* * *Говоришь со мной, точно ты — радио,
не глядя в глаза, транслируешь фрагменты чужой жизни.
Когда я отсутствую, ты продолжаешь говорить для бабушки или отца —
с кухни я слышу тот же смешливый голос.
Когда ты действительно говоришь со мной,
мне всегда кажется, что тебе страшно и ты вот-вот начнёшь плакать.
Математика и сквозняки несовместимы, говорю я.
Ты отвечаешь в том духе, что никакой связи нет,
а я думаю, что победит: мой опыт или твоя логика.
Хочется, чтоб последнее.
* * *
Ты сказал: «Я плакал в электричке. Не знаю, почему».
— У вас нагрузки, ты просто устал.
Спи больше, принимай витамины.
Я поняла, о чём речь, на следующий день,
когда электричка уносила тебя обратно —
от меня к тому, от чего ты плачешь.
На таком расстоянии совсем ничего не видно:
отметки в журнале, крошки на письменном столе,
давка в ночном клубе, осенние сумерки над «Парк-хаусом»,
лица соседей по общежитию, которые обижаются,
что ты не заходишь в гости.
Нет, я действительно кое-что поняла — что ты понял,
начинаешь понимать или хотя бы чувствовать:
жар и озноб — не то, что показывает привезённый из дома градусник.
* * *
Шёл август 91 года, я работала в библиотеке ради декретных,
до твоего рождения оставалось почти три месяца.
Было голодно и немного страшно, твой папа жил в другом городе,
вечерами я ходила к родителям — ужинать и смотреть телевизор.
И обдумывала, какой же я стану мамой.
В те дни я видела трёхлетнего мальчика,
который был очень привязан к маме.
Эти двое пришли в гости к моей коллеге.
Женщины присели полчасика поболтать в нашем зале,
а мальчик присел на корточки в коридоре
и неотрывно смотрел на маму.
Он не мог войти, потому что там были чужие люди,
но маму он должен был видеть ежесекундно
и сидел на корточках, не шелохнувшись.
В коридоре был гулкий сумрак и сквозняки,
и мальчик, боявшийся остаться один на свете.
Когда они ушли, коллега сказала:
какой ужас, не правда ли?
(У неё не было детей по состоянию здоровья,
но она очень хотела родить и всё время лечилась.
Мы жалели её, а она кормила меня яблоками из сада,
потому что будущей маме следует хорошо питаться.)
Я отвечала, что дети — не наша собственность,
мой ребёнок таким никогда не будет.
Позже я прочла: если ребёнка рано отнять от груди,
он вырастет более независимым.
Так, в общем-то, и получилось.
* * *
Когда ты прочтёшь столько книжек, стихов и блогов,
сколько прочла я,
ты поймёшь, как мало я смыслю в литературе.
Вот, например, Блок — он писал о Женщине и Революции,
это достойное занятие для поэта.
Есенин пил, любил, хулиганил и умер молодым —
это тоже, в общем-то, обычное дело.
Бродский был в ссылке, в Венеции и в списке нобелевских лауреатов —
чем не судьба, особенно в наше время?
Знакомые мне поэты, которых будут изучать твои дети на уроках русской словесности,
каждый день пишут в сетевых дневниках прекрасные вещи —
стихи, эссе, свежие мысли о политике и литературе.
За окнами снова зима, я думаю о тебе и о том, что наступит лето,
которое впервые в жизни не будет для меня счастьем.
Не читай ничего, пожалуйста, кроме книжек по программированию.
Я не хочу, чтобы ты обо всём догадался —
о том, как мало я смыслю в жизни.
И в любви, но об этом ты точно не догадаешься.
* * *
Ты думаешь, я по тебе скучаю?
Ни о чём таком ты, конечно, не думаешь.
А о чём, о чём, о чём?
У кого я спрашиваю?
То у ясеня, то у месяца,
то у осени своей, золотой да красной.
А ты — у весны FM спрашиваешь,
а я отвечаю:
не улетай далеко, маленький, —
лето совсем короткое.
* * *
Когда ты уснёшь над учебником в тесной комнатке на троих,
ты увидишь сны о чём-то большем и непонятном,
а я буду писать стихи далеко и за полночь,
не приду уложить тебя в кроватку, стянуть рваные джинсы,
поцеловать влажный лоб, укрыть одеялом.
Когда ты встретишь любовь, разлуку, друзей, врагов,
почувствуешь вкус и запах собственной жизни,
я буду курить в твоей комнате и писать письма на все континенты
о том, что я одинока, стара, несчастна.
Ты не станешь звонить мне, и я не стану.
Мы расстались, как будто ничего никогда и не было.
Наверное, мы не заметили, как к нам пришла свобода.
Точнее, пришла к тебе, а ко мне — вернулась.
Это совсем разные вещи, малыш,
но главное — мы оба теперь свободны.
И я тоже могу уснуть и увидеть сны.
|
