязью и с травой, с лужами и деревьями, с бархатной окаёмкой твоих снов и туманных детских провалов, с поллюциями и галлюцинациями, с полынью и полыньёй, с коньками и сыром, с Амстердамом и песней о вещем Олеге, а также с шумом ноября за окнами спальни, когда стучит и стучит, а постель такая тёплая, и ужас там, внутри осени, всё-таки не может пробраться сюда в комнату, но сон, твой сон всё-таки не будет полным, если где-нибудь там тебе не приснится Четверговый пустырь...
Так хорошо, когда идёт дождь.
Дефект масс
Дефектом масс в физике элементарных частиц называется разность между массой покоя ядра изотопа и суммой масс покоя составляющих его нуклонов.
Обозначается вся эта петрушка как Δm, где Δ — это Детство, а m, соответственно, — memory, то есть, память. Что ещё?
Эйнштейн считал, что дефект масс и энергия связи нуклонов идентичны, поэтому у нас есть ещё такая немудрящая формула — ΔE = Δmc2 , где с, ядрёна вошь, не что иное, как скорость света в вакууме.
А что такое вакуум — не знает никто.
Поль Дирак называл его кипящим. И это мне, пожалуй, нравится. Вакуум, кипящий, как мозг. Как бронепоезд или крейсер. Стригущий, Блестящий, Летящий.
Нас было три друга. Как у Дюма. «Четыре, — скажет читатель, — там был ещё Д'Артаньян», — и я соглашусь. Но в том-то и дело, что физически нас было три, а по сути четыре.
Д'Артаньяном был по очереди каждый из нас, одновременно продолжая пребывать и кем-нибудь другим из мушкетёров. Ну, допустим, я Портос. Но сегодня моя очередь быть Д'Артаньяном. Я был Портосом, который иногда что-нибудь говорил или делал в качестве Д'Артаньяна, а потом снова быстро становился Портосом и игра шла дальше.
Более того, когда мы были вместе, каждый из нас был, прежде всего, кем-то одним, ну Портосом, пускай. А вот когда мы прощались вечером под крики: «Саша, домой! Вася, домой!» — под звёздной россыпью, продрогшие и счастливые, и шли действительно домой, то каждый из нас, безусловно, шёл домой в той же самой степени Д'Артаньяном, как и тем другим мушкетёром, которым он был весь день по преимуществу.
Я понимаю, что на словах всё это выглядит мудрёно. Но, поверьте, на деле всё было очень просто. Когда мы играли днём, то нас было три мушкетёра, с гасконцем — четыре, а когда расставались и шли домой, нас было шесть. Атос, Портос, Арамис и ровно три Д'Артаньяна.
И утром, ранним утром в субботу, когда не надо было идти в школу и мы шли встречаться друг с другом, нас было шестеро. Но стоило только нам встретиться, как нас тут же становилось три и один. Если же случалось, что тот, кому надо быть Д. Артаньяном, заболевал, то опять же мы лишались не одного, а сразу двоих.
Потом, когда игры наши закончились совсем, нас по отдельности уже никогда не было просто три мальчика. Всегда потом было больше или меньше.
Сначала женился Арамис, потом умер Портос, потом у Д'Артаньяна родился сын.
Я приехал как-то на посёлок. Шёл дождь. Улицы наши изменились мало. Посёлок — существо консервативное. Даже если появляется новый дом, исчезает старый магазин или внезапно асфальтируют какую-нибудь дорогу, то это ничего уже не меняет.
Я шёл под дождиком, глазел в тёмные окна домов, прислушивался к запахам оживающей после зимы сирени и черёмухи, радовался птицам, которые пели, несмотря на дождь, и думал: в том, что есть, уже ничего изменить нельзя, сколько ни отнимай, сколько ни достраивай... Танго с медведем У каждого в детстве был медведь. Свой личный медведь. Маленький эрзац теплоты и родительского присутствия. Был он и у Зябко. И вот чёрными ночами, покрытыми глубокими общечеловеческими сновидениями, маленький Зябко брал медведя и, выбравшись из постели, шёл с ним в сад. Малина, звёзды, тёплый ночной ветер. Можно было сесть на каменном порожке дома и смотреть в вечность, удерживая своего одинокого друга от слёз, забвения, лунатических припадков и прочих глупостей. Иногда же мальчик должен был идти. Он видел перед своими широко открытыми глазами какой-то другой мир и шёл по невидимым дорогам. Как удивительно, что они топографически совпадали с реальными. Не чудо ли? Та дорога, по которой шёл маленький Зябко, была красной, как шёлк, как лава, текущая с горы. Такой чудный цвет был у дороги, какой он увидит в реальности только годы и годы спустя. Дорога извивалась и вела, внутри этого сна звучала музыка, похожая на танго, чёрно-красное вкрадчивое танго, от которого Зябко вставал со своей постельки и шёл из комнаты в комнату, в проём двери и дальше.
