* * *Год истаял, как мыло.
Октябрь западает клавишей «Эрики».
В вечерние окна, как пальцы в перчатку,
суётся Россия. Она беременна страшным.
Стража!
Психея, извращенка! Пшла к чёрту!..
Нет, останься. Красно-белый, как цифра «5»,
стоит пакет. Он будет стоять
и когда я умру. Одеяло откинуто, как крышка гроба.
Не ври, Психея, — не моего!
В опустевшем вечернем гардеробе
последней висит моя куртка.
* * *
Щучий Дарий открыл жестяной магазин
под сердитым февральским узлом.
Веским бицепсом взял, а отдал в серый шарк,
в непочатый подстриженный рай. Полотняный завод — прокурор для ядра,
но на гада и фрак не налез.
Внутрь шара безудержно рвётся Улисс,
и Антоний всё с Крассом никак доругаться не могут. Кремнёвый испуг.
Немка-запонка стала сестрой.
Колоссальное счастье — родиться при нём,
даже если с ножом в животе.
* * *
Не пушкой по очкам, а Бендер в Эльсинор.
Когда получишь в пах, научишься акценту.
И низкий потолок — языческий божок,
завещанный потомству.
Рубленая строфа — как пятая графа.
Параграф — чернота конических парадных.
Он — комик у ларька, и стоек дух его,
пока он не уехал.
Есть крысы Пустоты в резиновых стержня́х.
Их оловянный взгляд опасен на морозе.
Стеллаж — как листопад, и зеркало — как нож,
и все они — подруги.
Одна — как медсестра, другая — как Кавказ,
а пятая — «Кавказ», а сотая — княгиня.
Отшельник говорит, что всё у нас — дерьмо,
но мне плевать на это.
Громадная дыра в кармане у Творца.
Безумный баронет раскатывает брёвна.
Обвисли на коленях брюки у хрущоб,
и носорог кончает.
Пойми же, наконец: никто и никому
не должен.
|
