Воздух, 2008, №1

Дышать
Стихи

Сообщение Ариэля

Полина Барскова

ROADKILL  *

На С начинается, на Е кончается,
Скорее кончается, чем начинается,
Периодически обещается, но не является,
Не является ничем, кроме обещания и ощущения,
Никак не определяется, кроме как апофатически,
То есть известно, что это не отвращение,
Не удовлетворение,
Не претворение
Опыта в понимание.

Говоря приблизительно, можно отметить,
Что оно вероятно в момент обострения внимания
(но чем и как вызывается подобное обострение?),
Скорее на-строение, чем по-строение.

Более всего напоминает открытку:
Попытку за девяносто центов
Наслаждаться взглядом Роберта Капы,
Видом Венеции осенью,
Бесконечной ногой Ингрид Бергман,

Отдалять конец впечатленья, конец романа, конец сезона.
Предотвратить превращение —
На открытке этот момент бесконечно этот момент, а не какой-то другой:

Бесконечно сидит она на Via Quattro Fontane,
Разглядывая мутнеющие чёрно-белые фотографии,
Монотонно покачивает мутнеющей вдоль чулка чёрно-белой ногой.

Для данного состояния необходимы у-странение и от-странение,
Устраненье себя, способность переливаться в иное,
Как, например,
В октябрьский искажённый сепией мутнеющий сквер,
Предчувствующий превращения, обязательные для перегноя,
С кривляющейся белочкой посередине (праправнучкой Тимофея Пнина),
С собеседницей, обмеривающей тебя взглядом гордой ехидной птицы.

Вот отсюда исходит одическая тишина:
Белочка-крыса на коленях Фелицы
Разгрызает смарагды, лалы — фундук пещер,
И слюна её, перемешанная с драгоценной крошкой, —
Это клей возвышенного,
Это пустынный сквер
C равнодушною, жирною белочкой-хромоножкой.


* * *

Темнокрылые бляди на бостонском автовокзале
Как ладьи или лучше как пёстрые под парусами
Острогрудые яхточки в жирной воде Сен-Мало

Впрочем это сравненье как яркая тряпка мало
И трещит по бедру

Я блуждаю меж вас боевого желанья сосуды
Лжевместилища желчи
Руины отвесные груды городской пустоты
Утешения краткого трюмы
Абсолютно открыты закрыты прозрачны угрюмы

Я блуждаю меж вас словно в райском саду обезьянка
Как по плоти гниющей — весёлая яркая ранка
Я блуждаю как доллар, что выброшен щёлочкой банко-
Мата на землю для разных волшебных трансакций.

Я иду со свиданья средь влажных огромных акаций
И подобных им душенек — чёрных осенних и голых
Я иду улыбаясь куря ковыряясь в глаголах

Мой глагол для тебя — уходить
Чем милее нужнее
Тем пространство для нас растопырено круче нежнее
Мой глагол отнимать отрицать и лишь долею звука
Утверждать как черна как влажна как огромна разлука
Как забвенье развёрнуто выгнуто дивной спиною

Я иду улыбаясь и ты невидимка со мною
То есть в позе собачьей Орфей-Эвридика а ну-тка
Обернуться не мочь
А иначе: минутка —
Взрыв за ним слепота и отсутствие милого тела.

Наказание неадекватно проступку
Я только хотела
Видеть слышать на фоне закатного варева в раме
Как твой голос лежал словно дивная шлюха меж нами
Улыбаясь сверкая бодлеровской чёрной спиною
Как твой голос как взрыв или солнце стоял предо мною.

Понимаешь — да поздно.
Опять понимаешь — да рано.
Обладание нами навозная яркая яма,
Где кишат уплотнения памяти. Всё здесь неявно.
Понимаешь и куришь и думаешь: всё же забавно.

Привокзальная шлюшка кивает в лицо зажигалкой
Эта ночь эта сцена с её упрощённой и жалкой
Декорацией всё же моя как ничто остальное
Разве только сердечко твоё заводное стальное


НЕОБЫЧАЙНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ, БЫВШЕЕ ЛЕТОМ В ЮЖНОМ ХЭДЛИ

Мистификатор — аппарат для освежевания воздуха в пыщущем нездоровьем баре.
На раскалённых стульях, приклеившись, дремлют баре
Краснолицые над напитками разноцветными.
С широченными спинами отцветшими
Барыни фуфукают пахитоски
Марихуаны. Надуваются пивом подростки.

Именно здесь, в такое же предвечерье
Он сидел, наблюдая за тем, как его похмелье
Переливается в свежее опьяненье.
И закат над верандой демонстрировал оперенье.

Он сидел. Ты сидел. Теперь совершим заочно
Брудершафт расстоянья. Теперь-то я знаю точно,
Как устроена жизнь твоя была в закутке
Массачусетса, наверное, в завитке
На шее официантки более смысла,
Чем в моём обращеньи к тебе на «ты».

