Воздух, 2009, №3-4

Дышать
Стихи

39, 41

Станислав Львовский

Советские застольные песни

*

товарищ, не в правде.
как кочегар кочегару

тебе говорю:

стоим на краю огня.

вон они,
ухая,
волокут колосник.

заблестят воды
как зеркало.

даже след пропадёт,
товарищ.

*

прощай, родимый.

очень хочется жить,
но ничего уже
не помещается
в пейзаж.

телеграмма летит.
орудует салют.
раскаляется башня.

военные, родители,
женихи

входят толпой
подобно Арею.

расточаются, исчезают
теряют форму.

*

плещут
холодные волны.

сами зарезали
корейца.
сами убили
китайца.

оскопили дагестанца.
забили якута.
сбросили на рельсы
таджика.

чайки несутся
в Россию.

чайки, родимые,
не сдались,
соратник.

бьются, мёртвые,
о берег морской
за русскую честь.

кричи, соратник,
тоскуй.

знаю,
как тебе больно,
как страшно.

*

чего мы, сын,
не видали
в этой Турции.

тем более,
Африка.
одна нищета.

сжимай, сын,
игрушечную
винтовку.

выполни волю
её
земляную.

нащо тоби
солнце
не наше?

падай в траву,
да стреляй.

вот она, сын,
кохана, обильна:
твоя сторона
родная.

столица её везде,
граница нигде.

ключ от неё
переломлен.
пресуществлён.

*

наверх, товарищ,
наверх.

парад
последнего года.

море кипит, река
кипит.
но мы уже далеко.
наверху.

последний парад.

вот и наши тоже
лица на фотографиях
пожелтели.

камни молчат.

высоко над ними,
где зловеще
сверкает солнце,

мы сидим
на небесной отмели.
время от времени

поднимаем
искорёженные
куски металла.

бросаем их
в реку.

медленно, лениво
белые расходятся,
золотые круги
мёда и молока.

мы уже наверху.
наши места
заняты

нами же.

*

страшно мне, друг,
и тебе
страшно.

ничего не можем
забыть.
всё забыли.

это нам не спели
вечную память.

не про нас
ветер на сопках
каждую ночь
слоняется
и рыдает.

что кружилось —
истлело.

нет больше
КВЖД.
мы теперь
бестелесны.

страшно мне что-то,
друг.
собираются пластмассовые
детальки.

кружа́тся.

готовятся
отомстить.

*

материк, брат,
прощай
навсегда.

тут вода
хрипит, потому
что она, брат,
рассыпается
мерзлотой.

чуни
разваливаются.
гаснет костёр.

тут так холодно,
что огонь
не горит.
индевеет уголь.

сам собой
пароход
по водам.

как кочегар
кочегару
скажу тебе, брат:
обнимемся же
напоследок.

зубы скалят,
воют олени
на вечерние огни
Магадана.

пятьсот километров, брат.
не читай моих писем,
не жди меня,

не узнавай,

если я.

*

то ли холодно,
что темно.
то ли темно,
что холодно.

зольдатен,
матросен, ау,
битте ком.

папа
погиб.
застрелили
маму.

одни папиросы
остались.

ничего не вижу
семнадцать лет уже.
вообще ничего.

стою на краю огня,
а согреться-то не могу:
потерял ботинки.

не верю пехоте.
ни единому слову.
и матросы
неправду.

те и другие
окружают.
подходят
всё ближе

стою
посреди поля.
зажимаю руками

дыру в животе.

лезут из неё
тараканы,
койчен шестиногие
папиросен, —

торгуются
со служивыми.
продаются
за деньги.

холодно, говорю,
темно.

а я босиком.

*

розы распустились уже,
товарищ.

черешня белее снега.

напиши мне, товарищ,
о том, как.

муза, скажи мне о том
многоопытном.

разве забуду я песни
твои, сотни тысяч,
песен твоих, разве я.

сотни тысяч шумящих,
безлиственных, теплокровных,
сумасшедшими съеденных
неопалимых коровок
Гелиоса Гиперионида.

и миндальное, золотое.
разве забуду?

