Михаил Айзенберг. Переход на летнее время.
М.: Новое литературное обозрение, 2008. — 560 с.
В новой книге Михаила Айзенберга собраны стихотворения разных лет, статьи и эссеистика. Подобное совмещение обогащает как прозаические тексты, так и поэтические; возможно, причиной тому некоторое сходство их природы. Айзенберг-эссеист отказывается от обобщений и абстрактных формул, анализируя отдельные явления и состояния поэзии в их собственных дискурсах и с учётом их собственной структуры, и создаёт цельную систему осмысления литературного процесса. Сходным образом действует и Айзенберг-поэт: каждое его стихотворение являет собой попытку ответа на некое обращение, на экзистенциальный вопрос, заданный в тот или иной момент в той или иной точке пространства «заброшенному» в эту точку человеку. А для поиска ответов и познания у человеческого существа есть один инструмент — его язык, его «прямая безумная речь». Потому поэтическое исследование реальности в текстах Айзенберга состоит из поиска точных и верных слов, из «перевода» с языка вещей на человеческий язык, из множества локальных и глобальных ответов на важнейшие вопросы, которые и собирают отдельные куски мозаики в общую поэтическую картину мира.
Вот подлетают голубь, ворона, грач (грач?), / чтобы отвлечь, утешить, вогнать в хандру. / Скоро покажут (только не плачь, не плачь) / облако на закате, дерево на ветру. / Как сказать: я не был причиной слёз; / не восставал и не действовал заодно. / Кто-то к тебе стучался, ведь кто-то тебе принёс / странную весть, что стена твоя есть окно.
Александра Володина
Сухбат Афлатуни. Пейзаж с отрезанным ухом.
М.: Изд-во Р. Элинина, 2008. — 48 с. — (Серия «Русский Гулливер»).
Новый сборник одного из идеологов т.н. «ташкентской поэтической школы». Афлатуни работает с экфрасисом, академически-интертекстуальным пейзажем, заботясь, однако, об открытости, не-эзотеричности этого высказывания. Лучшие тексты Афлатуни совмещают созерцательность и ироническую остранённость с выпуклостью образа. В новых текстах поэта неожиданно возникает едва ли не близкий Заболоцкому визуально-вещный гротеск.
морковь и лук помытый рис / огонь пока что вхолостую / сжигает пахнущий зирой / зернистый воздух жирный зной / четыре прадедовских стула / заставлены на тазе таз / баранья кровь скликает ос / и мух и незаметных духов — / из-под земли струится газ / и гибнет в пляске душных роз / у казанка под чёрным брюхом
Андрей Баранов. Поиск по имени: Книга стихов.
М.: Изд-во Н. Филимонова, 2008. — 116 с.
Сборник поэта, известного также под псевдонимом Глеб Бардодым. Прежние стихи (из книги «ссылка верна»), составившие центральную часть сборника, и новые, обрамляющие её, кажутся принципиально различными: если в предыдущих текстах преобладает установка на медитативный лиризм, абстрактность лексики, остранённость лирического «я», то новые представляют собой жёсткие монологи и / или нарративы, написанные сверхдлинной (разбитой, впрочем, в столбик или лесенку) тонической строкой, эмоционально насыщенные и содержательно весьма жёсткие.
От дедлайна до другого дедлайна / ещё через парочку-тройку мелких. / Тендеры. Вендоры. Бендеры. / Мимо афиш за стеклом и беззаботных и юных... / мимо влюблённых дождей. / В миг, когда просыпаешься, / кажется: ты не в своей тарелке. / А когда распробуешь: / нет, в своей <...>
Наум Басовский. Анфилада: Стихи 1957-2007.
М.: Водолей Publishers, 2008. — 656 с.
Собрание стихотворений живущего в Израиле поэта. Наум Басовский склонен к описательности, но это не прямолинейная поэзия отражения, а своего рода увеличительное стекло, механизм уловления осколков прошлого и / или далёкого. У Басовского ностальгическая лирика постакмеистической выделки выгодно отличается от многих образцов подобного рода; густота письма и внимание к детали делает тексты Басовского близким к лучшим стихотворениям Евгения Рейна.
<...> Весь этот старый дом с квартирами бездонными / стонал, хрипел, курил, в потёмках спичкой чиркая, / как будто целый век проспал он, заколдованный, / и ожил лишь сейчас со всей своей начинкою <...>
Данила Давыдов
Василий Бородин. Луч. Парус: Первая книга стихов.
М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2008. — 64 с. — (Серия «Поколение», вып. 22).
Первая книга стихов московского поэта (р. 1982), которого можно было бы назвать неомодернистом с бо́льшим упором на «нео», нежели на модернизм. Самая существенная проблема, которую открывают стихи Бородина, — загадочность описываемого объекта, исходящая из самого описания. Чтение книги создаёт впечатление, будто бы практика Василия Бородина близка к оптике поэтического мира, задаваемой новосибирским поэтом Виктором Иванiвым.
у поэта есть проклятье / видеть розу из лучей / и качать её в объятьях / как разлившийся ручей
Дарья Суховей
Тёмные, герметичные тексты, заключённые в чеканные силлабо-тонические формы. Лирический герой стихотворений В. Бородина обострённо ощущает ужас бытия, разъятую на части, десемиотизированную механику небесных сфер, апокалиптически перемалывающую живое. На фоне строгой метрики агония привычных смыслов особенно заметна; это целесообразно считать доминантой авторской поэтики. Нельзя не отметить перекличек с другими мастерами «герметического жанра» (линии, связанной с «левым» акмеизмом О. Мандельштама и В. Нарбута), прежде всего, Алексеем Цветковым. Регулярно возникает крайне важное для этой линии «политическое» высказывание, предстающее с пугающей ясностью на фоне метафоризированного бэкграунда.
нищета пробоин винта распыл и / топь голов и голос в огне простыл и / города поют как звезду хоронят / засыхая медленной кровью / кровью
Кирилл Корчагин
26-летний москвич Бородин резко отличается от большинства сверстников: если они зачастую кажутся людьми уже следующей формации, которые «используют» русскую поэзию второй половины XX века как сумму приёмов, но не дышат одним с ней воздухом, то Бородин унаследовал именно дыхание — и только его. Такого рода поэзия возникает на закате большой эпохи, когда всё уже сказано, а что не сказано, о том поздно и без толку говорить, и остаётся только выкованный предыдущей речью голос, на котором, как цветочная пыльца на пальце, следы улетевших смыслов, подчёркнуто непритязательные и подвижные.
