Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
 
 
 
Журналы
TOP 10
Пыль Калиостро
Поэты Донецка
Из книги «Последнее лето Империи». Стихи
Стихи
Поезд. Стихи
Поэты Самары
Метафизика пыльных дней. Стихи
Кабы не холод. Стихи
Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами
ведьмынемы. Из романа


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Воздух

2009, №1-2 напечатать
  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  
Автор номера
Отзывы
Александр Иличевский, Дмитрий Голынко-Вольфсон, Аркадий Драгомощенко, Александр Скидан, Антон Очиров, Татьяна Щербина

 
Александр Иличевский

        Марина Цветаева — главный из ряда великих русских поэтов Серебряного века, которые бы прочли Елену Фанайлову с завистью. И при этом неважно, что многое — идиоматическое, лексическое — осталось бы М.Ц. непонятно (тем более, степень этой непонятности только бы усилила доброе чувство). Без сомнения, ясной, как день, предстала бы для неё стихия родного языка, его сознательное подсознание. Елена Фанайлова работает именно в этой дельте речи: твёрдый ум языка берёт в свои руки раскалённое живое языка, борется, осаживает и не справляется — с причетом, воем, ужасом, одиночеством, болью, любовью. Точка говорения Фанайловой одновременно глубока и высока, интимна и гражданственна, лирична и цинична, суха и слёзна. Это говорение по лезвию бритвы бесстрашно в своей виртуозности, эстетика его фундаментальна и нова. Рецепта здесь быть не может, кроме на всю катушку отдачи существованию, кроме совершенного брака беспощадного ума и беспощадного языка.


Дмитрий Голынко-Вольфсон

        Что меня завораживает в книгах Елены Фанайловой (особенно датированных второй половиной 2000-х) — это происходящее в них перерождение неповторимой поэтической интонации, издевательской и пронзительной, в авторскую этическую программу. Поэзия Фанайловой словно отстаивает культ этического долженствования. Она предъявляет этику принадлежности, принадлежности к множеству социальных прослоек, бытующих в современном (русском) мегаполисе. К множеству типовых психо-биографий, сформированных — и искорёженных — властью капитала, масс-медиа, институтов моды и престижа.
        Но такая этика принадлежности реализует себя через нетерпимость, объективную неприязнь или даже яростное отвращение к наличествующему социальному контексту. Уровень непримиримости к той реальности, где разжиревшая от сверхдоходов поп-звезда «фигурирует» рядом с порабощённым таджикским чернорабочим, в стихах Фаналовой настолько велик и этически оправдан, что поэтическая речь преображается в манифестацию несовместности с этой реальностью, невозможности её принять и простить. Причём этическая несовместность с глянцевой столичной медиаэлитой или прилизанным культурным истеблишментом (заявляемая практически каждой строчкой «Чёрных костюмов») оборачивается симпатией и сочувствием к тем, кто вычеркнут, добровольно или вынужденно, из систем буржуазного успеха, кто, будучи социально приниженным, свою отверженность обращает в метафизическое вопрошание — «кто я?».
        Лирическое «я» в стихах Фанайловой образуется наслоением множества чужих голосов: в книгах 90-х это декадансные речевые маски, в циклах 2000-х это социально приниженные языковые идентичности. Но вместо бахтинского карнавального многоголосья в стихах Фанайловой возникает эффект сдавленного коллективного крика, рвущегося наружу, но надёжно заткнутого — медиа- или самоцензурой, циничным конформизмом или пассивной усталостью общества. Взгляд поэта на такое дегероизированное общество по-современному трезв и нелицеприятен; чего в нём нет, так это облагораживающего утопизма либеральной народнической интеллигенции. После чтения Фанайловой понятно, что поэзия сегодня не улучшит и не исправит социум, зато способна придать неотчуждённому переживанию его несправедливостей этическую глубину и убедительность.