И как-то Зябко, маленький лунатик Токородзавы, вышел ночью, обняв медведя левой рукой. Родители спали. Вообще все спали. Вероятно, прилёг спать и его медведь. Встал за узенькой спиной четырёхлетнего человека Ангел Хранитель. Открылась дверь, красно-чёрная дорога легла под ноги и чётко совпала, как по сетке абсцисс и ординат, с тропами окружающего пространства. Был август. Шёл дождь. На посёлке было ветрено. Музыка звучала ровно, не приближаясь и не удаляясь. Зябко шёл босиком в тихом поселковом тёплом пространстве, шёл ровно, чуть улыбаясь. Потому что ему было хорошо, ему было интересно идти, тревожно, но интересно. И так он шёл, долго-долго шёл. И всё ему что-то снилось на длинной красной дороге без конца и начала, что-то казалось, мерещилось, закручивалось и выпрямлялось.
А потом не понять что случилось, и Зябко внезапно осознал, что ему сорок лет, идёт снег, что́ я говорю, идёт, — валит снег, он в потрёпанном пальто и лёгких не по сезону туфлях чешет по первой линии с цветами и плюшевым медведем в руках. На медведе висит ценник, а цветы — типичные европейские розы с длинными ножками, перевязанные широкой зелёной лентой. Да что же это такое, ошеломлённо думал Зябко, осматривая растение в одной руке и зверя в другой.
Роза, род женский, шептали его губы, розан, напротив, мужской; куст и цветок Rosa, южн. рожа, зап. ружа. Дикая роза, шиповник; садовая, центифолия, махровая. Китайская роза, Hybiscus. Садовых и горшечных роз, ядрёна вошь, разведено уходом бесчисленное число пород.
Нет, что же это такое, Господи! Мама! Роза, розет, розетка, мелкий алмаз плоской с исподу грани. || Розет, растен. Reseda luteola, желтуха, церва, вау, красильная резеда. || Розетка, всякая прикраса, резная или лепная, в виде цветка розы. Альпийская розочка, розанчик, цветок, похожий на розу и растущий на снежных пределах Альп. Розановка ж. водочная настойка на розовых лепестках. Розовый, к розе относящ. Розовая водка. Розовое масло, эфирное, летучее, из роз. Розовое платье, цвета алых роз. Розовая лошадь.
Какая, на хрен, лошадь, что происходит? Это такая лошадь, о которой можно сказать, что она светло-железистая с медным отливом.
Взгляд Зябко остановился на здании Театра оперы и балета. Давали «Травиату». Облепленная белыми густыми мухами, возле театра стояла публика, качалась, как кисель, переминалась с ноги на ногу, курила, гудела слегка. Сборище пчёл мохнатых. Пчёлы медленно засовывались в улик. Сквозь снег рядом с театром просматривалась золочёная фигура певца и кумира. Это ты, ты во всём виноват, хотелось Зябко бросить в лицо скульптуре незаслуженный упрёк, но он сдержался. А ты что, обратил он свой взор в сторону медведя. Что ты? Мохнатая морда застыла в грустной меланхоличной улыбке, плюшевая Джоконда. Ursus, сам себе ответил Зябко, род хищн. млекопитающих, во всех странах за исключением Африки и Австралии, белый (Thalassarctos s. Ursus maritimus) в полярных морях, тюленями и рыбою; чёрный (U. americanus), мех, в сев. части Сев. Америки; гризли — крупный зверюга Скалистых гор; бурый (U. arctos), Сибирия, Скандинавия, Карпаты и Балканы; медведь-губач — горы Ост-Индии и Цейлона. Имеет длинные хоботообразные губы. Какой ужас, млять, какой ужас. Длинные хоботообразные. Но хорошо, далее, медведь — биржевой спекулянт, играющий на понижение цен...
Это к делу не идёт. Итак, распадаются на 2 группы: 1) настоящих медведей (Ursina) с единственным родом Ursus и 2) подмедведи (Subursina), небольшие животные с длинным хвостом: панда, бинтуронг, кинкажу, носуха (коати), еноты. Я умру, мама. Подмедведи. Подлоси, засобаки, передзайцы, надгуси, вместодятлы.