трамвай с оврагом на лице / и буковкой в конце / я этот выберу трамвай / и не переживай // он едет вместе с плотью лет / и видит солнечный скелет / в венце и славе и венце / и с буковкой в конце
Валерий Шубинский
Алла Горбунова. Первая любовь, мать Ада: Первая книга стихов.
М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2008. — 96 с. — (Серия «Поколение», вып. 21).
Долгожданный (книга готовилась к выходу года три в рамках разных гикнувшихся или не начавшихся проектов) дебютный сборник петербургской поэтессы (р. 1985), лауреата премии «Дебют» (2005). Стихи о единстве природы и тела, о смысле любви, смерти и боли. Книга состоит из двух неравных блоков. Первый — «Полярный сад» + «Подводное солнце» — объединяет стихи, написанные в несколько последних лет. Второй, «Детские стихи», отражает более ранний период творчества, но важен для восприятия поэтики Горбуновой как целостного явления. Природное и культурное, метафизическое и эзотерическое, благовестное и обсценное в индивидуальной мифопоэтической системе Аллы Горбуновой переплетаются настолько плотно, что характеризовать её стихи как очередные полистилистические эксперименты отошедшего вдаль постмодернизма уже не представляется возможным. Может быть, одна из основ этой мифопоэтической системы: то, что внутри, понятно, а то, что снаружи, — в общем-то, нет. Ибо непознаваемо. Пространство, телесное, материальное, — это или врастание пейзажа в тело (как в стихотворении «Кости, земля, трава») или: «На шоссе девушка в вечернем платье. Автомобиль сквозь неё проезжает».
Проясненье сознанья мне ни к чему, / я выберу пёструю детскую тьму, / птичьи, звериные пятна, картинки, / лица и руки, обиды и радость. / О, составлять воедино картинки / не надо, не надо, не надо!
Дарья Суховей
Уже в первых обративших на себя внимание стихах тогда 19-летней Горбуновой наметились два полюса личности автора и авторской интонации: трепетно-женственный, с нежностью созерцающий окружающий мир, и бесшабашный, задорный, с хрипотцой, почти мальчишеский («шантрапа-унисекс»). Потом эти полюса стали сближаться, но, видимо, поэтический мир молодого автора просто структурно обречён на раздвоение. Сейчас это выглядит так: с одной стороны — изысканное визионерство, с другой — нервозная и брезгливая (не наигранная, что очень часто бывает) страдательность, тоже выражающая себя в визионерских образах, но совершенно иных. Сравним:
Мост через море, в фонарях / причудливые волнорезы. / В цепях чугунных якоря, / и к ним пристёгнуты десницы // сирен в ошейниках шипастых, / инопланетного железа. / В их лифах разевают пасти / полусобаки-полуптицы.
И:
Озеро Онего с голубым снежком, / по нему гуляют жмурики пешком, / их потом увозит аэромобиль. / Я кого-то нынче, кажется, убил.
Валерий Шубинский
Стихотворения Горбуновой наполнены энергичной чёрной иронией, восходящей к одной из линий творчества «проклятых поэтов» (эта преемственность отмечалась В. Шубинским). Мир рассматриваемых текстов представляет собой карнавализованное пространство, в котором правит притягательное в своей всепоглощающей активности мортидо. Заигрывание с инфернальной тематикой, обнаружение неожиданных «прорех» в ткани мироздания сближает мир этих текстов с прозой Юрия Мамлеева.
Вот этот лес, этот яр, этот лог, / здесь под сосной похоронен мой бог, / вот эта улица, вот этот дом, / где он меня зарубил топором, / здесь паутина, и сырость, и тьма / здесь я лежу убиенной сама.
Кирилл Корчагин
Владимир Губайловский. Судьба человека: Книга стихотворений.
М.: Изд-во Р. Элинина, 2008. — 104 с. — (Серия «Русский Гулливер»).
Вторая книга поэта, критика, эссеиста (первая вышла в 1993 году). Стихи, возникающие не благодаря, а вопреки, как противодействие хаосу и распаду. Попытка гармонизировать, структурировать мир посредством его описания, заведомо обречённая на провал, но помогающая выжить одному частному человеку в один частный момент времени. Отсюда — тяготение к большой форме, сложным составным поэтическим конструкциям. Губайловский — поэт негромкий, но удивительно искренний и не чурающийся поэтических обобщений и гражданской лирики, верящий в то, что существуют некие высшие, надличные ценности, к которым принадлежит и Слово. Завершает книгу жёсткая и энергичная поэма «Живое сердце» с подзаголовком «Трагедия» — антиутопия, которую при желании можно воспринять как притчу.
Душа твоя станет той формою, той / строфою с так долго искомым размером, / которая непредставимым манером / наполнится страшной земной Красотой, / крадущей детей и бегущей по нервам, / и это твой выбор, твой дар и покой, / твой дом над Окой.
Мария Галина
Павел Жагун. IN4: Книга стихотворений.
СПб.: Издательство «Пушкинского фонда», 2008. — 176 с.
Меньше чем за год известный московский музыкант, продюсер и текстовик Павел Жагун, ранее не публиковавший своих стихов, хотя и пишущий их уже не первый десяток лет, издал три книги. "IN4" — третья, включающая в себя девять циклов. Здесь преобладает верлибр, "кристаллический" синтаксис которого интонационно подчёркивает уплотнённость метафорического письма Жагуна и своеобразие позиции его лирического субъекта: плавно и пластично развёртывающееся повествование ведётся из некой отстранённой неподвижной точки, из которой событийный ряд мыслится не как воспоминаемое и вновь сентиментально проживаемое прошлое, но как нечто совершенное, пребывающее в постоянстве, в себе, в полноте своего бытия.
маленький ослик на той картинке / увозит в тележке мучное солнце / ты всё прозевал старик / до сих пор не научился / завязывать шнурки на ботинках / осенью тянет в лужи / в последнем письме ты была синицей / перед зеркалом примеряла вьюгу / мечтаешь срезать все волосы / как новобранец подстричься / перебраться поближе к югу / у моря солёного / становясь вертикалью / можно кричать и петь во весь голос
Павел Настин
Наблюдательный пункт Павла Жагуна — космос, оттуда он рассматривает мир, иногда с очень большим разрешением ("вечный праздник слизистых оболочек"). Таков и его саунд-арт, ни один мускул не дрогнет на лице поэта при виде гуманитарных крушений — будто ему ведом их высший смысл; язык Жагуна заведомо некоммуникативен, потому его не спутать с другими, а его метрические рифмованные стихи написаны так же, как верлибры, — форма становится как бы незаметной.