Аркадий Драгомощенко

        Её поэтическое зрение прежде всего освещает её саму.
        Это потом, когда "отразится", вот тогда и отсвет, отблеск. Собственно, так всегда. Т. е. для тех, кто пишет, что она намеренно вводит в разрезанную кожу — ртуть, порох, бактерии, чернила, заражённую слюну, червей, небесный воздух и тлен, и прах. Это было важно так сказать, — так, в данный момент. Здесь. На проспекте Мечникова.
        Потому что так можно понять, почему иногда некие персоны из детской библиотеки типа Франциска Ассизского начинают говорить с вещами. "Люби людей и почитай вещи" — это Сэн Цзю, трактат о войне. Елена незаметно переправилась на берег войны, но как? Почему? Я спрашиваю, поскольку слышу: что-то существует вне освещения поэтического зрения. А как это? Деньги? Нет. Смерть, книги, пыль, любовь, словарь до последней корки — выходит, ничего не существует вне поэтического зрения?
        Иначе "они" (оно) бы не существовали в тех гнёздах, в которых "их" заперла память или сознание. Следовательно, Лена Фанайлова никогда не "запирает", никого не истязает неизменностью. Тогда почему она приехала тогда в Ленинград? Сколько лет тому?

        Я не стал бы писать о Елене Фанайловой по многим причинам. Одна из них заключается в том, что мне никогда не удавалось написать что-либо о поэзии вообще. Однако произошло так, что на Гаванской, когда мы с Еленой Фанайловой следовали умственной прямой ранней осени и сухой до судороги в горле тротуар не отставал от мысли, его изгонявшей, у ног с дремотным хлопком разбился голубь. Вдребезги. На этом можно было закончить и войти в автобус, чтобы услышать сообщение о зиме, которая непременно настанет*.

        Что означает немногие? И где та, ментоловая зима? Или ещё что-то?
        Прочее означает почти что "белый шиповник". Но дальше, мой друг читатель. Пройти несколько дальше, имея чашу, в которой пляшет магнитная рыбка. Тогда она коснулась того, что не имеет ни поверхности, ни обратной стороны, etc., но обладает словом.
        Такое слово угрожающе, я бы не рекомендовал его произносить.
        Лена писала о "ментоловой" смерти и некоей точке, где разрыв дыхания, бытия сходится в луч, устремлённый в сердце другого. Мне, как мужчине, неизбежно быть влюблённым. К этому привыкаешь, поскольку это позволяет проходить друг друга насквозь.
        Странным образом любовность восходящей речи была неприметным образом изменена, поменена, расторочена, утрачена, разменена, отдана ради прожжённой армейской карты склизких, страшных ступеней к тому, что теперь называется "разрезать кожу и поселить среди кровеносных сосудов, нежнейших тканей, слизистых оболочек то, чему там не место изначально, — дым отечества".
        Вот это и есть второе зрение поэта. Да, она видит ад и остаётся навигатором среди деревьев, людей, строк и ступеней лестницы, которые не всегда в очередь и вверх. И потому не столько нам, а мне, мне самому — ослепление. И хорошо.

         * Первое предисловие к её первой книге.


