|
ПОСЁЛОК И АВИАКАТАСТРОФЫ Люди с правой улицы
и люди с левой улицы.
Делают, что заблагорассудится.
Делают, что хотят.
Люди с центральной улицы
примиряют их,
утихомиривают. Так проходит жизнь в посёлке много лет подряд. Во втором доме живёт Иван в клетчатых штанах.
Он рябит в глазах, его любят шахматисты,
терпеть не могут домохозяйки.
Целыми днями он ходит по центральной улице,
продаёт персики,
кричит: «Сегодня отдам за четырнадцать,
а завтра уже восемнадцать».
Девочке из соседнего дома завтра восемнадцать,
она смотрит в зеркало и думает:
взрослая, взрослая,
Иван, ничего не продав,
дарит ей все персики,
абсолютно все. В третьем доме живёт Прасковья в оранжевом платке.
Её любят пионеры, терпеть не могут трамвайные мастера,
особенно когда она идёт по рельсам
ближе к вечеру,
прямо перед закатом.
Мальчик смотрит в окно и путает её с солнцем.
С трудом засыпает: то, что он видит,
не соответствует тому, чему его учат.
В школе не говорили, что у солнца
длинные растрёпанные волосы,
ноги и руки
и что оно умеет танцевать польку
на трамвайных линиях. В четвёртом доме давно никто не живёт.
Запустение имеет свой запах, вкус и цвет.
Непрозрачные окна, ржавые замки, гнилые доски,
гладкие, твёрдые грядки.
Говорят, здесь когда-то был сад,
жил то ли учитель, то ли налоговый инспектор,
некоторые говорят,
что сада не было, а жила сумасшедшая бабка, —
говорят многое, всегда говорят:
сплетни и разговоры
обязательно вырастают из пустоты. В посёлке всего пять домов.
Их жители постоянно пересекаются.
Здесь не бывает параллельных прямых —
только многоугольные фигуры.
Художник из первого дома
рисует картонных людей в реальном размере,
вырезает, выносит на улицу:
шахматиста, учителя, балерину...
Посёлок отмечают праздник рождения.
Когда фигура притирается,
её перестают замечать,
художник рисует новую. В этом месте особенно рады авиакатастрофам.
Падающие с небес самолёты,
огромные лайнеры,
серебристые, будто ангелы,
железные, будто мечи,
длинные, будто жизнь.
Они всегда падают так далеко,
что до посёлка не доносится ни копоти, ни шума.
Только острое сияние в небе,
за которым все жители наблюдают,
замирая с запрокинутыми головами,
и в этом синхронном поступке
они становятся ещё ближе,
хотя ближе, казалось, невозможно.
* * *
Смотри, летит над яблоней печать —
ты думаешь, я должен означать?
Я никому и ничего не должен.
Где слова нет — там нет предмета, и
наоборот:
где нет предмета — слово
бездомно.
Ну, стреляй в меня,
а попадёшь — тогда бери меня,
таким вот, неподвижным, неудобным.
Неси меня, пока не упадёшь.
Как назовёшь меня, так и пойду.
Хоть буквой «о», а хоть бы знаком твёрдым.
Ищи меня потом, где горизонт
маячит нечитабельной строкой. Так говорил внутри её ребёнок,
Стуча в живот то пяткой, то рукой.
* * *
Вальс, — говорит, — танец не для невротиков,
Шизофреников, психопатов и слабоумных.
Вальс — танец для настоящих военных,
Стройных, подтянутых, гордых и побеждённых. Полька, — отвечает, — мне нравится танцевать польку,
Когда в саду, будто бомбы, падают красные яблоки,
А зелёные мухи жужжат в пустых военкоматах,
Словно бомбардировщики.
* * *
Машенька выучила английский алфавит
И читает бабушке, у которой образование
Восемь классов вспомогательной школы. Эй, — говорит Машенька, — би, си. Эйбиси, — думает бабушка, — Эйбиси —
должно быть, это то самое место,
куда мама с папой ушли.