с настойчивостью мураша / вскипая искрами трамвая / невидимая в теле свая / блуждает в сумерках душа.
Татьяна Щербина
Владимир Захаров. Весь мир — провинция: Книга избранного.
Новосибирск: Свиньин и сыновья, 2008. — 508 с.
Книга избранных стихов известного физика-теоретика, заявившего о себе как о поэте только в последние десятилетия (первый сборник опубликован в 1991 г.), хотя первые стихи в книге, сгруппированной по хронологическому принципу, датированы 1961-1969 гг. Захаров — великолепный верлибрист, которому естественнонаучное образование вкупе с мощным поэтическим темпераментом сообщает жёсткий, безжалостный и масштабный взгляд на окружающий мир. Регулярные стихи более традиционны, но и в них встречаются совершенно неожиданные (особенно для шестидесятнической традиции) поэтические повороты.
Русь, ты больше не женщина, / Где твоя любовь о женихах заморских, / Любовь к дальнему, / Любовь к Америке, Грузии? / Всё в прошлом. <...> Ты больше не мать, / Посылающая на смерть своих сыновей. // Ты теперь менеджер, / А ещё чемпион по стрельбе, ставший киллером, / У тебя мужское лицо.
Мария Галина
Значительную и наиболее интересную часть творчества Захарова составляют образцы свободного стиха, в которых он поднимается над ритмико-синтаксическими клише Серебряного века, характерными для его регулярной метрики. Верлибр Захарова находится в традиции советского «повествовательного» верлибра (ср. известные образцы Д. Самойлова) с характерной тягой к парадоксальности, лёгкой сюрреалистичности сюжета, живописным описаниям элементов пейзажа. Особенно хочется отметить поэму «Барабаны, или Ленинградское дело». Несомненно, Захаров занимает своё, во многом недооценённое место в истории русского верлибра.
У властителей бывают другие пристрастия: / Чингисхан любил вспарывать животы / беременных женщин, / а Филипп Второй поджаривать живьём обезьян, // но кто знает, / может быть и они / писали стихи, рисовали, сочиняли музыку?
Кирилл Корчагин
Елена Кацюба. Свидетельство луны (Новая Азбука). Стихи, стихийные мутации, палиндромы, циклодромы, схемы.
М.: Изд-во Р. Элинина, 2008. — 62 с.
Сборник разножанровых текстов известного московского поэта, одного из основателей группы ДООС, выстроен в соответствии с алфавитным порядком заголовков. Елена Кацюба, работая в поставангардной парадигме, обыкновенно склонна «оживлять» экспериментальные модели, наделять, казалось бы, абсолютно формальные опыты эмоциональным началом. В этом смысле поэзия Кацюбы, вне зависимости от того, к какой конкретной форме она прибегает в данном случае, нацелена на своего рода фрактально разрастающийся пантеистический эксперимент, наделение существ, предметов и знаков равными правами.
Жизнь сложена из лепестков розы / внутри которой развёрнут сад / где раскрылась всего одна роза / размером в целый сад // Ключ потерян
Данила Давыдов
Григорий Кружков. Новые стихи.
М.: Воймега, 2008. — 80 с.
Новая книжка известного поэта и переводчика; в некоторых стихах можно найти отсылки к традиции трёх веков англоязычной поэзии, тем не менее, это не стилизация, а некое заполнение лакуны, существующей в нашем литературном пространстве. Кружков — поэт европейский, интеллигентный и интеллектуальный, не чуждающийся «высоких тем», печальная ирония в его стихах переплетается с апелляцией к античности и европейской культуре; мудрость и игра в одном флаконе — интонация Кружкову вообще свойственная — в этой книге звучит особенно раскованно.
Одни на целом свете, / На травке голубой, / Как ложечки в буфете, / Лежали мы с тобой. / И Данта вёл Вергилий / Подземною тропой. // Он повернул направо / И подошёл туда, / Где глинистая яма / И чёрная вода... / Твоя рука блуждала / Вслепую, без стыда...
Мария Галина
Дмитрий Кузьмин. Хорошо быть живым: Стихотворения и переводы.
М.: Новое литературное обозрение, 2008. — 352 с. — (Серия «Новая поэзия»).
Как ни странно — первый сборник Дмитрия Кузьмина, авторское избранное. Ставшее раритетом издание «Дмитрий Кузьмин. Стихотворения Германа Лукомникова» являлось плодом специфического литературно-перформансного жеста по передаче авторских прав. Игровая стихия Москвы конца 1980-х-1990-х переросла в прагматизированное пространство нулевых, учитывающих наиболее радикальный опыт как вешки для расстановки возможных границ пространства. Безусловно, Кузьмин в этом процессе — с границами — явный фигурант. Однако книга — целостная декларация поэтического мира Дмитрия Кузьмина, каковой мир подробного отношения к окружающему пейзажу не имеет, несмотря на предисловие, нарезанное из четырёх интервью, в которых много говорится о Кузьмине в амплуа «кроме поэта». Переводы, которыми рассекаются тематические блоки собственных стихов, очень органичны и мировосприятию и поэтической технике Кузьмина. Основной ориентир поэтики Кузьмина — objective school — видимо, от объектива любительского фотоаппарата, фиксирующего мелкие подробности частной жизни, где очень много перемещений, очень много любви и очень много потерянности. Сюда же — гражданственность и репортажность, в центре внимания — человек.
