Кожа ФлавииКожа Флавии — барометр.
Обслюнённый поднятый палец
ловит верховой ветер;
космы водорослей, спутанных, влажных,
или сухих, выброшенных на берег; багровое небо
вечером или утром, линии на ладони,
петли на подушечках пальцев, выступы, впадины. Кожа Флавии — её наказанье,
зуд, трещины, мозоли,
волдыри, протечки, потёртости, складки; она нежна,
ненадёжна, враждебна,
когда нужно выглядеть на все сто,
она нарочно покрывается чешуёй,
точно шкура дракона. Кожа Флавии — память:
родинка под коленом,
шрам на подбородке с того дня,
когда она выиграла в теннис у своей красивой кузины,
на пупке — автограф гинеколога,
укус москита на лодыжке,
сыпь; она не носит платьев с глубоким вырезом. Кожа Флавии — пророчица,
глас неумолимого рока,
толстая и пористая или пергаментно-тонкая,
день за днём она предательски свидетельствует о бессилии,
отсутствии поверхностного натяжения,
вздутые вены синеют, извиваясь, — карта
сходящихся троп её крови.
Аура Хильды
Хильда видела всякие разные вещи
странные, не те и не там,
где им положено быть,
вещи превыше надёжной правды
правил, причинно-следственных связей, стол
накренялся и падал, обои
распадались на фрагменты, стулья в столовой
начинали брыкаться и бодаться. Хильда видела всякие разные вещи:
невероятно уменьшающихся кошек, кукол-убийц,
звёзды средь бела дня, которые роятся, темнеют,
тонут, как капельки масла в кипящих холмах.
Иногда бывали и звуки:
оперённое дыханье ангелов.
Её пальцы покалывало: она волшебница,
плетущая наговоры, заговаривающая себя. Хильда видела всякие разные вещи,
останавливающие её на путях её,
и где-то на краю поля зрения,
за мерцающим слепым пятном,
взрослый голос спрашивал:
что ты там высматриваешь?
И она, вообще-то правдивый ребёнок,
обычно отвечала: Ничего. Хильда видела всякие разные вещи,
объективно не существующие,
она знала, её виде́ниям
никто не поверит, поскольку
остальным ни за что не проникнуть
в её пульсирующую вселенную; туда,
где на миг отворятся чертоги небес
перед тем, как боль и недуг вступят в свои права.
Семь бесконтактных демонстраций
Первым был симпатичный мальчик, светловолосый,
рано созревший. Однажды летом
они играли в фанты на вещи, и он проиграл.
«Нарочно!» — шептались девчонки,
пряча стыдливый румянец
за смешками в ладошку, кукурузными стеблями,
шершавыми, зацелованными солнцем. Вторым — её первый парень, который,
стоя на мшистой скале под луной,
переодевался в плавки.
Ночь, купанье. Только они вдвоём.
Ночь была её другом. Темнота
Позволяла как бы и не заметить. Третьим — бородач учёного вида,
Он остановил её на улице, сказал,
что проводит частный опрос для науки:
хотела бы она увидеть его эрекцию?
Нет. А ведь с виду такой приличный.
Она до сих пор иногда его встречает с женой и детьми. Четвёртый — в стране сомбреро
показал ей это в церкви (барокко, позолоченные завитушки), она
услышала за спиной — псст... псст! Она обернулась —
и тут он распахивает пальто. Она не была
религиозна, но... Во имя Господа, — она прошипела,
— как вы можете... здесь! В каком-то смысле пятый случай не в счёт,
поскольку она ничего не видела. Ночью в поезде
Триест-Любляна, под одеялом...
Горячий слизняк прижался к её руке.
Она еле выбралась из переполненного купе,
Вагонный патруль был хуже, чем бесполезен. В шестой раз она, открыв дверцу такси, увидела,
что частник-таксист на своём сиденье ёрзает и пыхтит.
Скрипели пружины сиденья, руль трясся.
Было поздно. Очень. Шёл дождь. Сильный.
Он равнодушно сказал — извиняюсь.
И повернул ключ зажигания. В седьмой раз их было двое.
Средь бела дня, в центре города
Они вроде бы окликнули её хором: «Эй, глянь-ка сюда!»
Но она как раз обдумывала, что бы такое
Приготовить к обеду. И только когда
Ей на глаза попалась витрина секс-шопа,
До неё дошло, на что она недавно смотрела.
|