Они мне сказали тогда:
«Сама нас найдёшь, когда время придёт».
Эйбиси, эйбиси, мама? На равнинах Эйбиси не мороженое никогда не тает.
* * *
Как по воздуху передаются слова?
Через парящие пылинки,
Световые блики,
Спящих комаров.
Летят звуковые волны —
Невидимые тела
Произнесённых слов. Я стою посреди площади Конституции
Под одним из самых известных памятников
Нашего города. Некоторые называют его холодильником,
Некоторые — двое из ломбарда,
Я не называю его никак.
Если назначаю под ним встречу,
Говорю «на Советской» (рядом станция метро).
А люди чувствуют место, о котором речь, нутром. Как по воздуху передаётся непроизносимое?
Через парящих голубей,
Раскрытие рук,
Случайное соприкосновение плеч.
Летит, летит непроизносимое,
Залетает в самое сердце,
Так что всё, чего хочется, —
Просто лечь. Я стою посреди площади Конституции,
Солнце перемещается, земля крутится,
В руках у меня браслет из деревянных бусинок,
Я перебираю их одну за другой.
Первая — я маленький и глупый,
Вторая — я подросток и глупый,
Третья — я взрослый и глупый,
Четвёртая — плюю на клумбу, жду.
В воздухе весенний свет бесится,
Сияет и очеловечивается.
Браслет кладу в сумку, навстречу иду. Как по воздуху перемещаются старики?
В тесных садах,
У городских замусоренных прудов
Сидят старики и старушки —
В широкополых шляпах, цветастых косынках.
Не дошедшие до ближайшего рынка
Или не вернувшиеся с ближайшего рынка.
Их кожа суха, пусты их зрачки,
На коленях сложены руки.
Крошки хлеба клюют городские птички.
Кто их сюда принёс, как они прилетели?
Худые красивые старики,
На каких крыльях сюда прилетели,
Какими путями исчезли?
Как их увидеть или потрогать,
Парящих где-то в воздухе,
В особом пространстве
Между словами и непроизносимым? Я стою на площади Конституции.
Ты сегодня такая красивая.
* * *
Из каждой неизведанной пурги,
Из каждого подтаявшего чуда
Выглядывают страшные враги. А ты иди и говори, покуда
Язык не собирается беречь
Для немоты свою простую речь. А ты иди, листвой своею полный.
Как камушек, который бросил мальчик
В простую воду — вот что можешь ты:
Освободить на время
Круговые волны,
А дальше безвозвратно утонуть.
Куда утонешь ты, нам неизвестно.
Нам неизвестно также, что́ на дне
Является плохим или хорошим,
Мы знаем только: многие на дне.
Кто ползал, кто летал — там все, на дне. Из каждого фруктовейшего сада,
Из каждой переписанной строки —
Выглядывает страшная награда. А ты иди, словами, словно бочка,
Набитый, ты иди и говори. Тонуть гораздо легче, не имея
Лишнего внутри.
* * *
Из того, что сделано, я выбираю флаг.
Не тряпичный — небесный.
Чем является синий
помимо бездны?
Боже, подай мне знак. Без дна и без края, без конкретных границ,
начерченных аккуратно.
Чем является путь вперёд
помимо дороги обратно? Чем являются дни
помимо вращенья земли?
Вертеться синхронно и
обернуться флагом. Что такое синий и голубой,
когда он внутри с тобой,
кричащим: хочу домой,
без ужаса, но с отвагой. Вот ты всё отдал, что с собой унёс.
Вот, куда ни плюнул, — везде пророс.
Сам оказался прост,
как любой вопрос. И хотя до зренья стрекоз дорос,
напевая:
медь, латунь, купорос.
Имена называл и
сам становился сплавом. Чем является море без янтаря,
август без января,
человек без календаря? Ничего не знал и не знаю впредь,
Кроме как лететь,
Кроме как смотреть
И размахивать синим флагом.
|