Что он пил? Полагаю — виски,
Я пью усреднённый рислинг,
Завитушки льда в дешёвом винце.
Девушка моей мечты,
Официантка что-то ко мне не спешит с похлёбкой,
Со счётом, с дерзкой улыбкой —
Она растаяла, видать.
И только он, как чеширский кот, витает в воздухе и веснушчатой лапкой
Помавает — приблизься. Рислинг бряца́ет и булькает. Благодать —
Однако.

Хорошо, я приближусь — например, к твоей фотографии кисти Либлинга, в Холиоке,
В библиотеке с горгойлями: дешёвый свитер вполне помят,
Извиняющийся невесёлый взгляд,
Невесёлые, вполне помятые щёки —
Не от морщин улыбки, не от гримас услад.

Скорее, от отвращенья при виде: вот на востоке
Над Южным Хэдли парит свиристель зари,
Там снег приобрёл оттенок его помёта.
Неподалёку жили царицы слова, царили скучающие цари.

Дед Мороз по имени Фрост из радужного ледомёта
Извергал сияние северное в тетрадь:
Про следы зверей на снегу,
Про пунцовые веточки пред наступленьем снега.

Ты смотрел на это, читал про это, начинал зевать, начинал блевать,

Что петербужцу — смерть, аборигену — нега,
Растворенье в природе. Эмили на крыльце
Замирает в восторге с фаллической ржавой лейкой.
Ты в нетерпеньи листаешь забытую под скамейкой
Антологию — что же будет в конце?

То же, что и всегда: уже к среде, к четвергу
Внятный стон НЕ МОГУ,
Двойная порция пойла.
Свиристель, отражаясь, оставляет кровавое на снегу,
Нахохлившись, словно сердце — ровно посередине горла.


СООБЩЕНИЕ АРИЭЛЯ

Твой отец лежит, раздавлен весом морским,
Он объём волны, он коралл.
Твой отец кружит, разбавлен ветром морским,
Кожа его — кора
С паникующим муравьём.
Стали белки́ его глаз — гордый жемчуг.
Стали желтки его глаз — негодный жемчуг.
Череп его — хорал.
Всё в нём звучит, дрожит.
Ничто в нём не блекнет,
Но всё превращается
В нечто странное, густое, многообещающее.

В этот раствор погружаются любознательные нереиды —
Наблюдать за превращеньями твоего отца,

Ведь ничто в нём не блекнет, но всё обращается
В тебя, к тебе, Фердинанд: твой отец жив!

Твой отец спит.
Твой отец — шар
Красный,
Прибившийся под новым мостом.
Твой отец — стыд.
Он — жар
Слепоты, подступающей, когда я смотрю на него: оболочка тает.
Он косноязычья хлад, как жало выползающий изо рта.

Твой отец ещё жив, но он засыпает.
Посмотри на спящего, Фердинанд.
Струйка слюны стекает по подбородку.
Так змея аккуратно спускается по скале,
Так жирная цепь проливается в лодку.

Он вздыхает, но как-то не наружу, а внутрь:
Скорее звук запирая в себе, чем делясь им с нами:

Он спит, Фердинанд. Лёд мерцает на куцей его губе.
Дыхание — очень маленькая вещь, закруглённая снами.


ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО

— Иосиф и Мария
— Что?
Иосиф и Мария
— Что?
— Иосиф и Мария
— Что?

Ничего-то он не помнит, не понимает.

Посмотри же на щенка:
Широки его бока
От грудного молока.
Он укутан в жаркий свитер,
Хвост торчит из рукава.
Он чего-то нервно ожидает от нависшего над ним волхва.

Угрозы Жалости Уклончивости и Тягучести
Конфеты Булки Перемены участи?
Чего он ждёт?

А чего она ждёт?
От нависшего над ней торжества?
Она ждёт, что невозможный возможный рот
Окажется мягким тёплым как бы собачьим ртом:
Лживым и ложным, ласковым и справедливым.

Окажется таким же, как и прежде:
Рот волхва, рот короля, извергающий дары.

Смотри — щенок, смотри — маразматический старик, не понимающий значения Марии, смотри — звезда пустого Рождества во рту твоём пустынном, тёмном.

Как свой язык замкни меня во рту.
Прикуси меня.
Всю эту пустоту
Дай мне преодолеть.

Уж не смерть ты моя, уж не съешь ты меня?
Да нет — не смерть.

Нет: ты значение и ты неуловим.
Старик безумный пальцем тычет
В Иосифа, в Марию, в край звезды.
Мычит, мяучит.

И ты за ним мурлычешь, тявкаешь, как ветр в пустыне.
Старик безумный красивым толстым пальцем тычет
В тебя, в меня,
Он Бог, он Бог даров.
Он дед Мороз, он Ирод, он звезда
И тычет в нас лучом.

Мы чувствуем лучей его толчки.
Предатели, убийцы, колпачки,
Прелюбодеи, лезвия, щенки —
Приветствуем нажим его руки.

* Roadkill (англ.) — животное, погибшее на автодороге







Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service