в полночь в Брянске / российский паспортный контроль, и почему-то / с вокзала играет музыка, лом обходчика звенит, / переводя ручную стрелку, фонарь светит с платформы / соседу снизу, дочитывающему Перумова, / через проход раздевается некрасивый курсант, / рисунок волос на его груди повторяет твой
Дарья Суховей
Кузьмин в своей поэтической ипостаси принадлежит «объективистской» школе, которая практически не представлена в отечественной традиции, хотя отчасти пересекается с некоторыми изводами постконцептуализма (сходства и различия сполна отрефлексированы в предисловии). Со слов самого Кузьмина: «самое интересное для меня — это остановленное мгновение абсолютно индивидуальной человеческой жизни». Переводы отражают интерес автора к тем или иным фигурам англоязычной поэзии (почти все они «диагностичны» для очерчивания границ его собственной поэтики), интерес к актуальной поэзии восточнославянских стран, lesbigay-литературе, американскому хайку и миниатюрам, особенно важным с точки зрения поэтики фиксации мгновенного. Лучшие тексты книги вмещают изображаемую ситуацию целиком: она может быть восстановлена в деталях и прочувствована читателем как происходящая здесь и сейчас. Время останавливается, и безвозвратно утраченное продолжает жить и напоминать о себе.
а ведь где-то здесь я должен был встретиться с тобой, / картинка рассыпается, волна уплывает, уходит, и не подкрутить верньеры, / время проснуться, у соседей в телевизоре «Улица Сезам», / ломит шею и грудь — то ли от позавчерашних засосов, то ли от начинающегося гриппа, / никогда, уже никогда мне не будет семнадцать
Валерий Леденёв. Запах полиграфии: Первая книга стихов.
М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2008. — 64 с. — (Серия «Поколение», вып. 23).
Первая книга молодого поэта и переводчика. В «коротких» текстах угадываются мимолётные впечатления, фрагменты быта, размышления о прочитанных книгах, предельно обобщённые, устремлённые к афористичности метафорических максим (восприятие мира через «книжную» культуру подчёркивается и названием книги). В пространных текстах — герметичные, порой туманные дескрипции соединяются с несколько театральной рефлексией. Опыт постконцептуализма конца 1990-х — начала 2000-х сталкивается с опытом «исповедального» направления в его современных формах, составляющих мейнстрим американской поэзии.
во втором томе / «Логических исследований» / Гуссерль неожиданно / начинает писать / стихами // под сильным впечатлением / юный Витгенштейн исписывает / целую страницу / своего дневника
Кирилл Корчагин
Если я правильно понимаю, есть такая поэтика превращений. Органичнее всего превращаться в рамках миниатюры, где основные координаты обратимого пространства заданы хотя бы и точным, но всё-таки пунктиром, образуя некую асимметрию. Именно так, как в этой книге, без лишних слов.
двое влюблённых / разворачивают дискурс / о собственной смерти / «что будет, если ...» / «что будет, если ...» // 21 : 13 / даже часы / изображают симметрию / с прибавлением единицы
Дарья Суховей
Павел Лукьянов. Мальчик шёл по тротуару, а потом его не стало: Стихотворения.
М.: Б.С.Г.-Пресс, 2008. — 78 с.
Из предисловия, написанного самим автором: «Искусство — есть борьба. Борьба художника с безотчётностью и неосознанностью жизни». Отчётливо осознавать происходящее вокруг и доносить полученную информацию до читателя максимально честно — главная задача Павла Лукьянова. «Книга <...> предназначена для людей, знакомых с русским языком, и просто любопытных». Отсюда — сюжетность текстов, часто используемая форма диалога: авторская точка зрения изложена доступно, если не сказать примитивно, но это — не художественная беспомощность, а прямота.
комки земли на подошвах сада, / червивый розовый навоз, / лохматый дождик воробьиный, / земля, промокшая насквозь. / сверчок, забытый на квартире, / щенок, утопленный в пруду, / я помню, кем я был в саду: / стоял живой и настоящий, / чтобы расти, куда и след, / а не отмучиться скорее / и умереть на старость лет.
Мария Скаф
Магическая механика: сб. / Сост. С.Неграш.
Рига: SIA «S-Kom», 2008. — 272 с. — (Сирин).
Фантастика и поэзия — явления структурно и жанрово различные, но в равной степени имеющие дела с преображённой реальностью, с непрямым мимесисом. Поэтому неслучайно фэндом как субкультура порождает огромное количество стихотворной продукции, а многие фантасты — поэты. Cледует, однако, различать поэзию фантастов и фантастическую поэзию. Фантастическая поэзия — явление, по сути, не осмысленное должным образом. Можно говорить о фантастических мотивах, о фантастическом дискурсе и т.д., и каждый раз это будет новый разворот темы. Суть, основу фантастического в поэзии Аркадий Штыпель, автор едва ли не единственной внятной работы на эту тему (опубликована в №№5-6 журнала «Реальность фантастики» за 2005 г.), видит в приёме реализации метафоры: «... поэзия фантастична на глубоком уровне самой поэтической речи и её образного строя, и... буквальное прочтение едва ли не любой метафоры может явить нам совершенно фантастическую картину». Фантастическая поэзия, в этом смысле, предстаёт обнажающей приём реализованной метафоры с помощью подключения к дискурсивным ресурсам «канонической» фантастики. В новейшей поэзии дань такого рода работе отдали и Алексей Цветков, и Мария Степанова, и Андрей Родионов, и Фёдор Сваровский, и другие поэты. Антология такого рода стихов — дело будущего. Настоящее же издание составили стихотворные опыты именно фантастов — при этом принадлежность к цеху здесь более значима, нежели поэтические мотивы (и подчас, увы, качество текстов). Фантаст не обязан писать фантастическую поэзию, и это задаёт своего рода «двоящийся» характер данной антологии. Среди опубликованных в томе поэтов широко известны за пределами фэндома именно в поэтическом своём качестве двое, Мария Галина и Дмитрий Быков; их творчество — у каждого по-своему — имеет безусловные черты фантастической нарративности, но ею далеко не ограничивается. Выходят за пределы фэндома и представленные яркими стихами прозаики Геннадий Прашкевич, Яна Дубинянская и Александр Етоев, прозаик, критик и бард Даниэль Клугер, прозаик и критик Роман Арбитман, критики Владимир Ларионов и Михаил Назаренко, По-настоящему замечателен — и незаслуженно малоизвестен в поэтических кругах — волгоградский писатель и поэт Евгений Лукин. Как всегда интересны Олег Ладыженский и Дмитрий Громов, более известные как Генри Лайон Олди, но здесь опубликованные самостоятельно. Однако многие публикации (в том числе и хороших писателей-фантастов) сильно разочаровывают: это либо холодные стилизации, либо вовсе дилетантские сочинения. Сборник «Магическая механика», безусловно, имеет определённую ценность, однако хотелось бы видеть аналогичное издание, составленное вне групповщины, исходя из оценки именно текстов, а не в связи с цеховой солидарностью.