Александр Скидан

        Начиная с книги «Трансильвания беспокоит» (2002) традиционный регулярный стих, оставаясь главным орудийным средством, претерпевает у Елены Фанайловой серьёзную ломку. Ритм становится всё более раздёрганным, нервным; в силлаботонику вторгается раешник, верлибр (и наоборот). Рифма то исчезает, то появляется вновь, зачастую там, где её не ждёшь — посреди строки, в виде ассонанса, а то и в следующей строфе. «Блуждающей» рифмовке отвечает и строфика, которая тоже теряет упорядоченность, оползает, гнётся, как гнутся и плавятся несущие конструкции под тяжестью обрушившегося на них удара. Возникает ощущение сбитого дыхания, судороги, заставляющей корчиться и прикусывать язык. К этому следует добавить резкое столкновение различных лексических пластов и культурных кодов: просторечия, сленг, скабрёзности, мат взрывают, рвут на части ложноклассическую стиховую ткань, состоящую, при ближайшем рассмотрении, из лоскутьев — прозрачных (и не очень) отсылок, реминисценций, парафраз, от сводки теленовостей до житийной литературы, от кинематографа до лирики высокого модернизма (Кузмин, Ахматова, Ходасевич...). И не только: всё настойчивее в эфире Фанайловой прослушиваются голоса советской эпохи — Вознесенского, Галича, Высоцкого.
        Формально подобный тип стиха, объединяющий разные системы стихосложения, можно вслед за Юрием Орлицким назвать гетероморфным. Исследователь возводит его генезис к Хлебникову и Введенскому (забывая почему-то о «Двенадцати» Блока) и отмечает широкое распространение в 90-е и последующие годы via поэтов старшего поколения, среди которых я бы выделил прежде всего Елену Шварц и Василия Филиппова. Однако у Фанайловой гетероморфность не ограничивается собственно формальными признаками, а достигает размаха настоящей разноголосицы — лексической, тематической, жанровой, особенно заметной (чтобы не сказать — режущей слух) при обращении к острой социально-политической проблематике, пребывавшей на всём протяжении 90-х под запретом как нечто непристойное (куда более непристойное, чем «исповедальная» или «любовная» лирика). Фанайлова реактуализирует эти оттеснённые на обочину, «табуированные» жанры именно через гетероморфность и многоголосье, через открытость голосам других — в том числе косноязычным и голоса лишённым, пробивающимся сквозь хорошо поставленные голоса культуриндустрии, моды, гламура, массовых коммуникаций.
        Кому-то это может показаться эклектикой, граничащей с дурновкусьем. Но автор, похоже, сознательно добивается такого эффекта, прибегая к технике, давно опробованной в музыке, визуальных и синтетических искусствах. Так, о сюите-действе «История солдата» (1918) Стравинского музыковед М. С. Друскин (брат философа-чинаря Якова Друскина) писал, что в ней «виртуозно варьируются народные мотивы скоморошьего склада, отзвуки бытовых напевов, предвестия джаза (танго, регтайм), помпезные военные марши и протестантский хорал». Если «протестантский хорал» заменить на православную литургию, добавить «причитание» или «тренос» («погребальный плач»), мы получим описание зрелой поэтики Елены Фанайловой, поэтики саморефлексивной, отдающей отчёт в собственной генеалогии и орудийности:
         
        Величие нет ничего смешней
        Когда ты вспоминаешь
        Дрожащую и близкую мишень
        Что движется на гребне трэша

        Эта новая манера — ожесточённая, конвульсивная — начинает кристаллизоваться в отдельных стихотворениях «Трансильвании...», таких как «Облака идут по мозгам», «Человеческая ласка и забота...» (особенно последние две строфы), «...Они опять за свой Афганистан...», «(Памяти деда)». Характерно, что насыщенным раствором для неё (кристаллизации) послужила тема войны, коллективной памяти, страданья. При этом конкретные исторические войны — Великая Отечественная, Афганская или обе Чеченские кампании — у Фанайловой как бы взаимопроникают, накладываются, образуя один континуум. (Так на микшерском пульте «сводят» разные звуковые дорожки.) Война инкорпорируется и меняет физиологию, метаболизм речи. В «Русской версии» (2005) метаморфоза завершена. Отныне Фанайлова пишет не о войне, а войной: её письмо не просто напоминает репортаж с места боевых действий, но и само как будто отплёвывается короткими очередями, зарывается в землю, шлёт позывные, выходит из окружения. В «Чёрных костюмах» (2008) у неё уже «в обоих руках по два астральных пулемёта: / Отстреливаться по-македонски»; мир, с его локальными конфликтами, этническими чистками, лагерями беженцев, бандитскими разборками и уличной преступностью, но также и светскими раутами, литературными премиями, нефтяными скважинами и «случайным коитусом» предстаёт здесь как всего лишь передышка в тотальной гражданской войне. Тотальной, потому что масс-медиа; гражданской, потому что никакая медиатизация и риторика «террористической угрозы» не могут скрыть очевидного: «невидимой руки» экономических, геополитических, в конечном счёте классовых интересов, ставкой в игре которых и выступает «гражданское население». Не успеваешь похоронить и оплакать мёртвых. Работа траура продолжается. Микрофон включён.
        «Барышни, я говорю голосами», написала когда-то Фанайлова в книге «С особым цинизмом» (2000). И ещё раньше, в «Путешествии» (1994): «Ты, как империя, видишь ценой / Гибели передовых полков». Тогда это было обещание. Чтобы его сдержать, чтобы обрести эту «гибельную» оптику, понадобился сквозняк истории, её мусорный ветер, сметающий декорации и прекраснодушные иллюзии 1990-х и громоздящий перед нашим взором обломки.