Присев на заснеженную скамейку, Зябко закурил и красными воспалёнными глазами попытался нащупать логику. Кинкажу, млять, бинтуронги. Мама! — снова в отчаянии позвал он. — Где? Где я, мама? И сам себе ответил: МΆМА, левый приток р. Витим (Бурятия и Иркутская обл.). Берёт начало двумя истоками — Левая Мама и Правая Мама на сев. склонах Верхнеангарского хр. Длина 406 км (от истока Левая Мама). Питание преимущественно дождевое. Половодье с мая по сентябрь. Замерзает в октябре, вскрывается в мае.
Я схожу с ума, сказал себе Зябко, встал и побежал. Судоходна на 110 км от устья, монотонно простучало у него в голове.
Ворвавшись в толпу гуляющих, он стремительно миновал водовороты и течения на бульваре и уже через пять-десять минут был в новом книжном магазине. Поздоровавшись, сразу направился к нужным полкам. Достав Даля, молниеносно нашёл:
«МАМА ж. маменька, мамонька, -мочка, матушка, родительница: мамуня, мамуся южн. зап. мамусь или мамысь костр. || Мама или мамка, мамушка (местами употреб. вм. мать), кормилица, женщина, кормящая грудью не своё дитя; || старшая няня, род надзирательницы при малых детях. Вырастешь велик, будешь в золоте ходить, нянюшек и мамушек в бархате водить (колыбельная песня). Мамка не матка.
В магазине было тихо и тепло. С роз и медведя на пол капали крупные серые капли. Уродила мама, что не примает и яма! Извините, мы закрываемся. Вы не могли бы. Да, конечно. А вы не подскажете, какой у нас год? Искал дед маму, да и попал в яму. Такой-то, ха-ха, совсем заработались в своём издательстве. В издательстве? Ну конечно, в издательстве. Вы же такой-то такой-то? Вероятно. Да что вы, вероятно! Совершенно точно! Я же вас знаю, мы у вас книги на магазин закупали. Помните? Я Лариса Дмитриевна, а это моя бухгалтер Валя. Здравствуйте, Валя. Здравствуйте, Зябко. А вы, вероятно, на праздник? На праздник? Какой праздник? Боже упаси! А кому же тогда медведь и розы? Жене? Какой жене? Что вы врёте, нет у меня никакой жены. Не может быть. Себе я купил и розы, и медведя. Я сейчас дочитаю эту словарную статью, «мама и медведи» называется. У Даля. Даль очень силён был в определённых вопросах естествознания. И всего доброго, Лариса Дмитриевна. И вам, Валя, тоже всего скажу добрейшего. Ха-ха. Какой вы смешной, Зябко. Действительно, умора. Сам на себя не налюбуюсь. Да вы Нарцисс, Зябко. Давайте без новых слов обойдёмся, Валечка. Сегодня Нарцисс уже не пойдёт. (Narcissus), род растений из семейства амариллисовых. Не пойдёт. Право слово, хватит на сегодня же с меня роз и медведя. (Пес. Пес. II, 1, Исайи XXXV, 1) — луковичное благовонное растение, наподобие тюльпана, из семейства амариллисовых, растущее большей частью дико в Западной Европе и в Малой Азии. В древние...
Вот умора, Зябко. Вы, Зябко, умора.
Да, я умора. Теперь можно я дочитаю до конца?
Мамин, маменькин, мамочкин, мамунин, мамусин, материн, моей матери принадлежащ. Мамкин, мамушкин, кормилицын. Мамич м. мамична ж. сын и дочь мамки, молочные брат или сестра питомцу. Казанцы выдали двух мамичей царя Едигера. Мамочка (южн.), говор. ласково вм. милая моя, голубушка сударыня. Мамоха, мамошка, любовница».
Кто такой, млять, этот Едигер? Придётся искать. Ну, вот и всё. Любовница. Видите, я дочитал. Всё, я уже ухожу.
...времена он украшал собой поля палестинские и долину Саронскую. Я нарцисс Саронский, лилия долин, говорит о себе Таинственный Жених в кн. Песн. Песней (II, 1). Нарциссы и доселе ещё встречаются в обилии на долине Саронской и в Египте. Надо разобраться с медведем и розами. Да теперь ещё и с Нарциссом. Вы такой смешной. А все редакторы такие. Да? Точно такие, точно. У нас был редактор, до меня работал, был вылитый Луи де Фюнес. Вы-ли-тый. Представьте, Валечка, Луи де Фюнес. Выпал с двенадцатого этажа вот в такую же снежную осень. Любовь? Какая любовь, Валечка, какая любовь. Вы тут, я погляжу, книжек перечитали. Совершенно нечаянно. Полез пьяным под Новый год на окно самодельные снежинки вешать из бумаги. Самодельные снежинки. Какой ужас. Да, я тоже так считаю. Искусственный снег — это пошло... Сурчины «Куды, бывало, ни взглянешь, везде по сурчинам сидят они на задних лапках, как медвежата, и громким свистом перекликаются между собою», — писал Аксаков, живший в Бугурусланском уезде Оренбургской губернии в самой гуще живого русскоязычного поселения байбаков. На Украине проживают в нескольких обособленных очагах.
