* * * путь жертвы сквозь слова о жертве к слову об иной жертве, воздействующей меж нами, как меж разными живущими и ведущими, как воздух действует на нас и на цвет, — путь жертвы начинается в предсветных сумерках, как в компоте, компоте из неизвестных и ненайденных слив, возвращая к логике живого видения, которая не является нам логикою, но словом (?) о дыхании, развлекающим живущего и ведущего. путь ведущий и путь следующий в покое перемешиваются, созидая компот из ненайденных, но сравниваемых с необходимостью самою собою жертв, неловких и не уверенных в необходимости своей, самими собою говорящих мгновение впредь, где слово обозначит наследственный ветер, настроение "лайт" и следствие из жертвы к жертве предыдущей. подымаясь структурно, обрывается музыка на слове, на слове некотором, сорванном и безыдейном, как будто бы обходимость самою собою и необходимость самою собою были и выражались в образе пустого города, в котором страшно сидеть. гнетущее отсутствие создаваемого пространства, создаваемого ритмом, и отсутствие движения во времени пространства, и также отсутствие создаваемого во времени пространства и отсутствие пространства во времени, выражаемом сладким снегом, — отсутствие пространства успокаивает язык во рту, развлекая его соком граната и предавая его странствием, средства на которое не найдены, — странствие в кредит, странствие в смысле простого дыхания, подсчёта спичек в ближайшем коробке, в смысле простой же капли на периферии, когда цветут мосты, оканчивающиеся живым, и набирают вес, опираясь на свои окончания, замедляя отступление к середине, сравнивая странствие и незнание, приводя к целому воздуха и узнавая нерасторжимое в жертве и жертве, как в непонятном "идут"
* * *
тоже такие, растворяясь среди почти таких же, все об одном и том же теряют одно и то же в одном и, имея представление об одном все и то же в общем-то, движение и воспоминание о движении, воспоминание поспешное извне и ведущее к головоломным дождям ветра, в общем-то, движение к пище не оставит дождя на ветре и камня на камне от светофора, увенчанного флюгером и, неловко, парусником. туда же и одно об одном отправится простое следствие предмета, привнося значки в поле представлений об одном, которые не дождутся одно другого и напитаются электричеством, как машины. время блестящих нутрий, живших в большом ящике в Прибалтике, прогрызавших ящик и разбегавшихся по соседним дачам, время поиска нутрий вычеркнуто из моей жизни, как одно об одном, и нутрии — одно, и мысль о времени — одно и воспоминание одно и то же. в норковой, кажется, шубе дама читает книгу с картинками, передвигаясь относительно относительно дождя и выпятив губы, хочется облизнуть её губы, да мало ли что мне хочется.
вполне самостоятельно проезжая мимо травмпункта, перехожу к реалиям повседневности, это значит, что повсюду дни и повторяются тёмные фонари, увенчанные, надеясь, оставлю там, там же, как и одно и то же остаётся меж "каждым" и "желает" латинскими буквами апельсин и кожура апельсина, вполне самостоятельная и повседневная, как и человек. одно и то же человек и человек почти такие же. если будет сделано замечание почти ему же, то тоже нутрия. если в комнате спиною к открытой форточке и смотреть в глубину комнаты, ожидая прерванного пути, то странствие становится или станет потом самим собою, а ты не осмелился радоваться
* * *
и выйти по прошествии лет, криво подписав открытку и не отправив её, точнее, кстати напившись сладкого кофе и расслабившись от Солнца, начать отправлять открытку и не окончить, потому что зайдёт соседский мальчик, оставшийся без ключей и бабушки, и будет хохотать, смотря телевизор, и по его хохоту понять потому, что окончен этот труд, между тем, вспомнить, что сводная сестра недаром же просила перевести "Вспомни" Дассена, который умер, и, когда включат свет, не отправить открытку, оставшись в правилах упоминания, что связывают с верным именем, перечеркнуть подпись в открытке, снова не подписаться, напиться солёного кофе, затеять игру в прятки с Солнцем, выйти из этой игры по прошествии этих лет, потом, на месте оставшись, присобачить к труду мигрень и мирян, качественно отличных и спящих без ночных рубашек, ерундою заняться ещё и ещё и ещё и ещё пережидать солнце, напевая, и выпросить у тётушки в подарок ночную рубашку, чтобы, отметив хохотом и успокоиться в ограничении, поставив "галочку" вместо подписи в открытке, которая называется "С Рождеством Христовым", архаично знать, что в тексте есть и были несколько ошибок, преткнуться о камень без Солнца, выпить холодный чай, не надеяться на открытку, которую отвезёшь сама, без почты.