Антон Очиров

        Елена Фанайлова. Интереснейший поэт своего времени. Уместно сказать: один из наиболее, но (это) как бы субъективно и сразу пахнет иерархиями, а Ф. — поэт демократичный. Если, конечно, острое понимание (пограничных) ситуаций, блистательное языковое чутьё, способность быть историчным (Кривулин), а также верность в смысле готовности погрузить язвенные ладони в огонь (Цветаева), а также — по мере сил — отрефлексировать (этот) процесс с точки зрения «Лены» может служить слагаемыми слова «демократичный». «Блистательные 90-е», выражение Прохоровой И. Нет, она просто слушает и передаёт: место лобное, место злачное, место покойное. Эфир — не менее загадочная среда, чем поэзия. Послушаем. Поговорим. Охуеем. С какими-то старооскольскими рэпперами. Он всадника себе искал средь нас.
        Хорошо, но ты не сказал самого важного касательно «интереснейший» и «своего времени». Почему «интереснейший»? По тому, как меняется и чем обусловлены эти перемены. Поэтика — страшно консервативная (тёмная) штука, но поэзия — один из самых чутких инструментов прояснения того, где я и где мы, где что, Господи.
        Не только «временем». («Твой брат, Петрополь умирает» // «пиздострадалица») книги «Путешествие» (книги 90-х). Блистательные стихи, хитрый Секацкий. Тяжелы плоды твои, Церера, тёмные и страшные. Нет, не стихи (как «отдельные произведения, по-своему совершенные»), а движение, «форма времени» — да, «Трансильвания беспокоит». Белая рыба его жена, дура со вспоротым животом, у меня в сумке книга стихов Айзенберга, органайзер, трава. Работа корреспондентом Радио Свобода как фактор, обуславливающей развитие (переосмысление фигуры автора, привнесение в ткань поэтического текста нового — «в священного безумия страну // не допустила, словно отрубила»). Кем быть? Наблюдателем? Доносчиком («строчу донесения»)? Крысой? О, Йоко Оно, пальцы на курках, мои стихи не изменят мир, там больше нет стола, мир меняет нефть и автоматы калашникова, маленькая глупая русская. Мир живых и мир мёртвых. Спокойно, здесь прикуриваем сигарету. Страх и отвращение в Лос-Москве. «Это не кризис — это пиздец» (2004). Для чего им наши стихи, Аркадий (Драгомощенко)? Не-встреченная глазами к глазам Анна Горенко, которая «медиамиф» и «в некотором смысле оправдание нас всех» (Давыдов), и Лена Костылева, которая — вот она, заставляет плакать Псоя Короленко, которого ничем не проймёшь, кроме. Юлия Идлис, молодая подруга по светским вечеринкам, сказала мне, что «хочет быть сукой». Детская шейка бедра, воробышек, подруга пидора, русская версия. Поразительный способ оставаться молодой. «Лена, Лена, голова от члена // я, я, головка от хуя». Свобода в клубах, ролики на ютубе, сегодня наша тема путинский гламур. Друг друга отражают зеркала, взаимно искажая отраженья. Стояла, толстик, в пионерской форме. И эта звезда у меня во лбу.
        Прости, что пересказываю. Представь, что это ZOO, письма не о любви. У меня в обеих руках по два астральных пулемёта. Молодые леваки немножечко местные дураки. «Да не пиздецами, а позициями», как чеканно сформулирует Ника (Скандиака).
        Я не сказал самого главного, прости. Пусть сказанное выше будет чем-то неуместным. Я думаю, что не стоит взвешенно и отстранённо писать о живом. Живое — ножевое, понятно же. Но только мы не будем рифмовать бездумно: видишь, синий-синий иней лёг на провода, и далее по тексту. Я хотел бы остаться с тобой, просто остаться с тобой, но высокая в небе звезда, высокая в небе звезда. Не остановиться, и слава в вышних богу и на земле — мир значит война, свобода значит свобода есть свобода есть. Я не сказал самого главного, прости. Очень сложно, Нестеров, вовремя остановиться.
        Можно на расстоянии восхищаться *.
        Я не сказал ничего о понимании, разумеется. Но письмо дошло до адресатов, не сомневайся. Намокает, темнея, подмышек его зверобой, а благодарные юноши ебутся чисто из благодарности. Но как бы понарошку, целуясь невзатяг.