Национальный банк выпустил золотую монету массой 1,24 грамма, на которой этот миловидный зверь изображён в состоянии эрекции.
С утра было пасмурно, однако в тот момент, когда старший научный сотрудник Харьковского национального университета Виктор Токарский вынул байбака из его домика, выглянуло солнце, и байбак Тимка увидел свою тень, сообщает proUA.com
Млять, сказал заспанный Marmota bobak, що вам треба. Відчепіться від мене, сцукі, педерасти довбані, я двісті років тут спав і ще спати буду.
Ни фига, говорят журналисты, мы из самой Токородзавы к тебе приехали, а ты выделываешься. Ну, ладно, говорит сурок, записывайте.
В доме сурок ведёт себя как ребёнок. Он капризен, лезет в постель к хозяевам, ночью гадит на хозяйку, в одиночестве же хиреет. Часто в органы внутренних дел обращаются люди, доверившие байбаку свои банковские реквизиты.
Их излюбленными растениями являются дикий овёс (Avena sativa), пырей (Agropyrum cristatum), цикорий (Cichorium intybus), клевер (Trifolium repens) и полевой вьюнок (Convolvulus arvensis); обычно не пьёт, довольствуясь утренней росой и маковой соломкой. Потребляет саранчовых, моллюсков, крабы, гусениц, муравьиных куколок, кукушек и мелких зайцев. Запасов на зиму не делает. На какой, собственно, куй, если он всё равно спит.
Посмотрел я на свою тень и вижу, что современная политическая картина мира долго не протянет. Поэтому в настоящее время мы должны показать всему миру, что Украина — страна с большими амбициями. Мы должны жить, как повстанцы, и бороться без надежды победить! Готовьте схроны, братья, покупайте евро. Из зимней спячки байбаки выходят в конце февраля — начале марта. Главным сигналом опасности является не столько свист, сколько вид бегущего иностранного солдата. Передвигаются сурки в природе двумя способами: шагом и галопом, как, собственно, и лошади.
Тимофей замолчал, почесал промежность дулом револьвера и поблагодарил присутствующих за внимание. Охренеть, сказала старший научный сотрудник Варя и сомлела. Журналисты задумчиво выпили водки, собрались и уехали.
Groundhog day ежегодно отмечается 2 февраля в штате Пенсильвания, США, но, по словам одного из преподавателей Харьковской государственной академии культуры, на Слобожанщине обычай прогнозировать приход весны с помощью байбаков существовал ещё до появления на территории Северной Америки млекопитающих. Суть праздника заключается в следующем. Однажды случилось ведущему телевизионного прогноза погоды канала приехать к нам в село. Тут снегопад. Выпил, покушал. С утра похмелье. Выпил, покушал. Десятый год участковым у нас работает.
Вечерняя Токородзава. Украина — родина футбола и сурков.
В некоторых домах байбаков держат в качестве добровольных охранников. Не брезгуют этим и частные фирмы. Расскажите, как было дело? Дело было так. Сплю я. Слышу свист во сне. Думаю — вьюга. Дальше сплю. Снова свист. Снова — вьюга. Потом выстрел, выстрел, свист, выстрел, свист, выстрел, свист, выстрел. Думаю, да что там такое? Выхожу — мой Иван, так зовут сурка, двух грабителей застрелил из помпового ружья и стоит себе посреди сугробов насвистывает. Я ему говорю, Иван Михайлович, неужели надо сразу стрелять? Неужели нельзя было как-то договориться? А чего тут договариваться, это же иностранные журналюги, шпионы, мать их. Не дрейфь, скажем, что их волкли подрали. Какие такие волкли? Да ты же лыка не вяжешь, волкли! Ты же пьяный снова за оружие берёшься! Ничего не пьяный. Звери такие. Типа упырей. Волкли и зайкли. А что вы хотите. Пограничные районы.
Любовь населения к суркам? Копчёный — исключительно. Вкусовые качества? А на кой тебе? Не шоколад, поди. Главное в нём, что он стоит. Стоит и стоит, прищурившись, как каменная баба, стоит и смотрит вдаль. Думает. О чём?
