* 

Сначала ночь. А день затем.
Сейчас он точно справа.
И вновь обряд. И вновь
начнётся слева
на дороге. Неважно где.
Он на любой дороге.

Слыхал я, что по силам ей
блеснуть, — но, право, не пойму,
каким бы это светом.

Не знаю, что за светом...

*

И вот вопросы, вновь и вновь:

Как удержать нам правый курс
в настолько низком доме?
Когда иного не дано,
лишь только пальцами катать,
из грязи шарики катать —
бывает, жемчуг так творят,
но редко.

Пробел.

Меж тем бесконечен парад обезьян:
на марше несправедливость, страх,
жестокость, извечная власть одного
над другим, нелепая страсть разрушать,
нелепая страсть созидать.

Не пощёчина ль ей будет в ответ?

*

Первый приют.

Ночь от начала, слоновая кость,
и до конца. И нечего вовек
сказать. Наверняка.

Она дерзнула всё же:

Ибо всё возможно.

Ночь. Слоновая кость. Разве лишь
одной серебряной змее
удавалось всё прошить
в миг один. Сила навсегда.
Навсегда спираль.

Она твердила упорно:

Ибо энергия повсюду.

*

А дело было вот в чём:

под складками глаз,
такими тяжёлыми, сотня век —
одно поверх другого,

она не чувствовала почти ничего.

Но держалась хорошо, просто.

Держалась.

*

А он — никогда не был далеко.
Говорил же как будто своим рукам:

Я пытаюсь видеть.

Стеклянное сердце размером с вишню,
пустое и полное, почти повсюду
следующее за тобою,
не может никогда ни за что
ошибаться.

Он добавлял:

В своём уклоне.

*

Вторая стоянка.

И тем, что он её кормил
и, тем самым, любил,
мало-помалу пьедестал
походку захватил.
С тех пор частенько на людях
мелькал он: мёдом не корми —
дай только выйти в свет.
Но говорить не стоило,
что просто превратился он
в неё. А если б вы ему
сказали это — яростный взгляд
он в вас метнул бы и спиной
повернулся к вам, вне себя.

Если вы снова встретитесь,
рекомендуем идти на руках.

*

И главное:

Она гордилась своими тату
посреди живота —
изукрашенной ящерицей поступков
и пушечным ядром
мироздания, то бишь судьбы.

Ящерица, изукрашенная,
только и жаждущая всегда
наступления темноты.

И что же — ночь приходит опять,
поднимается, шаг за шагом,
как если бы укоренилась теперь
в её затылке. Придётся ведь
выбирать: склонить голову
или восстать.

Третья запинка.

*

И она вспоминала:

Качели всегда готовы.
Всегда подвешены, потеряны в воздухе.
Шёлковая нить обещает нам защиту.
Светло в один день, темно в другой.
На шее, на плече, на талии
и даже вокруг нашей тайны.

Пробел.

Я мечтаю, да и ты, конечно,
о какой-нибудь большой работе,
самородной, самоцельной,
продиктованной уроком сна.
Вот и всё, пожалуй.

*

Четвёртая пауза.

Он вдруг подумал снова:

Ведь нужно время и время,
чтобы в этой преграде,
как знать, быть может,
трещина.

Правда.

Как то, что вы это читаете.

*

Или твердя то же самое:

Я пытаюсь видеть.

Стеклянное сердце
размером с вишню, почти повсюду
следующее за тобою,
не может ошибаться.

Он добавлял:

В своей склонности.

*

Меж тем, на исходе ночной поры,
поблёскивают угольки.
Был верный слух, что огонь не потух,
и где-то под спудом они живы всегда,
суля будущие костры.
Вот так и выдра времени
без устали плывёт,
огромное тело её всякий миг
другое, дышит, живёт.
Толстенная шкура отливает слегка,
ни руки, ни крыла, ни плавника,
ни рта, ни уха, ни глаза.
Тупая животная масса.

Но я об этом уже говорил,
раз этак сотню с лишком.