<...> Ночь допивает остатки дня. / Марс далеко, да и нет его. / Б.Миловидов, фонарь и я — / Больше на свете нет ничего (А.Етоев)
Дмитрий Макаров. Больше, чем я сказал.
М.: Ардис Медиа, 2008. — 68 с.
Поэтическая книга Дмитрия Макарова, не без изящества изданная, заставляет задуматься о природе этого поэтического голоса. Близкая, быть может, бескомпромиссному лиризму Дмитрия Воденникова, а с другой стороны, чувственно-манерной экзотичности Дмитрия Бушуева, поэзия Макарова имеет отношение и к так называемой «новой искренности». Для Макарова, впрочем, характерен особый подход к этому принципу письма: истовая, принципиальная наивность, понимание лирики в некоем первоначальном её смысле, и при этом — изысканность самого письма (может быть, даже гипертрофированная).
Я плачу под твоей рукой железной. / Я кролик длинноухий бесполезный. / Ни плова, ни тулупа, ни любви. / Перчатку сшить — и ту не хватит меха. / Подкинь меня и не лови. Потеха! / Не счесть огрехов кроличьей любви.
Данила Давыдов
Всеволод Некрасов. Детский случай. 1958-2008.
М.: Три квадрата, 2008. — 216 с.
Этот сборник детских и недетских стихов знаменитого московского поэта мог бы выйти на пятьдесят лет раньше. О том, как случилось, что он не был напечатан тогда, написано в книге А. Журавлёвой и Вс. Некрасова «Пакет» (1996). Детскость стихов Некрасова не в том, что они написаны специально для детей (а это, на мой взгляд, и должно нравиться детям). У стихов Некрасова есть детские особенности. Детская особенность — долгое повторение, твержение одного слова, до тех пор, пока не возникнет в сознании некое внутреннее пространство, в котором, как эхо, могут перекликнуться слово и образ, названное и зримое: идёт снег / снег снег снег / снег... Зримого в книжке — 16 приятно удивляющих качеством репродукций работ Э. Булатова, О. Васильева, О. Рабина, В. Немухина и Ф. Инфанте. Другая детская особенность — бормоча, как бы, между прочим, выговаривать афоризмы: ...кувыркались / белые души / нерасцветших ещё черёмух / а затем / зелёные туши / отразятся в водоёмах... Детский вдохновенный интерес к простым вещам и смене времён года: Осень / Перекрёсток просек / И уселся посерёдке / Не то пёс / Не то кот / И сидит / И не идёт. Недетскими, однако, остаются прохладность и долгота взгляда.
снегота / снегота / тогда / когда туда и туда / и куда это / да и когда ещё / это когда тут такая / (нигде и никогда не заканчивающаяся) / снегота // незадача / яснее ясного // снегота / снегота / великая снегота // снегота снегота // снеготаялка // снеготаялка / снеготаялка
Наталья Осипова
Антон Очиров. Ластики: Книга стихов.
М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2008. — 64 с. — (Серия «Поколение», вып. 24).
Поэтику московского поэта Антона Очирова отличает позиция рассуждающего наблюдателя; в некоторых деталях видятся пересечения со стихами Данилы Давыдова (скорее даже, это ритмические аллюзии). Философические рассуждения о разных свойствах бытия и отношении к ним человека: от пробования на вкус ластиков в детстве до упоминания газпромовского небоскрёба и цитирования небезызвестной дискуссии про 6 или 600 поэтов, — информационная среда вплетается в частный опыт.
заказчик остался доволен / принёс верстальщику в клюве обговорённое бабло / это хороший мир — его создатель того и другого / по жизни сильно не обижал / подвинул выкинул лишнее оставшееся ужал
Дарья Суховей
Поэтика Антона Очирова — это поэтика «мгновенной реакции», максимальной приближенности текстового пространства к реальности настоящего момента. Прямое и непосредственное лирическое высказывание обладает огромной синтезирующей силой, преодолевающей границы большого и малого, вечного и сиюминутного, коллективного и предельно личного. Неизбежно возникающая в результате этого синтеза динамика внутренних противоречий, несмотря на свободную форму стиха, делает текст плотным и напряжённым. Такая напряжённость не оставляет дистанции между поэтической рефлексией и её объектом, отчего рефлексия становится почти всеобъемлющей, а вся реальность оказывается символом, открытым для трактовок.
видишь, боже, мы раскрошенные, словно булка, / которой кормят уток воробьёв голубей / видишь, небо над нами / иногда становится пронзительней и голубей / к твоей стене подвешенные, словно полка, / где книги молчат макушками, повёрнутыми к тебе
Александра Володина
Давид Паташинский. Рассвет перед сном: Стихотворения.
М.: Водолей Publishers, 2008. — 104 с. — (Cон Серебряного века).
Живущий в Соединённых Штатах поэт кажется фигурой совершенно самостоятельной. Ритмические сбои, авторская графика, смещённый синтаксис делает его не бо́льшим традиционалистом, нежели Бахыт Кенжеев или Алексей Цветков (вообще переклички Паташинского с «Московским временем» требуют особого обсуждения) — это чтение поверх традиции, сквозь традицию, выстраивание собственной, внутренней оси, соединяющей прошлое и будущее.
Мир мой начинается на границе / воздуха, солнца. Тенистой улицы. Задыханий. / Твоей улыбки, что никогда не передам стихами. / Самого дорогого, что, конечно, не сохранится. // Мир мой продолжится, напевая. / Он только и существует, не возникая. / Его смычка музыка никакая. / Его любви магия неживая <...>
Александр Радашкевич. Ветер созерцаний: Стихотворения.
СПб.: Алетейя, 2008. — 176 с. — (Русское зарубежье. Коллекция стихов и прозы).
Сборник новых стихотворений одного из ярких поэтов русской диаспоры. Будучи идеологически скорее консерватором, Александр Радашкевич понимает этот консерватизм не как автоматическое воспроизведение канона, но как своего рода «приключение» в прошлом, осознание истории как стилистического явления. Ажурные конструкции Радашкевича (порой неожиданно близкие — скорее типологически — к опытам Ферганской школы) тяготеют то к деформированной силлабо-тонике, то к свободному стиху, то к столь редкой в новейшей отечественной поэзии попытке возрождения силлабического стиха. В стихотворениях Радашкевича анжамбеман становится одним из основных приёмов: поэтическое сообщение, подчас нарративное или риторическое, оказывается внутренне расчленённым, что создаёт особую форму поэтического остранения сказанного.