Что можете сказать в этот праздник телезрителям нашего канала как участковый? Вышел ли он из домика, увидел ли он солнышко, заметил ли он тень? Какой Лион? Что значит какой? А профессиональный убийца, не знающий пощады и жалости, который ловко знакомится со своей малолетней соседкой Матильдой? Точно, точно. Они ещё везде с фикусом ходили. Уж лучше бы сурка себе завели. Что фикус? А так бы был савояр и красавец. Лион-2. Беспощадный и прыгучий, чующий наркотики и их незаконный оборот, сурок-таможенник и политик, порядочный сурок-полицейский, верный любовник, надёжный партнёр, прекрасная мать, здоровый отец, добрый учитель, честный вменяемый президент. Чтобы в стареньком фартуке, пахнущем яблочным пирогом, на ходу вытирая мохнатые тёплые лапы свои, приходил по вечерам, включал светильник у кровати, гладил по голове, говорил: спи, спи, Зябко, спи. Это не я всё прожил, это не я. Я ничего из этого не помню. Ну, хорошо, хорошо, конечно, не ты. Спи. Всё будет хорошо. Всё-всё? Всё-всё, белым, белым будет снег, серым, серым будет свет, и Мартина по-прежнему, Зябко, будет прясть ниточку льняную. Не хочу песенку, Тоторо, хочу сказку. Хорошо, дорогой. Будет тебе и сказка. Огниво Всё, что было тогда, существует где-то. Теряя в своей осязаемости, прошлое всё более есть. В украинском колорите этого слова. Воно Є [vono je]; (оно есть; it is; es ist). И как же мне нравится это самое лирически протяжное Є. Чем меньше его помнят, тем более оно расцветает. Расцветает, как сирень, весь куст, внезапно. Ах! И Є — es ist — укрепляется в себе самом на границе бытия и небытия. С высоты лет всё это похоже на облитое оловом фигурное печенье. Там ходят те фигуры. В длинных университетских коридорах запах специфической пыли. Ровный гул, гудящая тишина времени, прерывающаяся хлопками дверей. Их открывают студенты, которые запоздали. Поздние студенты пришли, открыли дверь. Извините, можно войти. Да, садитесь на место, вечно вы опаздываете. А мы поздние студенты. А дверь в это время, ведо́мая сквозняком, с радостным хлопком — бох, стреляет. У нас сегодня глагол быть. Кто может рассказать, что он значит? Я могу. Говорите. Я лучше прочту. Прочтите. У Даля. Хорошо. Пусть у Даля. Итак, что там у Даля. Вот что у него. Простись со мной, Мария,
Остаться не вели.
Простись со мной, Мария,
О дай мне уйти, Мария,
Не то я умру от любви. Очень хорошо, мне припоминается похожая история. У нас на курсе в одна тысяча девятьсот двадцать четвёртом в Калуге училась одна женская особь с васильковыми мохнатыми глазами. Это было нечто, доложу я вам... Но, позвольте, где тут глагол быть? Он подразумевается. Нет, так не пойдёт. Хорошо, я ещё раз попробую. Снова Даль. Давайте, давайте. Я Вас любил, любовь ещё быть может. Вот тут есть нужный нам глагол, но позвольте, это не Даль. Даль, не извольте сомневаться. Он прекрасно пел эту песню. Да? Совершенно не уверен, что это песня. Скорее даже напротив. Не могли бы вы подобрать нам что-нибудь ещё? Отчего же.
Собака сейчас же за дверь, и не успел солдат опомниться, как она явилась с принцессой. Принцесса сидела у собаки на спине и спала. Она была чудо как хороша; всякий сразу бы увидел, что это настоящая принцесса, и солдат не утерпел и поцеловал её, — он ведь был бравый воин, настоящий солдат.
Да, здесь имеется прошедшее время требуемого глагола, но при чём тут собака, всё прочее и Даль? Но позвольте, профессор, как же. Именно Даль и был тем, кто не успел опомниться. Вы думаете? Несомненно, я в своём детстве неоднократно сталкивался с этим фактом. Было добро, да давно; опять будет, да уж нас не будет. Хорошо, хорошо, студент, очевидно, нам следует уточнить что-то. Мне нужен Даль, писавший слова в словари. (1801-1872), русский прозаик, лексикограф, этнограф. 22 ноября 1801 в м. Лугань, ныне Украина. Отец — врач, выходец из Дании, богословие, древние и новые языки. Мать — немка, пять языков. Незадолго до смерти из лютеранства в православие.