* * *
а этого фильма сегодня не будет, и сопереживать его отсутствию, прощаясь с собою, приятно. обычные слова приятны, как лёгкое беспокойство о его жизни, о блеске страны, о неуместном развлечении от Ватто или о лёгком флирте с необозначенным, с не обозначенным в программе телевидения. о социальном отсутствии не беспокойся, ибо ты всё равно не узнаешь этот социум, как бы ты себя ни вела; изящные подарки за хорошее поведение и за хорошее время вечерним будут осуждены впервые, и не оторвёшь себя от вечернего, каким бы в социальном плане он ни был. сама разложишь слова на листе, сами собою разумеются слова, слова о фильме уже окончившемся так, как больше никогда этот фильм не окончится, примешь вечернего за своего и ошибёшься, приписывая ему слова утреннего, а утренний чуть не дотянет до дневного, и в образовавшееся окошко можно будет увидеть завтрашнего, с которым в родственных связях и, пока учишься, смена династий и только истинно ночное беззвучное среднего рода ждут ужинать "антисанитария" и "свобода" — женского
когда обращаешься к опыту, когда нечаянно обращаешься к опыту, вспоминается, как кто-то кто-нибудь посмотрел на пятилетнюю девочку и сказал о ней: "Она родит". я была тою девочкою, ты был тою девочкою, и не хочется гасить свет, подумать только об уникальном грехе, в основном, хранятся фотографии в ящике стола, как только проснёшься, начинаешь флиртовать со врачом, что стилистически неверно и потому грех, говорить о том, что всегда, как врач, как стиль, как защитная доска телёнка, как Другой фильм вместо Того, Которого нет пока что и более никогда не будет, меж "пока что" и "никогда" — завтрашний, про которого о Котором социум знает только то, что он не Тот, и фильм другой, забвенный, сопричастный, некрасивый.
* * *
вмешиваясь ни на каком языке и основании в его фантазию о Нём и о молитве, неприятно смотреть, холодным телом смотреть, сначала он станет, точнее, вылечится, после я вмешаюсь со своей необходимостью ждать, холодным животом примешиваясь к забвению, с рыбой волнуясь за забвение, свежестью виолончели вычёркивая из забвения некоторых, интересно одетых Волхвами, и вселяясь в остальное. позабавиться позаботиться, позабыть, сбежаться, сойтись, сойти, совместить приятное с неприятным, а полезное с бесполезным, и совместить предчувствие с сиянием, а воспоминание с полезным, но не сойтись, а наполнить, если только исполнить, не вспоминая, — совместить ли неубранную кровать с полезным временем? — выражение о холодном животе более не верно, потому что мы совместили прощание с "не отвлекай" и ещё с прощением живота совместили, позаботимся о его сохранности, позволим себе совместить фантазию его с моею чашкою кофе, — отзовётся, живота не пожалеет, осознается камнем самим собою, кирпичиком, куличиком, уйдёт из городского лексикона, Слово неудачное вычеркнем из забвения, окончится песенкою, смешается с песком и с кофейною гущею и приятно днём просветится, буквами смешается с полезным, потянется кошкою, финитно и нехорошо нехотя выздоровеет, остановится на Этом, мимо живота пронесёт вилку, ложку, полную необходимого, смешанного с полезным. преднамерится к забвению счастья, созерцанием совместится с необходимым и съеденным рыцарем из глины и слюны.
|