<...> В курчавой поросли чего-то лежит птенец, / воздевши к небу спичечные лапки, и, выгнув / малахитовую спинку, глазеет ящерица / обомлело на разомлевшего меня... / Ба-бах! — и разлетелись роем сирые галактики, // шипя и дуясь вечно друг на друга. / Белеет дом. / Синеет сад. К груди приникло раненое солнце / и шепчет повечерние псалмы. И, уходя-не уходя, я / губы бренно приложу к разомкнутым панбархатным / устам забывшейся на тёмном свете розы.
Данила Давыдов
Пётр Разумов. Ловушка: Книга стихов.
СПБ.: Инапресс, 2008. — 80 с.
Название книги — «Ловушка» — полностью характеризует мироощущение автора. Это и ловушки человеческих взаимоотношений (попавшись в чьи-то сети, попробуй выберись), и ловушки самого языка (ущербность слова в сравнении с чувствами автора). Решение, для Петра Разумова, — увязнуть полностью и в человеческом месиве, и в языковых играх. В результате «Ловушка» Разумова становится попыткой найти собственный язык для передачи более чем интенсивных переживаний.
Ангел бил по губам / Роняя мраморную щебёнку / Он прикоснуться не смел / Так и стоял с дряблым членом / Непослушным, будто чужое тело // Бил ангел, в дудочку дул / И душа хмелела, ловя напев / Нанизывая на ниточку совести / Образы, ноты, опыт // Пролитое не вернуть / Прожитое становится камнем / И наполняет соты.
Мария Скаф
Андрей Родионов. Люди безнадёжно устаревших профессий: Стихотворения.
М.: Новое литературное обозрение, 2008. — 120 с. — (Серия «Новая поэзия»).
Новая книга Андрея Родионова является своеобразным продолжением предыдущей книги — «Игрушки для окраин», изданной в прошлом году тем же издательством. По сравнению с ней заметно усиливается сентиментальная составляющая нарративных текстов. Ключевым словом книги становится слово «нежность», довольно частотное в новых текстах Родионова. В то же время сохраняется значительное число интертекстуальных связей с фондом Серебряного века: так, стихотворение, из которого позаимствовано название книги («Можно пройти целиком всю Тверскую...»), видимо, может быть сопоставлено с известным стихотворением Блока «За городом вырос пустынный квартал...». В книге представлены все узнаваемые ипостаси поэта: реалистичные тексты об обитателях городского дна, сделавшие Родионову славу («в маленьких игровых залах...»); научная фантастика с неповторимым à la russe колоритом («В подмосковном городе, не в его центре, а там...»); обращение к актуальным политическим реалиям («Ради страшной действительности глаз...» — о московском «Марше несогласных»); редкое, но поразительно ясное лирическое высказывание («была здесь яма и убивали...»).
вдоль платформы Ждановской еду, / гляжу на вечерний снег / мёртвые кошки глядят из-под снега / на медленный мой разбег
Кирилл Корчагин
Виктор Санчук. От моря и до моря.
М.: Водолей Publishers, 2008. — 312 с.
Хронологически устроенное избранное одного из представителей позднего круга группы «Московское время», последнее десятилетие живущего в Нью-Йорке. Поэзия Санчука характеризуется просодической выверенностью (в лучших традициях постакмеистической поэтики) и эмоциональной насыщенностью. Несмотря на «гармонизаторскую» установку, лирическое «я» Санчука склонно к экспрессивным реакциям. «Неакадемический пассеизм» Санчук подчас усиливает глубокой суггестивностью письма (заставляющей вспомнить уже не акмеистические, но символистские корни).
<...> Там рыбы диких снов — как будто волн канкан, / там волю спеленал тумана кокон, / там в дрожи ветра — ночь, там чёрный океан, как кровь искусства, хлынул в дыры окон <...>
Генрих Сапгир. Складень / Сост, вст. статья, коммент. Ю.Б. Орлицкого.
М.: Время, 2008. — 928 с. — (Поэтическая библиотека).
Настоящее издание не первым претендует на достаточно полное представление поэтического наследия Генриха Сапгира (1928-1999). Ещё при жизни поэта вышло «Избранное» (1993) и начало выходить собрание сочинений (из четырёх предполагавшихся томов появились только два — 1999), — и то, и другое издание вместе с автором готовил Александр Глезер. Не столь давно появился том сапгировских стихотворений и поэм в Малой серии «Библиотеки поэта» (2004) составленный Д. Шраером-Петровым и М. Шраером. Последнее издание, несмотря на подразумеваемый форматом серии академизм, вызвало многочисленные и, увы, в значительной мере справедливые нарекания — как с точки зрения интерпретации сапгировской поэтики, так и, ещё в большей степени, по составу. Нынешний том, подготовленный Юрием Орлицким, вроде бы выходит в более популярной серии, однако гораздо в большей мере может претендовать на звание авторитетного собрания. Важнейшую роль здесь играет неразрывность, семантически нагруженная целостность каждого из сапгировских циклов, каждой из книг. Это не столько сборники, сколько единые смысловые ряды, в которых принципиальна и внутренняя перекличка, и единство интонации, и своего рода эмоциональная настройка читателя. Все опубликованные в нынешнем томе циклы и книги — за одним-двумя исключениями — представлены полностью в авторской редакции (в то время как у Шраеров они сокращены подчас вдвое и, обыкновенно, без всякой мотивировки). Одним из важнейших свойств сапгировской поэтики является работа «на многих полях», принципиальное выстраивание каждой книги «с нуля», исходя из некоего нового метода. Столь представительное собрание, как нынешнее, позволяет увидеть разнообразие этих методов как своего рода парад авторских масок: и конкретистские баллады «Голосов», и преображённая ветхозаветная лирика «Псалмов», и авангардное языковое смещение «Детей в саду», и неожиданная неоклассика «Этюдов в манере Огарёва и Полонского», и перформативный минимализм «Тактильных инструментов», и спор с канонической формой в «Сонетах на рубашках». Увы, далеко не всё поэтическое наследие Сапгира вошло в этот том. Нет поразительного диалога с классиком в «Черновиках Пушкина», нет нескольких поэм и стихов из повестей, цикл «Встреча» вопреки общим принципам издания представлен лишь четырьмя текстами... Но, думается, нынешнее издание — не последнее, будем надеяться на академическое собрание сочинений Сапгира.