Ах, этот, надо было вам мне так и сказать с самого начала. Но нам неудобно же его тут цитировать, профессор. Почему? Ну как, он же был антисемит. С чего вы взяли? Да с того. Все знают об этом. Неужели, странно. У меня за годы профессорской деятельности, знаете, сложился совсем другой образ этого человека. И у него так хорошо представлен нужный нам глагол. Да вот, пожалуйста, я могу припомнить самое начало: бывать, быть, бывывать; существовать, обретаться, находиться где, присутствовать; || случаться, делаться, становиться; || иметь, говоря о свойстве, качестве или состоянии; || приходить, навещать. Самостоятельное значение глаголов этих выражает: присутствие, наличность; вспомогательное значение зависит от другого глагола и весьма близко к глаголу стать. Глагол быть часто только подразумевается. Бог был, есть и будет вечно. Как (что) будет, так (то) и будет. Была не была — катай с плеча. Будет и наша правда, да нас тогда не будет. На свете всяко бывает, и то бывает, что ничего не бывает. Не на то пьёт казак, что есть, а на то, что будет. Ещё и то будет, что и нас не будет. Кто больше бывал, тому и книги в руки. Ешьте, дорогие гости: всё одно будет (т. е. надо) собакам выкинуть. Не было ль тут солдата?
Довольно, достаточно. Вот вы, Мэй, ответьте на поставленный тут вопрос. Какой вопрос? Предыдущий студент, повторите прозвучавший вопрос. Прозвучало несколько вопросов, профессор, но Мэй имеет смысл отвечать только на последний: Не было ль тут солдата?
Совершенно верно. Давайте мы с вами ответим на этот вопрос. Итак, не было ли тут солдата? Что может мне сказать аудитория?
Был солдат, пан профессор, молоденький солдат, йшов з москалів до неньки, рідної неньки, до нашої Токородзави, на славетний Кальміюс.
Шёл солдат по дороге: раз-два! раз-два! Ранец за спиной, сабля на боку; он шёл домой с войны. На дороге встретилась ему старая ведьма — безобразная, противная: нижняя губа висела у неё до самой груди.
Здравствуй, дружок, сказала немолодая уже, но ещё очень привлекательная женщина сиплым от курения крепких сигарет «Голуаз» голосом, здравствуй, солдатик, Даль мой ненаглядный. Расскажи-ка мне, где ты служил, что поделывал. А что поделывал, говорит солдат, саблю точил до полного изнеможения, мух ловил, за мамкой скучал. Всю службу мечтал сесть и спокойно самостоятельно съесть банку сардин. Можно без хлеба.
О мамке забудь, а вот я тебя могу познакомить с тремя отличными собаками. Ты, как старый кинолог, оценишь этих развратных сучек. И делай с ними, что хочешь, но вот огниво, ср. Кусок камня или металла для высекания огня ударом о кремень принеси мне. Каменное о. Мешочек с кремнём и огнивом. Пршвн. Ты понял? Огниво, солдат, дай мне своё огниво, то, отчего огонь бывает испепеляющий.
Молодец, однако, этот Пршвн, но что же ответил солдат, как дальше развивалась эта в высшей степени оригинальная коллизия? И зачем понадобился кому-то в нашем-то веке этот старинный прибор для получения огня? Что-то тут непросто. Я вспоминаю одну похожую историю. Дело было в январе одна тысяча девятьсот семнадцатого в Калуге. Её звали Пелагия. Высокие, молодые, в серебряном каком-то свете мы шли по улицам, а за нами бежали мраморные псы Диогена, потому что были мы бедны и благородны, как церковные просветлённые крысы. Ах, Калуга, Калуга! Ока, Циолковский, Чижевский, Дзержинский...
Успокойтесь, профессор. Экий вы впечатлительный персонаж! Так, а чем же всё кончилось? Чем кончилось, профессор. Все полюбили друг друга, чтобы не увидеться уже никогда.
Ларя
Когда умирает кто-нибудь близкий, это бывает очень трудно. Особенно тому, у кого есть какая-никакая совесть. Потому что нельзя уже ничего исправить, нельзя сделать плохое бывшее не бывшим, а не бывшее, но должное быть хорошее вдруг сделать таким, которое как бы прошло с тобою рядом всю жизнь. Ведь если бы всё не бывшее, но должное быть хорошее вдруг осуществилось, то, возможно, дорогой человечек и не преставился бы так рано. Даже наверняка, потому что зачем бы ему умирать, если бы мы так хорошо и здорово вообще к нему относились и всё такое хорошее ему делали. И время попятилось бы вспять. И оказалось бы, что негде нам слезы пролить, потому что усопший же теперь, благодаря такой к нему настоящей любви, жив. И рядом с тобой, и вот.
