ТЕЛОСветозарная матушка, суровая албанка,
Как-то сказала,
Что дважды касается тела Христова:
Один раз — в Святых Дарах, другой —
Когда касается тела
Умирающего бедняка.
Вот и я, родная,
Тела твоего касаюсь сегодня.
Мы с тобой — одной Церкви, одного прихода,
Мы одной Чаши, одной лжицы, одного плата,
Одного дыхания, одних миопических диоптрий,
Одних пристрастий в книгах, музыке, молитве,
Еде, постели, деторожденьи,
Одного взгляда в детство,
Одной осени, одного умирания листьев,
Одних скорбей и слёз, одной надежды.
И мне, поверишь ли, так трудно (старость не зоркость!)
Определить наощупь,
Чьё это — твоё, моё (жестоко,
Так по-блатному, рамсы численник попутал,
Будни, накрыв сырой жёлтой подушкой лицо, давят,
Гасят рывки конвульсий, держат крепко,
Хотя своего и не получат! но всё же) —
Чьё: седина, поредевшие волос ветви,
Впадины, венозные сети, валики, пятна
Раздавшегося после двух кесаревых торса,
Что грубо, надёжно сцеплен
Рубцом шва, опушённого жёстким, шитого рвано,
Стягивающего слезистой смолою
Половинки лопнувшего граната,
Чьи это, синеющие чернее ночи,
Белесоватые запрокинутые подмышки,
Которые, как пихту и стакти *,
Только и отыщешь уже, что нюхом,
Чей сорок, не различу, четвёртый или тридцать
Шестой размер этой ступни узкой,
Со сросшимися указательным и средним,
В прель проступающей кошачьим потом,
Что говорит о слабости сердца,
Чьё сердце
Иногда силуэтом сквозь взгляд темнеет,
Как тот, кто остался
И в неизбывной разлуке, кутаясь в шаль, невидяще и нежно
Смотрит сквозь двойные, глухие переплёты
В мятево снежной зги, пытаясь
Угадать путь и час прихода
Тщащегося вернуться,
Чей это голос
Подрагивает во тьме (трещина, обертоны)
Огрубевшей голосовой связкой ключей,
От которых давно потерялись заводные шкатулки,
Чьи морщины говорят мне
Не о богатстве мимики нищей, но только
О том, что линия жизни
Расползлась сетью
По лбу, над ключицами, вокруг век, по горлу,
И внутрь уходит сквозь поры,
Чьё это, чьё, твоё, моё ли,
Равно погибельное, равно Божье,
Перчатка на обе руки, двойное созвездье
Над одиноким морем,
Вводящее в обман заблудившегося морехода,
Как два благословенья, преподанных розно,
Но таинственно, неудержимо
Смешавшихся в полом сосуде
Драгоценного, смертоуханного времени,
Как кровь и вода, орошающие копьё?
Кто, если различишь, скажи, из нас сию минуту уходит,
Не оборачиваясь — но неотменимо
Таща за собой приросшего другого
Сквозь эту чёрную толщу — к свету,
Так что трещат спайки и слоится ороговевшая кожа?
Собственно, мы ведь прожили вместе так долго,
Что не диво: вот, как в сказке,
Заслужили умереть в один и тот же
Неугасающий день.
«МАНЧЕСТЕР ЮНАЙТЕД» ПОБЕДИЛ «ЧЕЛСИ» И ПИЛ ИЗ ПРИЗОВОГО КУБКА КРОВЬ ПОБЕЖДЁННЫХ
Тогда, раньше — это были совсем другие времена.
Это был другой футбол.
Выходили, как казаки в Париж, дивились на чужаков, на басурманские имена,
Клялись перед строем, за Родину выдавали гол.
Теперь — все друг друга знают в лицо,
В мужской пот, в глаза, в гладиаторскую биографию, в рейтинг аукционной цены,
Братски красиво рвут ближнему горло, крушат колени, сердце, плюсну, яйцо
На полях звёздной войны.
Словно Иерихонская Джейн, смерть и похоть поёт
Свинцовый полированный мяч, —
Это цацлоба** каннибалов, это шахсей-вахсей живота («...не на живот!») —
Мачо, не плачь!
И когда над колизеем пронзительные лучи
Судная раскинет звезда, за две секунды перед концом, —
Клыкастые тени болельщиков хлынут флуоресцентными ордами саранчи
С нечеловечьи людским лицом.
«БААДЕР-МАЙНХОФ-ВАГЕН»
Такую скорость
Развил этот автомобиль на кольцевой автостраде,
Что страшно, мощно, неостановимо
Преодолел все ограничения
И врезался в зад самому себе.
Пассажиры, по-видимому, насмерть — крошево плоти,
Целлофановые обрывки душ.
И дорожная служба ада шипит Тебе, Спасе:
«Даже и не пробуй восстановить!..»
Вздыхаешь, но всё же
Открываешь ящик с инструментами,
Вынимаешь резак.
Искорёженный алый кузов —
Как пряничный домик (тесто
Замешано на порохе, крови и гордыне:
«Справедливости в этом сраном мире
Никогда не хватает, — что же,
Папочка,
Мы исправим то, в чём Ты напортачил!»),
В потаённых комнатах которого
Гензель и Гретель приняли медленные, сопоставимые
Со скоростью света,
Муки на зубах ведьмы Свободы.
НОВАЯ ВЕСНА
Пришла, как китаец
В пёстром спортивном костюме,
С клетчатым бездонным баулом,
Разложила манатки:
Дёшево, несердито!
Знаю, знаю, — одноразовы
Эти товары! Но всё же
Куплю-ка, научусь
Радоваться хотя бы им (какое
Забытое состояние — радование, какие,
Давно не касаемые и пальцем, неподъёмные
Труды сердца)!
Куплю, — всё равно в мире
Больше никто ничего не производит.
* * *
Когда перед смертью
Пикассо прощально
Прохрипел в пустоту: «Модильяни!..» —
Из райских дождей
Бесшабашное донеслось, звонкое:
«Воистину воскресе!» Там, в раю, — капли, радуга, и эта
Женщина с лицом виолончели,
Верхом на кучевых кентаврах. * Стакти — в Библии самоточная (вытекающая из дерева без искусственного надреза) и потому самого высшего качества благовонная смола, которую Моисею было велено использовать для священных воскурений (Исход, 34-36).
** Цацлоба — средневековый грузинский обычай: добрачные близкие отношения мужчины и женщины, допускающие определённую степень эротической близости, но не половой акт.
|