        * Все цитаты (вся каша) по памяти, Мнемозина, здравствуй, Саша Петрова, мы идём по парку так быстро, потому, что мы — влюблены. Женщины в чёрном наблюдают за ходом войны, может быть, я под кожей чечен. Авалиани, лазурные, лазурные, лазурные, переверни, прочитай. Не бомжи вы — небом живы. Дорого небо, да надобен огород. Я думаю, что не стоит взвешенно и отстранённо писать о живом. «Отождествились // осуществились», как скажет Ника С.


Татьяна Щербина

                        Ленке, с любовью

Женщин описывают по-военному -
женщина-танк, секс-бомба —
и по-граждански:
соска, ведьма, наседка.
Лена Фанайлова — женщина-катер.
Потому что с мотором
и с острым углом,
который рассекает поверхность,
и флаг впереди — микрофон,
и провод его оголён.
Лена выслушивает эфир
стетоскопом, не шелохнувшись,
изо дня в день.
Отвечает потом, в одиночестве:
стихи,
то, что вертится в голове, когда засыпаешь,
Катулл пишет Лесбии, пишет цезарю.
Он не то что не может с собой справиться

белый катер всегда на страже,
пограничный, злой,
и спасательный, быстрого реагирования.
Музы молчат как микробы,
говорят только чёрные костюмы,
бандитские, коктейльные, похоронные.
Проблески молний,
Когда ты стоишь
Только перед собой
В абсолютном одиночестве
Страшная голая голая бля
С оскаленными зубами.
В 2009 году Лена стала красивой.
Это выбор, волевое решение:
рабочий катер, выглядящий белоснежной яхтой.

2009

* цитаты из стихов Елены Фанайловой выделены курсивом


  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  

Герои публикации:

Персоналии:

Продавцы Воздуха

Москва

Фаланстер
Малый Гнездниковский пер., д.12/27

Порядок слов
Тверская ул., д.23, в фойе Электротеатра «Станиславский»

Санкт-Петербург

Порядок слов
набережная реки Фонтанки, д.15

Свои книги
1-я линия В.О., д.42

Борей
Литейный пр., д.58

Россия

www.vavilon.ru/order

Заграница

www.esterum.com

interbok.se

Контактная информация

E-mail: info@vavilon.ru




Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service