Пятая передышка.

*

Итак — с самомнением безоглядным,
со своим влеченьем громадным,
с непринуждённым умонастроеньем —
к бессознательным волненьям,

говорила она.

Или к первым раздумьям.

И вдруг во весь опор:

Узду порвала,
от кнута удрала,
хватай под уздцы!

Хватай под уздцы.

*

Шестая остановка.

И вот она здесь, чтоб орать и вопить,
не раскрывая рта.
О том, что мира весомый груз,
времени тяжкий вес
заключил с силой брачный союз.
Особенным способом,
бесподобным:
на мостках над рекой огня.

Повешена в воздухе,
потеряна в воздухе.

Да, это вправду она.

Наверняка.

*

А он без запинки всё дальше и дальше
обустраивал свой тайник:

Я пытаюсь видеть.

Сердце, почти повсюду
следующее за тобой,
не может ошибаться.

И добавлял:

В своём предпочтении.

*

Или она уклонялась от темы:

Ведь речь-то про мелких зверьков.

Это редкий, особенный вид,

говорила она,

долгоухие, с пятнистой шкуркой,
на длинных коричневых лапах;
и мордочки улыбкой вовнутрь,
как у кошки.

И она прижимала руки к груди:

Много позже я вспомнила, что всегда
они назывались
дрожки.

*

Седьмой просвет.

И вот круглый год
льётся безумие страсти
в сердце бокала
пустое и полное
страданья
и страха
и счастья.

Правда.

*

Ведь она догадалась:

Думать нужно
о сущем смутно,
невыразимо,

о том, чего почти нет,

но тем более близком, ближе некуда,

на палец, на волос от нас.

*

И снова он:

Я пытаюсь видеть.

Сердце не может ошибаться,
и всё тут.

Пробел.

Даже в слабости своей.

*

И маленький ящик сей же час снова забубнил безо всякого выражения:

ПОСЛУШАЙ СОИСКАТЕЛЬ ВИДЕНИЯ ВСЁ ТВОЁ ОБУЧЕНИЕ БУДЕТ СОСТОЯТЬ В ТОМ ЧТОБЫ ДЕНЬ ОТО ДНЯ ОБНАРУЖИВАТЬ ВИДЕТЬ-ТО НЕЧЕГО И ТОЛЬКО  ПРЕСЛОВУТЫЕ НЕЗРИМЫЕ СУЩНОСТИ В КОТОРЫЕ ТЕБЕ СОВЕРШЕННО  НЕ С ЧЕГО ВЕРИТЬ  ПОСКОЛЬКУ ОНИ СУЩЕСТВУЮТ ГДЕ-ТО В ДАЛЬНИХ ЗАКОУЛКАХ ТВОЕГО СОЗНАНИЯ БУДУТ ВЕЧНО ПРОСКАЛЬЗЫВАТЬ МЕЖДУ ДЫРЯВЫМИ ПАЛЬЦАМИ ВЗГЛЯДА ОСТАВЛЯЯ ПО СЕБЕ КАЖДЫЙ РАЗ НЕКИЙ СТРАННЫЙ ОТГОЛОСОК ПОСЛУШАЙ СОИСКАТЕЛЬ ВИДЕНИЯ ВСЁ ТВОЁ ОБУЧЕНИЕ БУДЕТ СОСТОЯТЬ В ТОМ ЧТОБЫ ДЕНЬ ОТО ДНЯ ОБНАРУЖИВАТЬ ВИДЕТЬ-ТО НЕЧЕГО И ТОЛЬКО  ПРЕСЛОВУТЫЕ НЕЗРИМЫЕ СУЩНОСТИ В КОТОРЫЕ ТЕБЕ СОВЕРШЕННО  НЕ С ЧЕГО ВЕРИТЬ  ПОСКОЛЬКУ ОНИ СУЩЕСТВУЮТ ГДЕ-ТО В ДАЛЬНИХ ЗАКОУЛКАХ ТВОЕГО