Ветер, Сан-Ремо
Выброшенные морем пластиковые канистры в шафрановых синяках
на квадратных коленях, как мимо педалей, елозят по улочкам на сквозняках.
Ветер носит в когтях экраны грязи и лужи сорванного белья.
С локтем заломленным ползают по синусоиде травяные поля.
Обезьянники клейких гримас, как прикнопленные на лету, на углах, по пути...
Юноша в нише (с суставом на шее) кривляется, тихо свистя, — известняк во плоти.
Может ли ветер мне дать подержать на руках этот длинный залив?
Может ли ёлочкой добежать до зенита и взять его в клещи, себя раздвоив?
Дует сквозь свежий багет, торт с катакомбами из глазурных скорлуп и коржи.
Дует в рукав и за ворот. Укройся в кондитерской. Гул за стеклом. Закажи
чашечку кофе. На внутренней стенке осела кофейная сеточка и теребит
остов рассеянного в белизне дирижабля, его преждевременный вид.
Сдвинута ветром на пару делений вперёд хронологическая шкала.
Пальцы ложатся на стол, как покорная пудра, и кость лопаточная светла.
Сборятся длинные шторы и монотонно мычат себе в нос, щипля терракотовый пол.
Отклоняются гребни на шлемах, лают чайки, оттопырился порт.
Разгоняется ветер в подземных коллекторах на ободьях, выехавших из стены.
О, цепочкообразный прах, вкрадчивый в тупичках — ему хоть бы хны.
А рулетка одержима сиянием и стирает историю, девятнадцатый век, за этапом этап.
Мимо вокзала с горы верещагинских черепов слетела тысяча шляп.
Наркоз
Истошной чистоты диагностические агрегаты
расставлены, и неведение измеримо.
Плиточник-рак, идущий неровным ромбом и загребая
раствор, облицовывает проплывающих мимо.
Но ты, Мария, куда летишь? Камень сдвинут уже на передний план,
и его измеряют. Ещё спят, как оплавленные, каратели.
Наркоз нас приводит в чувства — марлевый голубой волан
падает на лицо. Мы помним, когда очнулись, а не когда утратили...
Стража
По мотивам «Воскресения Христа» Пьеро делла Франческа
Четыре солдата карательного отряда
заступают в ночь на дежурство. Тварь пустыни глаз отводит к виску
и следит, замерев. До чего же нарядна —
чешуйка к чешуйке и волосок к волоску!
Идут по дороге кольцевые солдаты, радиальные цели,
плоские тусклые каски, у первого панцырь шипаст.
Линзы надзора, чтоб копьями их не задели,
следуют на расстоянии и могут из виду пропасть.
Памяти им не хватило — всё медленнее возникали
указанные места. Что видели? Ахерон?
На спину перевернулись, как будто бы с рюкзаками
в плещущий резервуар попадaли вчетвером.
Вошли в резонанс с пустыней акупунктурные точки,
с ними вошли в резонанс черви, личинки, жуки,
одержимые скалы, издёрганные комочки,
зубчатый профиль буквы, написанной от руки.
Тела их теряли фрагменты, и разбредались потери
тихо по атласу мира, что случайно раскрыт
на климатических зонах, где разобщённые звери
высятся на рельефах — живущий и вымерший вид.
Так на дороге у камня раскинулись как попало:
полулёжа и навзничь, и упавшие ниц.
Дерево, ткани и кожи, керамика и металлы
в ожидании склеивающих, собирательных линз.
Один из них спал, защищаясь (психика сложена вчетверо).
Уклоняясь от спущенного, оскаленного прыжка.
Другой виском прислонился к пике и с позднего вечера
туловищем обезноженным похож на морского конька.
Береты анестезиологов изумрудные до оскомины,
халаты их малахитовые — жухнут от магниевых огней.
Крышка над прямоугольником не стронута. И ускоренно
захлопываются тени, чтоб земля казалась ровней.
Монотонные стражи на снящейся им галере
меняют позы на вёслах. Вокруг ни души.
Свод небесный запнулся и наверстал, собрав на коленке
время, ушедшее на распознание слепыша или змеи-левши.