И всё отлично, но могилка упрямо напоминает, что ничего подобного. Прекрати фантазировать, как бы говорит она. Мол, было то, что было, а если тебе не верится, то можешь посмотреть, как топчется возле калитки тётя Света — поселковая древняя бабка. Все помянули уже, кто хотел, и разошлись с богом. А эту тётю Свету черти притаскали только в седьмом часу.
Ну, кто там ещё. Та цеж я, Свєтка. Я з учора як заснула, так тільки увечері до тями прийшла. Кажуть, що тут поминали, так я ж і прийшла, я ж Ларю вашого з дитинства помню. Ладно, заходи, помню. Такий хлопець був справний, дуже справний.
От же горе, яке ж горе. Борщ только холодный, тётя Света, я греть не буду. Да шо мені борщ твій, давай з тобою вип'ємо. Я тільки вип'ю, тай і усе. Це ж Ларя помер. Скільки в мене яєчок потаскав, малим був, так я і не знаю. Як хорь. А скільки черешні моєї... Хорошо, сейчас вам в сумочку положат. Кто-нибудь, положите тёте Свете с собой. С собой возьмёте. Ну, давайте выпьем. Так а шо, ти і собі наливай, я пити одна не можу, не того коленкору я человєк. Не того коленкору. Хорошо, тётя Света. Давайте вместе.
Царство небесне. Царство небесное.
Закусывайте, тётя Света. Нє, давай ще другу, та я й піду.
Царство небесное. Царство небесне.
А чого це такий молодий і помер? Хворів, мабуть? Да нет, тётя Света. Не болел. Работал, жил себе, а потом просто пішов до зоопарку і його там загризли дикі звєрі.
Отакої.
Да, такая жизнь сволочная.
Не кажи. Нікакой власті у нас в странє немає. Вы ешьте, тётя Света. Ларя, Ларя. А зачем же он у той зоопарк пішов, хай йому грець? А йому, тьотя Свєта, там ліпше працювалось. Давайтє, по трєтєй. Стихи он писал, тьотя Света. Приходив до зоопарку и писал стихи. Так у нього щось було з головою, мабуть, не теє? Да нєт, вроде нормально было. Ну, если честно, болєє менее, тётя Света, болєє мєнєє. Так я і кажу, шо боліє мєніє. Мій старий, царство йому небесне, теж після завалу у шахті зробився боліє мєніє. Як шось у голову прийде, так і вбити може. Скільки я від нього побігала, скільки побігала...
Царство небесне. Царство нєбєсноє.
Так. А шо ж там в зоопарку за такіє звєрі, шо вони поїли Ларю? Невже свині? Мабуть свині. Вони кого хочеш поїдять. Та нє. Кажуть, шо зєбри. А шо воно такіє за зєбри? Та це ж такие звери полосатые. Так, так. Щось такеє було. Це, мабуть, коли зверху як кобила, а внутрі у неї все полосатоє. Як це так внутрі полосатоє? Нє, внутрі я не знаю какоє, тьотя Свєта. А по поверхні таке біле, чорне, чорне, біле.
Ти диви. И як воно поїло Ларю? Із нутра, мабуть, як холера? Зараз, тьотя Свєта, зараз.
Царство нєбєсноє. Царство небесне.
Прийшов Ларя до зоопарку и став сочиняти вірши. Ну, вірши прийшов собі пописать. Ему от этого как бы легче становилось. Как-то веселее становилось. Дома йому мєста не було, так он придёт, перелізе через оградку и пишет собі. А тут зебры. Фыр да фыр. Фыр да фыр. Фыр да фыр. Фыр да фыр.
Ой, я плачу! А що таке, тьотя Свєта, что такеє? Да як же ти добре мені це все розказуєш: фір да фір, фір да фір! Я прямо бачу усе. Бачу, як ці свині полосаті сіли біля Ларі і слухають, як він їм поеми читає. А вони фір да фір, фір да фір, фір да фір. У хаті тепло, пічечка тліє, лампадка біля ікони, батько сплять, а я молозиво їм, бо учора ввечері корова наша теля принесла. І так мені затишно, так мені добре.
Да, и яблоня за окном небеса скребёт. Лето начинается за окнами громадное, тёплое. Мы с Ларей идём как будто на пруд мимо заброшенного шахтного вентиляционного ствола, мимо дачных участков, где нет дач, а только бесконечные огороды. Откуда-то с запада заходит грозовой фронт, но нас он не пугает, совсем не пугает. Нам плевать, если честно, на этот фронт, западный он там или восточный. Мы идём между холмами, пахнет нагретой землёй, разнотравьем, цветущей робинией, ветром и камышом.
І я піду, синку, я піду.
