МАЛЫШ

Так бывает, малыш, когда ты плывёшь меж глыб, тихо, как мышь, и слышишь: тут полощет мамаша клёш, там расходятся стаи рыб, а чуть ниже, возможно, выше, забредают стада под крыши, а снаружи, в кольце лягушек, шипит полосатый уж. Слышишь, мама закрыла дверь? Как домой попадёшь теперь? Закряхтел на лежанке дед, закричал паровоз на деда. Наверху застучали колёса, и пополз по мосту паровоз. Рванули с путей мыши, переждали — тише, тише, ну всё, можно выходить; вышли. Смотрят с моста на речку: ты куда это плывёшь, глупыш? Ты кому, мол, принадлежишь? Удивляются — ты чего, человечек? Поворачивай давай, слышь?

В это время уже далеко, на верхней полке плывёт голышом точно такой же малыш — клон, и сосредоточенно смотрит в стекло. Вот рябины клок. Вот булыжник мокрый. Вот над рекой рыжий парок — это что? — это корабельный кок готовит команде громадный окорок. Сердится кок — придумали тоже, туда-сюда таскать среди ночи тяжёлые поезда. Грозит малышу кулаком — я тебе! Малыш от страха нырк под одеяло. Захныкал, разбудил какого-то дядю, тот и говорит — чего не спишь, дятел? Поднялся, вырос до самого потолка — ну хватит, хватит — поревел и вся недолга. Распахнул объятья, полез утешать, и вдруг — что за чушь? — ой! — мамочки, орёт малыш, чужой! Дядька запятился — извини, паренёк, извини, я, видать, ошибся мальца. И вот уже над кроватью два лица. Одно — папино, второе незнакомое, в свете лампочки осклабилось по-морскому. Кок! — надрывается малыш, — кок! Какой ещё, недоумевает папа, ты чего, спи давай-ка, тютя, перебудил у нас всех в каюте.

Дальше дело было так. Поезд вытянулся вектором вдоль какой-то станции между A и B, местная молодёжь на лошадях возвращалась с танцев, многие находились в состоянии аффекта, и кто-то из буйных подобрал камень, размахнулся, другой вовремя выкрутил руку, а ну всё, брось, брат, эту штуку, тихо, слышь, не надо. Малыш ещё раз проснулся, посмотрел в окно, а потом задрых уже до самого Ленинграда.

ПЕРЕУЛОК

Ванечка и Олечка живут в фантастическом мире. Их переулок — бесконечный. Вокруг переулка вращается Ванечкина с Олечкой дача. Поскольку по обе стороны от дачи лежит бесконечность, в доме возможны самые невероятные вещи. Благодаря бесконечному переулку все жильцы получают возможность совершать любые невообразимые поступки. Так, например, дедушка восседает за столом со звонким стаканом и одновременно находится в мастерской среди незавершённых полотен. Так, например, бабушка моет дедушкин стакан и одновременно вешает на стену написанный дедушкой портрет. На портрете изображена Ванечкина с Олечкой мама, которая в этот момент сидит на кухне и выпускает тонкую струю ядовитого дыма через мерцающего дедушку. В приступе гнева дедушка бьёт свой стакан об пол. Бабушка размазывается между мойкой и мастерской, заметая звонкие осколки на совочек.

Ванечка с Олечкой гуляют по переулку и встречают многочисленных соседей. Мимо ползут строчками чужие окна. Ванечка смотрит налево, Олечка — направо. Чем дальше они отходят от дачи, тем увлекательнее становится прогулка. Одноэтажные домики вырастают в двустишия, двустишия громоздятся нестройными куплетами, и вот уже целые абзацы панелей едут по обе стороны переулка. На занавесках мелькает восклицательный вихор, за ним придворный завиток, и люстры апостроф, какая к чёрту разница, тут скобка открывается, закрой, закрой, мне холодно, и скобка закрывается, провал провал провал... Соседи прут навстречу, задевают, толкают в бок, обильно мечут грязь на сизый бархат. Высоты текста оседают на фоне грязной ночи — ни пробела, ни продыха, кругом шустрят семейства, окошко под окошком, и через полутьму рифмуются многосерийным окончанием рабочей смены. Поток соседей хлещет по рукавам, рвёт полы пальто, а где-то впереди нависли и горят жилые Андромеды на блестящем стержне мокрых тротуаров. Соседские карманы треснули от вздутых кулаков, ладони легли по швам, назад, назад, кричит коммандос, куда, ребята? А ну домой! Садись в машину! Ну, дачники, ну, умники, вот черти!