Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
 
 
 
Журналы
TOP 10
Пыль Калиостро
Поэты Донецка
Из книги «Последнее лето Империи». Стихи
Стихи
Поезд. Стихи
Поэты Самары
Метафизика пыльных дней. Стихи
Кабы не холод. Стихи
Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами
ведьмынемы. Из романа


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Воздух

2008, №4 напечатать
к содержанию номера  .  следующий материал  
Объяснение в любви
Марии Степановой

Елена Фанайлова

О поэзии Марии Степановой, о её балладах «Песни северных южан», «Прозе Ивана Сидорова» и «Второй прозе» написано так много, что, кажется, к опубликованному — в частности, к замечательным недавним разборам Марка Липовецкого в «Новом литературном обозрении» и Григория Дашевского в «Коммерсанте», — добавить практически нечего. Степанова — мастер эпического высказывания (сознательно опускаю здесь её лирическую поэзию, это материал для отдельного исследования), мастер поэмы и баллады, жанров, в которых современная поэзия проявляется редко и мало, одно время мне даже казалось, что это искусство если не вполне утрачено, то находится где-то на обочине поэтического письма. Я присоединяюсь к замечаниям о народных фольклорных и рафинированно-литературных истоках её работы, о театральности и кинематографичности, о завораживающем сюжетостроении, об использовании технологии волшебной сказки и народной страшилки. Наконец, мне близка мысль о том, что выход в медиа-пространство (появление глав «Сидорова» по мере их написания в ЖЖ под псевдонимом; публикация обеих поэм соответственно в журналах «Афиша» и «Русская жизнь», пространство которых не слишком приспособлено для стихов; постановка одной из поэм Русланом Маликовым, режиссёром «новой драмы», в театре «Практика») — это естественное продолжение медийного характера поэзии Степановой. Эта поэзия приобретает качество всеобщего языка (по крайней мере, в его целевой группе, группе не только филологической, но творческой интеллигенции, которая болеет за русские стихи и берёт на себя ответственность за их распространение по доступным ей каналам; я сейчас имею в виду конкретно руководство обоих журналов и театра). Возможно, Степановой не сравниться по популярности с сетевым поэтом Орлушей, ну так ведь она и не пишет про надувную Ксению Собчак. Однако у её поэзии есть качества, далеко выводящие её за пределы узкого круга специалистов, ценителей, ревнителей и проч.

Если бы я взялась рассуждать на эту тему, то есть об истоках и смысле восприятия стихов Степановой большим кругом людей как несомненно прекрасных, о распознавании их как насущно важных, то говорила бы сейчас не только о её стихостроительной виртуозности и мощном поэтическом аппарате, технологизирующем классическое русское письмо, и даже не вспоминала классификацию поэзии Т. С. Элиота, согласно которому эпический поэт выше лирического, а поэт-драматург вообще находится на вершине профессионального мастерства. Я выступала бы примерно с тем малонаучным, но соблазнительным операционным аппаратом, с которым когда-то о. Сергий Булгаков анализировал творчество Александра Блока или д-р Юнг рассуждал об искусстве при помощи выдуманных им архетипов. Я бы рискнула сказать, что одним из главных источников вдохновения и центральным образом поэзии Степановой является самый древний универсальный женский архетип. Это Богоматерь, Дева Мария, верховное женское божество, которое проявлено в её балладах и поэмах в разных ипостасях. Как Небесная дочка, меняющая обличья и доводящая до сумасшествия бедного лётчика и его жену. Как инфернальная майор Кантария (Чёрная Дева) и трансцедентная Сама-Она, сошедшая в загробный мир и ставшая его покровительницей, и теперь её надо вызволить из тюрьмы, освободить её могущество, — в «Прозе Ивана Сидорова». Как Норма Джин (настоящее имя Мерилин Монро), воплощённая и мифологизированная экраном женственность, после смерти инкарнируюшая в русской глубинке в теле продавщицы Нины и обладающая невероятными волшебными операционными возможностями, — во «Второй прозе».

Женский образ эпической поэзии Степановой — всегда спасательница, Спасительница. Я бы вспомнила здесь и первую, возможно, в творчестве Степановой, скрытую отсылку к имени Марии в «Двадцати сонетах к М.» (1998), цикле по канве Бродского, блистательном пастише по мотивам «Двадцати сонетов к Марии Стюарт», и стихи «Мария Степанова, сборная России» — о баскетболистке, полной тёзке автора. И, наконец, в одном из последних текстов встречаем: «и называть себя Марией горько сердцу моему». Я убеждена, что Степанова отдаёт себе отчёт, чьё имя носит, и осознанно относится к этому сюжету.