Иди, тётя Света, иди. Надо спать. И я пойду. Ложитесь люди, набирайтесь сил. Вам ещё завтра жить, и послезавтра, и ещё долго-долго. А нам с Ларей что. Главное, искупаться и вернуться обратно к футболу. Мы сегодня, за двадцать лет и двадцать четыре дня до его смерти в четыре часа пополудни играем на кубок двора...
Дядя
Я какое-то недолгое время своей жизни побыл лётчиком-испытателем. Как это получилось? Получилось это так. У меня есть дядя, бывший космонавт. Я его сто лет не видел, но знаю, что сейчас он на пенсии и выращивает пчёл в Сумской области. Пчёлы у него получаются громадные, как Б-52. С диким воем они проносятся над холмами и долинами Украины, хищно высматривая и отымая у населения восковые свечки и поминальные записки, пасхальных ангелов и дикий мёд, шоколадные конфеты и книги, сгущённое молоко и пиво.
У́лики у дяди всегда полны. В них в любое время года можно найти воспоминания школьников и сожаления стариков, сладость первого причастия и слёзы сельского дьячка над раскрытым Евангелием от Луки...
Наверно, жаль, что он к нам не приезжает больше.
Но так было не всегда.
Когда я был ребёнком, он прилетал к нам в форме на новеньком самолёте Су-27 с вертикальным взлётом. Бесшумно и плавно спускался дядя на своей крылатой машине к нам в палисадник. Выкидывал трап и сходил вниз в белом костюме с орденами и медалями.
— Здравствуй, племянник, — говорил он мне. — Я прилетел за тобой. Ты же хочешь стать лётчиком-испытателем?
— Да, я хочу стать лётчиком-испытателем, но, может, всё-таки ещё немного хирургом или автослесарем.
— Но в самолёте нет места для хирургии, племянник.
— Тогда циркачом или, может быть, водителем троллейбуса, а ещё я пишу стихи. Могу сейчас прочитать пару-тройку стихотворений. Я их посвятил Мэй и Сацуки, двум девочкам, лучше которых в моей жизни ничего нет...
— Ну, тогда, извини, я должен тебя серьёзно проверить на специальных военных медицинских приборах.
— Зачем, дядя?
— Как бы тебе объяснить. Нужно узнать, на что ты годен, чтобы в бою, на высоте семьсот километров, или при испытании летательных аппаратов ты не огорошил как-нибудь неприятно ни меня, своего дядю, ни Родину свою — Союз Советских Социалистических Республик.
— Ясное дело, дядя, доверяй, но проверяй. Каждому по наклонностям, каждому по потребностям.
— Точно. Поэтому ты должен сесть в эту барокамеру и читать свои стихи, а мы на тебя будем смотреть и играть в карты.
— Дядя, но какой же смысл читать стихи в барокамере? Их же оттуда никому не слышно.
— Конечно, не слышно, малыш. Как в жизни. Никто ничего не слышит. Ты можешь кричать. И ты, я думаю даже, непременно будешь кричать и даже местами пить и плакать. Но получится изо всего этого одна ерунда и неразбериха. Так что садись в барокамеру, а твой дядя, хирург мистических полётов, Гагарин человеческих душ, расскажет тебе, чем ты болен на самом деле.
— Хорошо, дядя, но я полностью здоров. Всё хорошо. Садись лучше сюда за стол в саду под яблоней белого налива. Сейчас мама придёт из магазина. Она принесёт нам молока и хлеба. А папа вернётся с работы и будет читать вечером Твена или Джерома. В палисаднике уже зацвели абрикосы, и ты слышишь, дядя, их аромат, ты слышишь? Это блаженный запах моего детства, которое уже никогда-никогда не повторится, и я здоров, я полностью здоров.
— Да, сейчас ты здоров, но хочешь, я тебе расскажу, как всё будет дальше? Дальше всю свою жизнь ты будешь думать, что вот там, за тем поворотом тебя ждёт вечность, а её там не будет. Там будут рассветы и закаты, долги и женитьбы, вечная нехватка денег и постоянные бесконечно дурацкие работы ради куска хлеба. Ты будешь стариться, а потом умрёшь. И никто тогда не заплачет, сынок, никому не будет до этого дела.
— Ну и что же, дядя. Это же жизнь. Зато в ней будут счастье и злосчастье, лев и собачка, солдат и огниво. Будет в ней умиление и Благовещенье, и радость на Пасху, а когда придёт мой срок, пропоёт надо мной Ангел:
Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром; яко видеста очи мои спасение Твое, еже еси уготовал пред лицем всех людей, — свет во откровение языков, и славу людей Твоих Израиля.
|