На Тишинском рынке ночью — / Тишина. / В Замоскворечье — / Ни души. / И на площади Свердлова / У колонн — / Никого. / Иду к заводу Лихачёва. / Ни Лихачёва, / Ни завода — / Вода / И больше ничего. // Лишь собака лает где-то / Возле университета.
Ольга Седакова. Две книги: Старые песни; Тристан и Изольда: Стихотворения в исполнении автора.
СПб.: Студия современного искусства «АЗиЯ-Плюс»; Изд-во Сергея Ходова, 2008. — 88 с. + CD.
Данный том не вполне обычен — это два знаменитейших цикла Ольги Седаковой, сопровождённые её чтением. Не случайно представление звукового облика текста: Седакова — один из сложнейших ритмиков современного русского стиха. Слава Ястремский в послесловии к книге цитирует слова поэта: «Мне всегда были интересны иные, чем силлабо-тоника, традиционная для нашего стиха, системы версификации: античные метры, фольклорный стих, молитвословный стих. Те, где ритмика словесного ряда ещё не отделена от мелоса». Именно поэтому так важно слышать голос поэта: как Седакова устраивает паузы, как играет со созвучиями, как остраняется от читаемого текста (устраняя романтическую риторику), оставаясь именно произносящим поэтом. В этом смысле принципиально то, что в данную книгу включены два важнейших — и принципиально разных — цикла-книги Седаковой: «Старые песни» и «Тристан и Изольда». В первой поэт ищет корни русской национальной просодии — не впадая ни в эмпирическую подражательность фольклору, ни в пустую имитацию. Скупые дольники оказываются более действенным средством, нежели парафольклорный стих. Во втором цикле — большее разнообразие ритмов, но так же избегающее имитации. Средневековое мировидение принято показывать через инертные ритмы; Седакова же преобразует классический сюжет в свободную, но метафизически оправданную игру. Столкновение текста напечатанного и текста прочитанного создаёт в этой книге особенное пространство. Плюс — сочинение Александра Вустина на одно из стихотворений Седаковой, прибавляющее к речевой мелодии и музыкальную.
Помню я раннее детство / и сон в золотой постели. // Кажется или правда? / кто-то меня увидел, быстро вошёл из сада / и стоит улыбаясь. / — Мир, — говорит, — пустыня. / Сердце человека — камень. / Любят люди, чего не знают. // Ты не забудь меня, Ольга, / а я никого не забуду.
Полина Слуцкина. Белый печатный свет: Книга стихов.
М.: Изд-во Р. Элинина, 2008. — 128 с.
Сборник новых стихотворений московского поэта, в которых наблюдается поворот к прямому высказыванию, подчас радикально-ангажированному. Слуцкина от чистой лирики (в духе верлибров Арво Метса) или игровых текстов идёт к жёсткой провокативности. Мизантропическая психоделика лирического «я» Слуцкиной близка многим ярким явлениям поэзии 2000-х, но занимает вполне самостоятельное место, причём особость, независимость этой позиции принципиальна и отрефлектирована автором.
В жизни мне так / Не хватало драк / Научите: как в драке или не в драке / Обнюхать людей, как это делают собаки / Определяя — друг или враг / Снова в драку или как?
Данила Давыдов
Сорок.четыре: Литературно-художественное издание. / Сост. Р. Айткалиев, П. Банников.
Алматы, 2008.
Сборник содержит сорок стихотворений четырёх алматинских авторов: Павла Погоды, Натальи Банниковой, Владимира Воронцова и Равиля Айткалиева. Для всех характерно подчёркнутое внимание к деталям быта, преобладание свободного стиха (только Воронцов тяготеет к регулярной силлаботонике). Наиболее интересны тексты Павла Погоды (Банникова), в которых заметно влияние поэзии битников (в менее социально-ориентированном изводе). Наталья Банникова создаёт минималистичные бытовые зарисовки в духе школы Бурича, из которых устранено рефлектирующее начало. Тексты Равиля Айткалиева — стихийная мозаика, составленная из обрывков увиденного и услышанного, чередующихся с экзистенциальными рассуждениями разной обобщающей силы.
гугл говорит что мои стихи похожи на дифференциальное уравнение / ещё говорит что они похожи на эпос о гильгамеше / на монографию о метафоре написанную преподавателем сравнительного языкознания / на неунывающего феникса в эпоху коммерции и интернета / гугл врёт / я не пишу стихов (П. Погода)
Кирилл Корчагин
Дмитрий Сухарев. Много чего.
М.: Время, 2008. — 432 с. — (Поэтическая библиотека).
Собрание стихотворений известного барда. Лучшие тексты Дмитрия Сухарева принадлежат к трагикомической линии авторской песни (от Окуджавы до Щербакова): ироническое изображение обыденности, исторический анекдот, личностно прочувствованный пейзаж, ненавязчивая притча о бренности человеческой жизни не превращаются у Сухарева в штампы, но работают как лирический документ.
Каждому положен свой Державин — / Тот, что нас обнимет, в гроб сходя. / А уж как творим, на что дерзаем, / Это будет видно погодя. // Каждому положен свой орёл — / Тот, что осенит крылом могучим, / Дабы ты могущество обрёл / И парить над бездной был обучен <...>
Танкетки. Теперь на бумаге: Антология / Сост. и предисл. А. Верницкого.
М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2008. — 144 с.
Антология самого короткого поэтического жанра, возможного на русском языке, — шестисложных двустрочных текстов. Математик по основной профессии и поэт-изобретатель по творческому существованию Алексей Верницкий в 2003 году пустил в мир новый жанр. В нём стали экспериментировать разные авторы. И миниатюристы, работающие в восточных традициях (Марина Хаген, Константин Микитюк). И поэты, работающие обычно в разного рода традиционных (Валерий Прокошин) и поставангардных (Георгий Жердев, Александр Корамыслов) поэтических техниках. Есть в антологии и авторы, имена которых до её выхода вообще не были известны (Валентина Ермакова, Рой Ежов) или уже привлекли к себе внимание именно как авторы танкеток — таковы, к примеру, Роман Савоста или Сергей Сутулов-Катеринич, чья объёмная поэма в танкетках «Пушкин. Осень. Шевчук» в антологию не вошла.
