Бог — метафораБог — метафора, любовь — эгоизм,
жизнь — трапеза, и нам её переваривать.
Хотя скупой мир никогда не уделит
вдоволь хлеба и радости,
в мире никто не знает, куда уходит весна,
но мы ждём её и верим, что вернётся.
А с человеком трудней, чем с весной,
и, если не знаешь, куда он ушёл,
трудно верить, что он вернётся,
Ежеутреннее пробуждение от утомительных снов
всё сильнее смахивает
на вход в оголённую комнату,
из которой вынесли мебель,
где не знаешь, куда сесть, на что взглянуть, чего искать
или для кого взвыть всей кровью, подобно голодной собаке, —
нет, не знаешь!
И девственница, льнущая к первому мужчине с любострастием стервятника,
уже не сможет вернуть свою пьяную кровь
обратно в тело для другого.
Снег, если растает, уже не станет тем же снегом,
хотя снег всегда холоден, подобно Богу и любви.
А жизнь — трапеза, бедный, холодный ужин,
и чем он беднее, тем труднее его отвергнуть.
Существование — сладостная петля,
стискивающая наше дыхание,
подвешивая его, как бесценные бусы —
мы не можем расстаться с ними,
как небо не в силах расстаться с луной,
хотя луна уже лишь падаль,
корм для бродячих, несчастных собак,
которые никак не смогли поделить её.
Поделили! Нас всё же поделили:
кровь и снег, небо и земля, вороны и соловьи,
поделили... Наши нечистые части
разбросали на все четыре стороны,
и к этим осколкам наших костей
миллионы никогда не склонятся в поцелуе,
никогда нашими волосами не скрепят крест из лозы,
да что там крест — даже ножницы,
да что там крест — даже бумеранг,
да что там крест — даже обувь не завяжут,
в которой мы могли бы рискнуть уйти,
ведь без обуви мы беспомощны,
полагая, что наша сила — в непромокаемых сапогах,
а не в Боге,
хотя и Бог уже давно всего лишь
усталая и стёртая метафора.
Перевёл с грузинского Алексей Цветков
Лёгкое, очень лёгкое и не такое уж лёгкоеЛюди шатались, как пьяные,
И опирались на палочки от эскимо,
Чтобы не упасть.
Маленькие девочки, привязав бечёвками комнатных собачек,
Выбегали на улицу и размахивали ими, как воздушными шариками.
Утро слизало наши тени,
И мы искали их, взявшись за руки.
Когда ты наклонялась,
Два маленьких, упругих солнца
Выскальзывали из выреза,
А я собирал их и возвращал обратно.
Однажды они подкатились прямо к ногам деревенского мальчишки,
Впрыгнули в его зрачки, и он зашатался,
И только весёлый мороженщик
Удержал его, протянув, как костыль,
Твёрдую трубочку сладкого холода.
С невозможным наклоном фигур Шагала
Одни вдруг замерли, вдыхая запах обнажённого лета,
Впадая в забытьё, и на лыжах своих снов
Заскользили по улицам.
А другие — никуда не двигались, застыв на одной ноге,
Точно цапли на подмостках,
Бормоча сны.
Встревоженные репродукторы
Просили держать дыхание
И остановиться. Остановиться. Оста...
Внутри купола, оказавшегося цирком,
Канатоходцы, срывая представление,
Падали вниз, как спелые груши.
А мы, вместе с оставшимися без присмотра детьми,
Вырвались прочь, наверх, и облетели купол
Три с половиной раза.
Его алюминиевые бока, похожие на мглистую воду,
Отражали наши движения.
Когда мы уставали, мы просто ложились на спину и отдыхали.
А люди внизу крутили полыми головами,
Касались друг друга и, качаясь,
Ложились плашмя, то в одну, то в другую сторону.
Некоторые уже не вставали, —
Наверное, это была усталость,
Больше похожая на смерть.
Иногда и те и другие прекращали
Судорожные движения и одновременно простирали
Параллельные руки, туда, к верхним небесам.
Именно в этот момент
Нас, парящих над куполом,
И настигла волна земного запаха, убийственного аромата,
И мы, очертив семь раз по три с половиной круга,
Медленно пошли на посадку,
Приземлились в этот ленивый,
Пологий танец толпы,
Чтобы найти, наконец, свои тени.
Перевела с грузинского Елена Иванова-Верховская
|