Продолжая мысль Григория Дашевского, высказанную им в рецензии на «Прозу Ивана Сидорова», рискну ещё сказать, что тоска Блока по вечной женственности нашла почти через столетие своё зеркало в последних работах Степановой. В определённом смысле «Проза Ивана Сидорова», — при всём своём современном антураже и сюжете, который не скрывает своей связи с «Местом встречи», уходящая корнями в русскую романтическую прозу девятнадцатого века, — это наш ответ «Двенадцати», музыке революции (которая оказалась, по Блоку или по отцу Булгакову, дьявольской). Только вместо перевёрнутой Блоком в чёрную сторону евангельской притчи мы получаем женскую версию народного спасения, и, как всегда в женском варианте, это происходит через самоотречение и любовь. (Открою одну нестрашную профессиональную гендерную тайну: перед женщиной-поэтом довольно часто появляется вызов и соблазн ответить мужчине-поэту, мужскому рисунку мира, в поэзии выраженному. Это происходит как от приятия этого рисунка, так и от несогласия; главное, чтобы мужская позиция была артикулирована чётко. Мне лично всегда хотелось Блоку дать по шее.) Персонажи «Сидорова» травестированы с ещё большей, чем у Блока, силой, распознать их ещё труднее, но эта задача не является безнадёжной. Кстати, книга братьев Вайнеров, по которой поставлен знаменитый сериал, словно в насмешку называется «Эра милосердия».

Есть ещё один важный аспект популярности и терапевтичности поэзии Марии Степановой, здесь я снова продолжу Дашевского, который говорит, что её поэма (а я бы отнесла это и к балладам, и ко «Второй прозе») — «волшебная сказка, заместившая поэму о катастрофическом социальном опыте». Действие баллад и поэм Степановой происходит в пространстве, примерно напоминающем пространство романов о Дозорах Сергея Лукьяненко: персонажи и обстоятельства узнаваемы, имеют современные черты, дело происходит вроде бы сейчас, но главный фокус в том, что не вполне здесь и не вполне обычными способами и средствами. Общая черта и приём «Ночного дозора» и двух поэм (или проз) Степановой — пристальное, совсем не фантастическое внимание к деталям и обстоятельствам места. Как в «Дозоре» я с чувством глубокого удовлетворения опознавала ночную затрапезную Москву в районе метро Рижская, описанную точно, как ни в одном реалистическом прозаическом произведении, так и в строках «Сидорова» и «Второй прозы» легко опознаётся провинциальная фактура и вечно непросушенная бытовая жизнь наших людей, готовых, однако, при помощи овеществлённой европейской предметности и русской литературной духовности воспарить над бытом. «Что на нём: пальто итальянского кроя, костюм спортивный, то и это сырое. Сумка с надписью, вижу я только das, но легко додумаю остальное... Осторожно окрашены тёмным заборы, и даже на площади ни мента» («Сидоров»). Или во «Второй прозе»: «А на младшей Нине — розовое мини. Ножки в сеточку, туфли лодочки, бусы крупные, гематит, и когда у ней просят водочки, она даже в глаза не глядит... И одеты мы все одинаково, а подходишь к крыльцу покурить — сядет боком, откроет Булгакова, и куда с ней такой говорить?»

Вообще-то обе последние поэмы Степановой — о мире ещё не загробном, но и не видимом, о жизни после смерти, о взаимопроникновении мира живых и мёртвых. То есть, как и в современном фантастическом романе, русской постстругацкой версии sсience fiction (не путать с фэнтези), в пространстве поэзии Степановой читатель может переживать за героев, легко представляя на их месте себя, но наделённого магическими свойствами, способного через эту идентификацию изменить свою судьбу. И это новая для русской поэзии трансформация волшебного, уже не в символическом поле романтической баллады, страшных сказок Гоголя или обработок Афанасьева. Это трансформация, учитывающая опыт голливудского кино и опыт современного мира, в котором свинцовым мерзостям русской жизни, документальным ужасам кинохроники и кошмарам военных конфликтов, личной смерти и трагедии близких противопоставляется новая народная сказка о бессмертии. Степанова, по моему убеждению, самый гуманистичный поэт современности. За это и любима народом.


к содержанию номера  .  следующий материал  

Герои публикации:

Персоналии:

Продавцы Воздуха

Москва

Фаланстер
Малый Гнездниковский пер., д.12/27

Порядок слов
Тверская ул., д.23, в фойе Электротеатра «Станиславский»

Санкт-Петербург

Порядок слов
набережная реки Фонтанки, д.15

Свои книги
1-я линия В.О., д.42

Борей
Литейный пр., д.58

Россия

www.vavilon.ru/order

Заграница

www.esterum.com

interbok.se

Контактная информация

E-mail: info@vavilon.ru




Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service