барханы / кАрАвАн (Г. Жердев) вернулся / мир пере (Р. Савоста) от АБВ / до ЭЮЯ (В.Ерошин) грызу / хвостик часа (А.Верницкий)
Дарья Суховей
Танкетка представляет собой двустишие, состоящее из двух слогов; слоги должны быть расположены в стихах по схеме 3+3 или 2+4. Производная от танка (от названия которой и отталкивается — несколько иронически — новая форма) и (особенно) хайку — японским миниатюрам, давно преобразованным в целостное мировое движение, апроприированным западными (в т.ч. русской) литературами, — танкетка представляет собой следующий шаг к минимуму поэтического высказывания. Здесь уже не застывшее мгновение, но только намёк на это мгновение. В отдельном разделе собраны тексты из двух танкеток (т.е. танкетка здесь предстаёт строфой)
умер / как в первый раз (А.Верницкий)
Марина Тарасова. Шиповник красный между строк: Стихи и поэма.
М.: Водолей Publishers, 2008. — 168 с.
Новая книга московского поэта и прозаика разнообразна интонационно, однако объединена общим мотивом органичности мироздания. Тарасова предлагает современную натурфилософскую поэзию; так, небольшая поэма, завершающая сборник, названа «Поселковой мистерией» — и, в самом деле, повествует о событиях весьма загадочных, отсылающих к высокому романтизму, пусть бы и инсталлированных в реальность отечественной глубинки.
Где остаётся от судьбы / когтистый шрифт, / где ставят на попа гробы / в убогий коммунальный лифт, / где на стене опивки снов; / скупой орнамент поздних слов, / чтобы никто уже не смог / найти ни завтра, ни теперь, / меня врезали, как замок, / в косяк, в костяк, в чужую дверь... / Повисший в воздухе этаж. / Ночного тополя мираж.
Александр Тимофеевский. Размышления на берегу моря.
М.: Воймега, 2008. — 160 с.
Новый сборник патриарха отечественной поэзии Александра Тимофеевского содержит, видимо, стихотворения разных лет, однако оставляет вполне цельное впечатление. Ориентированный на классическую (может быть, даже кажущуюся иногда однообразной) просодию, Тимофеевский неожиданно сближается с конкретизмом лианозовцев, особенно Евгения Кропивницкого и Игоря Холина. «Простота» стиха и здесь, и там — чёткий и продуманный минус-приём, способ демонстрации элементарных основ бытия, своего рода миметический минимализм. Однако, переходя к описанию Парижа в осколочных, мимолётных «экспромтах», поэт, за несколькими исключениями, оперирует восьмистрочными текстами, под которые форматирован мгновенный лирический взгляд.
Не жить, не чувствовать, уснуть, / Ко всем чертям куда-то деться, / Чтоб чей-то воздух не вдохнуть / И чьим-то солнцем не согреться. // Кого-то не толкнуть локтём, / В свою уткнувши миску рыло. / А это место за столом — / О, как же мне оно постыло!
Олег Чухонцев. Однофамилец: Поэма / Сопровод. статья А.Скворцова.
М.: Время, 2008. — 128 с.
Первое отдельное издание поэмы известного московского поэта, доселе печатавшейся в журнале «Дружба народов» и в авторских сборниках. Книга состоит из факсимиле рукописи «Однофамильца», самой поэмы, удачно иллюстрированной Анатолием Семёновым, и обстоятельной статьи-комментария Артёма Скворцова. На материале бытовой истории застойных времён, в сущности, городского анекдота, Чухонцев разворачивает многослойную картину внутреннего «я» героя, используя сниженные речевые пласты, поток сознания и т.п. Один из редких ярких образцов «классической» поэмы в новой поэзии.
<...> Вот вам герой — в пустой витрине. / Вот — факт. Куда ни заведёт / рассказ, где за героем следом / влетит и автор в анекдот / за сходство, так сказать, с портретом <...>
Данила Давыдов
Елена Шварц. Сочинения. — Т. III-IV.
СПб.: Пушкинский фонд, 2008. — 352+336 с.
Первую половину третьего тома собрания сочинений одного из крупнейших и знаменитейших современных поэтов составили стихи, написанные в последние пять лет, с тех пор, как вышел двухтомник, и вошедшие в книги «Трость скорописца» и «Вино седьмого года». Елена Шварц не принадлежит к числу поэтов, чьё творчество развивалось линейно, в определённом направлении. Можно сказать, что основные черты её поэтики были на эмбриональном уровне заданы изначально и с годами лишь по-новому раскрывались, демонстрируя всё новые возможности и варианты. Сейчас эти возможности уже не поражают воображение так, как в дни «Кинфии» и «Чёрной пасхи», «Лавинии» и «Разбивки сада на берегу Финского залива»: как ни широк оказался поэтический мир Шварц, всё-таки и у него есть границы, и после сорока лет работы они уже определились. Это относится и к разным версиям полиритмического, дерзко-непринуждённого и втайне виртуозного «шварцевского стиха», и к образной структуре (то барочно заплетённой, то аскетически простой), и к тематическому материалу (от орфического мифа до Блокады, от Петербурга XVIII века до буддийского Востока). Новое, однако, всё равно постоянно рождается внутри этих границ — на микроуровне. Чтобы почувствовать его, требуется внимательное чтение. Тонкие сдвиги по сравнению с прежними вариантами поэтики видны в растерянной и как будто безыскусной интонации («Цветение зимы»), в по-новому аранжированном сочетании экспрессии и иронии («Драка на ножах»), в неожиданной интонационной ссылке на вагиновское «Звукоподобие»:
Поэзия в гробу стеклянном / Лежит и ждёт, / Когда услышит она снова / Неровные шаги. // Когда к её ланитам нежным / В слезах прильнёт / Отчаянно, самозабвенно // Какой-нибудь урод. / (Поскольку монстры и уроды — её народ), / И воспалёнными губами / Она поёт.
Проза Шварц и её единственная пьеса «История об Иоанне Антоновиче...» (1967!), составившие остальные полтора тома, свидетельствуют о её незаурядных возможностях в этих родах словесности. Которыми Шварц, возможно, пожертвовала ради полного самоосуществления в поэзии.
Валерий Шубинский