как у края огня
мы стояли,
весеннего края
огня и ягнят,
и коровок.

где пылали кусты,
распускалися розы.

товарищ, товарищ!
смотри,
как черешни
белеют,
пасутся коровки.

обещаю,
мы увидимся снова.
всё возобновится,
товарищ.

обещаю.

всё
отзовётся.


39, 41

*

ей тридцать девять.
ему сорок один.
взрослые дети.
по два (ну, два
с половиной)
неудачных брака
в анамнезе.

они сидят
у семейного
терапевта.

он плачет.
терапевт,
как это бывает,
бабачит
и тычет.
она думает,
что прямо
сейчас вот
встанет
и что-нибудь тут
расхерачит.

но сидит,
молчит,
слушает.

а он хнычет.

про то, как ему,
мальчишке,
снилась ночами
игра на Сомме.
как под рёв
трибун
выходил
к Бранденбургским.
как он вынес всех
в Будапеште
и после,
в Праге.
как он про́бил
пенальти
под Джелалабадом.

а потом эта ёбаная
блядская травма.

и больше он
ничего не может.
и никого не может.
и её не может.
но любит.

а она думает,
что, кажется,
хватит.
что это она
терапевту
платит.

лучше, говорит,
расскажи,
про норильск
и потьму.
про инту
и белое море.
про тайшет,
про свободный.
и про комсомольск
на амуре.

тут он вдруг
прекращает.
тут он на неё
смотрит.
ты, говорит,
чего-то
не понимаешь.
мы в таких городах
не играли.
ни единого
выездного матча.
там вообще
не было стадионов.
туда и мячей-то
не завозили.
городов-то таких
нет на карте.

это всё бабская
твоя глупость.

так он говорит.
терапевт
в записи пальцем
тычет, бу-бу,
бабачит.

а она плачет.
сидит
и плачет.

никак не поймёт
что значит.

*

война закончилась, не начавшись.
яблоки сорок первого, тридцать
девятого собрались, как положено,
улеглись в погреба, стали сидром
самогоном, кальвадосом и шнапсом.
польские пани, русские бабы
немецкие фрау, британские
миссус нарожали детей. и войны
не случилось ни в сорок первом,
ни в сорок втором, ни потом. а длилось
себе и длилось мирное время, всё меньше
новых офицеров принимали на службу
взамен пожилых уже, седобородых,
смешливых, сотнями уходивших
на пенсию, чтобы жить в белых
домиках на итальянских, турецких,
на греческих островах, забирать
внуков к себе на лето, в деревню
(кипр, ибица, черногория).
чтобы собирать яблоки, гнать
из них самогонку и кальвадос,
делать сидр и апфелькорн,
угощать друг друга по вечерам,
подливая из пузатых зелёных бутылок
небывалые яблочные напитки
урожая тридцать девятого года,
урожая сорок первого года.
пробуя, соглашаться друг с другом,
что, мол, не было ни до, и ни после
на их памяти таких урожаев.

не бывало яблок
таких огромных,
таких вкусных,
алых, живых.
таких человеческих,
почти говорящих.

таких смертных,
живых
горячих.

*

нам огонь без дна и поверхности он говорит без дна
девочка лет восьми смотрит как свивается змей
как между колец его истекает песок льётся елей.

чёрной ряженкой прадедов истекает висок
пока он лежит подо ржевом и над ним стоит
тишина.

дожили пацаны весна — говорит старшина
пасётся на тучных пажитях обморочная вышина
получеловеческая орда плывёт и плавится как руда.
девочка лет восьми слушает как дудит дуда

греется как горит речная вода
летит как летучая редеет гряда.

петуха даёт но поёт надтреснутая посуда
никуда вам поёт не сбежать не уйти отсюда:
вот она дожили ребята весна
и огонь
без дна.

я убит лежу подо ржевом
и рядом лежит она
пухнут детские губы её
кровью и молоком
наливаются ложесна.

матка её сжимается в точку.
над нами становится лето.
потом весна.
тридцать девятого
сорок первого.

тишина над нами
встаёт и стоит

тишина.







Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service