ресторан в сохо

потолок расписан бартольди

да, еда отменная

в обеденном зале
куча растений в горшках,
африканская музыка
и дерево

где пообедать?
постмодернистский вопрос
вместо «зачем»

верхушка дерева щекочет потолок —
барельеф и бартольди

элегантный посетитель
говорит о никарагуа, эфиопии, сараево —
его спутник пробует
кончик вилки

деньги растут на деревьях,
посмотри вокруг

бартольди смотрит сверху вниз

дерево обрастает —
так шумно,
я тебя не слышу

что заказать?
попробуй рёбрышки

подано верхнее звено
пищевой цепочки, мокрые
зубы и пальцы

столик обступает
львиный прайд —
многовато официантов
для бараньей грудки

да, хорошая еда возбуждает

ребёнок с яблоком во рту

да, дерево отменное

ветхий завет

целый день дождь,
и вдруг прояснилось —
бродячие собаки,
смытые волной в подвалы
заброшенных зданий,
отряхиваются,
бредут по настилу
обратно в мир,
а верхушки деревьев пухнут,
и сумеречное солнце
горит в кустах
туч

весь вечер пламенные речи.
на 10-й улице революция клокочет
в устах активистов,
«на сей раз пожар!»
вверху, прибитые, точно
искры к углям, три горячих медальона разукрасили небо,
и вскоре плавильный котёл большой медведицы,
когда наступает ночь с сутенёрами и дешёвыми шлюхами,
а сегодняшняя газета, охваченная огнём, гневно выступает в мусорных баках
бесплотным голосом
против холода

за нового моисея

про́клятая часть клятая часть

                        посвящается Жоржу Батаю

тот далёкий миг,
осенью, в глухом переулке,
крапчатые листья покрывали наши колени,
когда я прижал её к кирпичной стене
и задрал клетчатую юбку —
грубо и нежно, вдвоём
под зелёными божьими небесами

через год она умерла от волчанки,
белые больничные халаты, белые простыни
врачи и медсёстры
белые

её тело парад всех цветов радуги

                                       неоновый рекламный щит. квартал красных фонарей
                                                                                 я иду,
                                                                  вспоминая её и других
            ей подобных, пнутых наземь, растоптанных марширующими отрядами
                              с христианскими хоругвями и орудиями
                                             ислама или иудаизма,
      пока физик воюет с беспорядочными судорогами вкусов,
      а математик сражается с хаосом

секс высоко над
субатомной потасовкой,
наши туфли, зарытые в палой листве —
сколько она мне оставила?
сколько пятен на её когда-то чистейшей коже?
как описать покойницу?

начни с понятия энтропии,
прогресса как разложения,
пара над человеческим механизмом
как бесконечного умножения исчезающих завитков,
видимых и невидимых

начни с фантазии,
то есть романтики,
пара, что выделяется организмом
при акте любви

для начала представь, как мы сами завиваемся,
белые на белом,
всплывая из-под
палой листвы

                                для начала хорошо.
                                                    но всё не совсем так —
          с ломкого листа
          наш роман проясняется в обратной
                                                    перспективе —
                                                         мы возносимся —
                                              вот как,
                                                                           глядя вниз,
                  удаляясь от призмы, «сквозь» которую видим
                                                                                 её пятнистое тело,
                          перекрашенное в жжёно-оранжевый гроб

мы называем труп «жмуриком»,
а парну́ю волну секса
«жизнью» —
всё не так просто, ваша светлость —
той осенью её кровь смешалась с моей
в глухом переулке
у кирпичной стены,
под зелёными божьими небесами —
все наши цвета вспыхнули белым

я любил её разукрашенное тело —
люблю до сих пор

авеню си

белые облака над нижним ист-сайдом,
наша новейшая вьюга.
ваша светлость,
почему здесь?
в 2 ночи
волки замёрзли,
твой бумажник горит,
как костёр

секс или наркотики.
наркотики. не мудрено.
          высокопарный жаргон —
                                                                                  «снег»,
                                                      «кристалл»,
              «ангельская пыль»

словопады на авеню си
всегда разные,
сегодня выпало восемь дюймов
 
так дюйм за дюймом улицы утопают,
мёрзлая глотка зимы,
раздробленная семиотика,
которую мы превращаем в кашу —
вялая отрыжка сирены,
и вдруг барабаны из сквота,
голые фигуры вертятся у окна,
                                         оттенённые облупившейся рамой,
                    старики в нахлобученных вязаных шапочках —
скоро, гласит городское объявление, всё это
пустят на слом —
в конце концов, с глаз долой
                                    что же раскатывают символы —
                           побелку

разумеется, заторчим.
ничто в мёртвой божьей теплице
не вызволит зверя, притаившегося
во всех моих клетках.
всегда
что-то вне поля зрения
скрежещет зубами.
кто я, кем считаю себя,
слёзы в ночи

                                 слово падает на каждый предмет.
                 а затем этот буран ощущений —
                                               и впрямь глубоко
                                      замело